12/ Темно, как во сне; месил ногами дорогу, всё на одном месте.
— Гитара моя, — проныла девочка.
Встал.
— Надо вернуться.
— За гитарой?
— …За подругой твоей. — Вдохнул…
Как бы сделать. Они может не шелохнутся от неожиданности. А могут добавить, Вильям, тракторист, какой быстрый, с двух спит — а до двух? Хуячит всех, кто попадается на дороге, Алеша Попович… Он не дойдет, если сейчас обратно.
— Ты что, спишь? Она с Лёнькой.
— А Лёнька знает, что она с Лёнькой?
— Она тебе понравилась?
— Он мент?
— Кто?
— Марцынович. Начальник его?
— Марцынович не мент. Он бухгалтер.
— А Алявчын у вас тогда кто? Пчеловод?
— Идем уже. Она с тобой не пойдет. Она с Лёнькой.
— Ты волков боишься?
— Я их ни разу не видел.
— А ты правда бандит?
— Не пори ерунды.
— А у тебя есть знакомые бандиты?
— Были; все вышли. Они мало живут. Что у тебя в голове? Видика насмотрелась?
Остановилась.
— Ну давай.
Темно.
Он взял ее за плечи и поцеловал в губы. Она ответила. Минуту обшаривали друг другу рты.
— Ты хорошо целуешься. — Отстранился. — Тренировалась?
— Ага, с котом. Давай еще.
— Меня стошнит сейчас. — Увидел, как изменилось лицо. — Ты что, не заметила, что было? Вы тут все какие-то бесчувственные. А завтра Лёня мне в окно постучит.
— Ты такой трусливый.
— Я здесь один. А вас две деревни.
— Ты потому, что он сказал? Он врет. Мне шестнадцать лет.
— Я тебя на десять лет старше.
— Просто я не такая красивая, как она.
12/ Когда Коля вышел — не с реки, с поля — светало. Дорога кончается, по земле к дому. И раз, она навстречу.
— Ты куда?
— В город.
— Пойдем, я тоже.
— Тебе поспать надо.
— Ты думаешь, она даст мне поспать? Здесь, без тебя? Я даже пробовать не хочу.
— У тебя помада на лице.
Отступил, вытер. — Больше ничего у меня нет на лице?
— Я на автобус опоздаю.
Пошла не оглядываясь. Штаны на ней бананы, дикое произведение начала кооперативного руха. Она была толстая. А сейчас худая.
— Когда приедешь? — крикнул, оглянулась:
— У тетки переночую.
13/ Мимо, сразу к окну, но вернулся; светло: нашел в поленнице деревяшку клином, забил в дверную ручку изнутри, подергал: болталось, если постараться, вывалится, но так держит.
Задремывал и просыпался, когда Геля ходила, разухабисто гупая сапогами. Раз чем-то грюкнула в стену. Потом провалился.
Проснулся от резкой боли в боку. При каждом вдохе. Удивительно, что только сейчас. Димедрол? Или анальгин. Никогда не слышал, чтобы пиво бодяжили анальгином. Виля. Против Вили боров Марцынович был котенок. Он не сомневался, что Виля замочит его — а он его даже голоса не слышал — попадись ему, например, возле речки.
В доме тихо, за окном чернота. Вылез и отправился к речке.
Плавать при таком течении в таком виде: справиться без Вили. Надо было попросить купить папирос… Согласился бы на любой огонь. Костровище рядом. Спички там же, где и птичка.
Когда возвращался, увидел впереди человека. Прямо у окна.
Со спины; с размаху хлопнул по плечу.
Пробил макушкой звёзды.
— Фу ты… бля…
— Не бойся, я тебя бить не буду. У меня ребро сломано.
— Ты — меня бить? — Но видно, что испугался.
— Что скажешь, Лёня?
— Ты, блядь, сам виноват. Зачем было залупаться. Мне здесь жить.
— А мне нет?
— А что? — заинтересовался. — Нюрка хочет? Правда, что ли, что залетела?
— Я не знаю, чего она хочет. Пошли в дом.
14/ Сел на пол, Лёня опять испугался.
— Мне так удобнее.
Лёня покачался, закрыл окно, пристроился на краешке шконки.
— А я тебе что принес…
Достал из кармана пластиковый бурбулятор и кропаль гашиша.
Это кое-что. Лучше, чем пиво.
Кивком показал. Лёня весело задвигался.
Дунули.
Коля растянулся на полу, осторожно. Звезды светили прямо через потолок, через чердак, через крышу.
— Есть хочется.
— Извини, — сокрушенно.
— А до этого не хотелось. Я вообще мало ем. Но не настолько же.
Смеялись шепотом.
— Играешь ты отчетно. Так, вообще, можно научиться?
— Это не я, это Маришка Вереш.
Опять заржали.
— Я в принципе не собирался в чужом доме с ментом разговаривать. И в уме не держал. И Гелю я себе за стенкой не выдумал бы и в страшном сне.
