– Как работа? – поинтересовался он.
– Хорошо, папа, – кратко ответил Трой.
Стэн вдохнул, набрался смелости и сказал:
– По-моему, рынок – это твой противник. Так? Ты соревнуешься с рынком? Пытаешься предсказать, что он сделает дальше?
Тишина в трубке тянулась так долго, что Стэн почувствовал, как его лицо заливает краска. Неужели он сказал что-то настолько неподражаемо глупое, что Трой катается по полу от смеха, потому что его старик тупой как бревно?
Но Трой медленно проговорил:
– Да, папа, именно так.
– Верно, – сказал Стэн. – Значит…
Трой перебил его:
– Знаешь, папа, когда ко мне пришел настоящий успех в этом? – и, не дожидаясь ответа, выдал скороговоркой: – Когда я перестал быть цирковым пони. Когда подавил свое эго, стал собранным и начал мыслить стратегически. – Понять его было довольно трудно, потому что голос временами звучал невнятно, но потом он добавил немного спокойнее и отчетливее: – Все, чему ты учил меня на корте, папа, я использую каждый день.
Стэн никогда не учил своего мальчика делать этот хренов педикюр, но все же услышать такие слова было приятно.
Было чертовски здорово услышать их!
В вышине пролетел самолет. Стэн запрокинул голову и посмотрел, как он прочерчивает полосу на небе. Возможно, он никогда больше не ступит на борт самолета – его это не расстраивало, ему и на земле хорошо.
Джой подошла к сетке. Она завязывала волосы в хвост на затылке, когда играла, как молоденькая девушка. У нее по-прежнему были самые красивые ноги, какие Стэн видел в жизни. Как и прежде, ей нужно было поработать над ударом с лёта, но она не станет слушать. Щеки ее раскраснелись от игры и холодного воздуха. Джой любила спорт так же, как он, так же сильно, как он любил ее, а насколько сильно, она никогда не узнает. Пока он не встретил ее, игра в паре его не интересовала. Они лучше играли вместе, чем порознь.
Каждый раз, как она переставала любить его, он замечал это и пережидал. А сам никогда не переставал любить ее, даже когда чувствовал себя глубоко обиженным и преданным ею, даже в тот тяжелый год, когда они говорили о разводе, он просто соглашался и ждал, пока она вернется к нему, благодарил Бога и Его Отца каждый раз, как это происходило.
Джой прикрыла глаза ладонью, чтобы посмотреть, как самолет исчезает из виду, потом опустила руку и взглянула на Стэна:
– Давай играть.
Глава 71
– Если вы услышите команду пилота: «Эвакуация, эвакуация, эвакуация», – сказала стюардесса, – прежде всего убедитесь, что территория снаружи воздушного судна безопасна.
Она произнесла: «Эвакуация, эвакуация, эвакуация» – таким скучающим, бюрократически монотонным голосом, что было смешно. Так никого не заставишь прислушаться к своим наставлениям.
Девушка, занимавшая место 12F, перестала обращать внимание на стюардессу: инструкция об ответственности пассажиров, сидящих в этом ряду, ее не интересовала. Никакой самолет не упадет во время пандемии. Это превысило бы количество катастроф в вечернем выпуске новостей. В любом случае, если произойдет крушение, что невероятно, мускулистый парень с соседнего кресла отпихнет ее в сторону и откроет дверь для выхода.
Она подергала маску на лице. От нее чесалась кожа.
Все беспрерывно возились со своими масками, пытаясь приспособиться к этому странному новому миру, видны были только усталые глаза да затуманенные испариной очки. Некоторые люди спускали маски с носов, чтобы освежиться и вдохнуть зараженного микробами воздуха. Две женщины через проход от девушки с кресла 12F протирали откидные столики и подлокотники кресел антибактериальными салфетками, будто подчищали следы на месте преступления.
Девушка выглядела как участница гранж-группы из девяностых. Волосы окрашены в чернильно-черный цвет и сбриты с одного бока, драные джинсы, мотоциклетные ботинки с толстой подошвой и множество гремучих побрякушек, от которых срабатывали металлодетекторы в аэропорту: браслеты в виде змей, ожерелье с черепушками.
Девушка летела в Аделаиду повидаться с матерью.
Рейс откладывали много раз, будто для того, чтобы уж наверняка обеспечить всем пассажирам дурное настроение. Пока она возьмет из проката арендованную машину и доедет до дома своего детства, будет десятый час. Она предполагала, что мать будет лежать в теплой и уютной постели, закутанная в одеяло, недоступная клопам, именно такой девушка оставила ее в золотистом свете зари много месяцев назад.
– Пока, мам! – сказала она. – Люблю тебя!
Ответа не последовало.
Вечером накануне того утра она приготовила матери обед, как делала всегда, приезжая к ней. Изысканный, с выверенным числом калорий, на большой тарелке. Две котлеты из ягненка в панировке из трав (весь жир срезан с хирургической аккуратностью). Восемь стручков зеленой фасоли. Ложка картофельного пюре, выложенного на тарелку идеальной маленькой горкой. Мать продолжала пристально следить за тем, что ест. Коварные калории так и рвутся пролезть на твою тарелку, а оттуда – в твое тело. Иногда калории могут найти тебя даже во сне.
Ее мать, одетая как для церкви, хотя никогда туда не ходила, смела все до последней крошки с этой большой белой тарелки и выковыряла зубочисткой застрявшие между зубами кусочки мяса, попутно объявляя, что обед был недурен.
Потом она долго принимала душ, чистила зубы, переодевалась в ночную рубашку и накидывала халат, после чего садилась на диван смотреть телевизор со стопкой водки (алкоголь с наименьшим количеством калорий, ни углеводов, ни жиров, ни сахара) и двумя таблетками снотворного. Врач сказал, что ей нужно принимать только одну, за полчаса до сна, но что он понимает? Мать девушки сказала: «Решения нужно принимать самостоятельно, когда речь идет о твоем здоровье». Она заглатывала по две таблетки каждый вечер и спала как убитая.
Девушка долго стояла на кухне и смотрела на тарелку своей матери, прежде чем смахнула обглоданные кости в мусорное ведро. Потом она вышла в гостиную и сказала матери в затылок:
– Разве ты не учила меня никогда не доедать всего, что лежит на тарелке?
– Ты поняла это превратно! Учи своих детей не оставлять ни крошки.
– У тебя было другое правило: «Никогда не доедай все со своей тарелки», – возразила девушка.
Она взглянула на полки, где были выставлены все ее медали и призы, взяла один кубок из наименее престижных – всего лишь второе место на региональном конкурсе «маленьких танцовщиц», но по размеру он был едва ли не самый большой и внушительный. Позолоченная фигурка делающей пируэт балерины на низком белом мраморном пьедестале.
Девушка помнила, как она танцевала, чтобы получить этот приз, потому что она помнила все. Помнила, как мать тонко улыбнулась своей маленькой балерине. И эта едва заметная улыбка стала крошечной наградой девочке за мозоли на пальцах ног и синяки под ногтями, за боль в голенях, в лодыжках, в спине, но превыше всего – за боль в животе от безжалостного голода.
– Ты не помнишь? – спросила девушка мать. – Если я забывала оставить что-нибудь на своей тарелке, ты запирала меня в комнате. Хорошие танцовщицы должны научиться следить за своими калориями.
Мать продолжала смотреть в мерцающий экран телевизора.
– Я не понимаю, почему мы сейчас об этом говорим.
Девушка тоже не знала, почему завела этот разговор. Ссора не входила в ее планы. Она пришла сюда попрощаться, потому что переезжала в другой штат со своим новым парнем – ирландцем, художником. Он считал ее нормальной. Считал, это мило, что она была балериной. Его сестра тоже балерина. Девушка знала, что балетный опыт его сестры кардинально отличается от ее собственного.
– Иногда ты запирала меня в комнате, дав только воду. Мне приходилось рассчитывать, на сколько ее хватит. Поступать так с маленькой девочкой… это было ужасно жестоко. Я думала, что буду сидеть там вечно. Я думала, что умру. Вероятно, я была близка к смерти. Несколько раз. – (Никакой реакции.) – У меня расстройство пищевого поведения, – продолжила девушка. – У меня проблемы со щитовидной железой, с уровнем железа, с зубами, пищеварением, мозгом, личностью. Я… не в порядке. – Она помолчала. – Ты сломала меня.
Из телевизора раздался и смолк взрыв консервированного хохота.
Наконец ее мать заговорила, немного нетерпеливо, слегка задорно:
– Ты всегда была такой лгуньей, Саванна. У тебя в комнате стоялтелевизор. Как у маленькой принцессы в замке! Только взгляни на эти призы! Ты не думаешь, что у меня имелись более интересные занятия, чем мотаться с тобой по балетным концертам и конкурсам? У меня была своя жизнь, знаешь ли!
Вот, значит, как она жила с этим. Как многие живут со своими сожалениями и ошибками – просто мысленно перекраивают собственную жизнь. Эта женщина, например, заново создала себя в образе преданной матери, как будто балет был любимым занятием ее дочери, а не ее безумной идеей.
– Ты обладала весьма средним талантом, – после долгой паузы продолжила мать. Голос ее начал слабеть – снотворные таблетки постепенно делали свое дело. – Ты не была ничьей протеже, как твой брат. Я знала это с самого начала.
«Твой отец подсуетился», – засыпая, подумала мать.
Девушка сложила себя. Аккуратно. Геометрически. Как фигурку оригами.
Она вернулась на кухню и убрала там быстрыми уверенными грациозными движениями. Терла приставшее к плите пятнышко жира туго намотанной на большой палец тряпкой, пока оно не исчезло. Подмела пол. До блеска намыла раковину.
Вернулась к своей любящей матери в гостиную и застала ее крепко спящей на диване: голова откинута назад, открытый рот принял идеально овальную форму, как у вертящейся карусели на ярмарке.
Сегодня днем мать сказала, что иногда снотворное оказывает действие слишком быстро, она засыпает на диване и просыпается с болью в пояснице, причем сказала это так, будто ее дочь была в чем-то виновата.
Поэтому девушка решила взять на себя ответственность. Она выключила пультом телевизор.