— А чё ты хотел? — мент, сдерживая радость, как от хорошей шутки.
— Я бы хотел отдохнуть. Дня три, ну неделю, хотя бы с ребром. Ты сможешь мне это устроить? Какой-нибудь труп с расчлененкой, чтоб внимание отлилось.
— Трупов тут не находят. — Заржал от двусмысленности фразы. — У нас бизнесом не занимаются, — улыбаясь. — …У дядьки ее, у него какой-то ларек. Жена тушенку варит, а он возит… а! Знаешь, я тебе чего придумал: ты к нему пристройся!
— До тебя придумали.
— Ну а как? Вы ж родственники теперь, считай, — без перехода: — Сам хочу уехать, заебался я… — Лёня хохотнул. — Это у малых в авторитете; а они меня вот таким знают. Слушай, я посплю тут, три ночи на ногах.
— Спи.
Через пять минут захрапел. Разбудил его перед рассветом; Лёня молча вылез. Настроение у Лёни переменчивое как луна в сентябре. Коля лёг на нагретую Лёниным телом поверхность. До света лежал.
15/ — Доброе утро. Не надо ли чего по хозяйству помочь?
Геля остолпенела от такого нахабства.
— Когда Аня будет? — толкаясь на двор.
— Ты сколько будешь здесь швэндацца? Это тебе что — гостиница? Засрал весь дом. Что тебе нужно от моего кошелька? Простить не могу, надо было сразу, еще тот раз. Гнали б до околицы погаными тряпками, як вола.
Коля вернулся от двери.
— Геля, не надо со мной ссориться. Мне кажется, твоей дочери будет приятно, если она приедет — а мы согласились.
— Я тебе не «ты». Навтыкали тебе па кавалде? Я не слепая, вижу, у яким ты прыгляде. Хозяйство у него. Тебе твое хозяйство оторвут и в одно место вставят.
— Я же могу ответить. Ты меня голым увидела — успокоиться не можешь. Не надо, Геля. Я устал с вами со всеми биться. Если я ей не нужен, пусть скажет. Пока нет — я не уйду. Я пойду на остановку, ее подожду. Если придет как-нибудь мимо — скажи гуляет.
16/ Через пять часов увидел издалека.
Щелк. Картина сложилась.
Встал, вышел из-под козырька.
На дороге никого, только он с этой стороны, и маленькая фигурка, шагающая по обочине. Солнце пало косо из-за облака.
Подождал, пока поравняется, тогда перешел.
— По трассе, что ли, ехала?
— Мать денег дала на билеты… Сэкономила.
— Погуляем.
— Не нагулялся еще?
— Я спал.
— Я устала.
Идут рядом. Остановка тоже далеко, два километра от поворота.
— Что это за тема с беременностью?
— А что? — кинула на него взгляд. — Ты не хочешь ляльку?
В другое время его бы покоробило. Она умела так, доставать его.
— Я не знаю, не пробовал. Может, мне бы понравилось. В любом случае, без меня у тебя ничего не получится.
Повела плечами.
— Ты не хочешь в Москву?
— Куда?
— В Москву. Может, он тебя возьмет.
— Я к нему сам не пойду. Колесникова ты имеешь в виду? Андрейку? Мне все равно. Можно в Москву. А можно в Днепропетровск.
— Так же нельзя все время.
— Я как раз думаю, что надо. Если я останавливаюсь, меня мое прошлое догоняет. Я считал, что с этим уже закончил.
— Ты всё я да я.
— Это неправда.
— Ты хочешь про деньги начать разговаривать? Давай. Это нерентабельно. Не? как это сказать… Невыгодно. А выгодно так. Тебе чего-нибудь не хватало? Помнишь поларбуза?
Это был редчайший момент, такое случается по наитию. Одним движением переломить ее недовольство. Больше никогда не получалось. И сейчас — усмехнулась. Дальше идут. — Когда на одной гитаре это делаешь — надо, чтобы гитара имитировала… Не то. Там вообще по-другому. Ладно: замещала ударные, своими средствами. Это не новость, нельзя сказать, чтоб такого никогда не было. Но музыки-то такой не было раньше. Не то чтобы для себя, я просто умею, мне это нравится. Я… как пересмешник. Когда уже что-то стало получаться, меня стали звать ритм-гитаристом, сразу в несколько мест. Я пробовал на электричестве; мне понравилось. Но это просто другое мировоззрение. А ты меня тащишь в цивилизацию. Самый мой большой успех, просто в топ — это когда я, ночью однажды, сыграл им на двух струнах «Луна сквозь кукурузу». А больше ничего не было.
17/ — Мать хочет тебя попросить забить ей кролов.
— Почему сама не обратилась?
— Как ты думаешь?
— Сколько?
— Что?
— Всех?
— Зачем? Ну, наверное, одного, двух…
— То есть ты не знаешь. Никогда не забивала кролов.
— Конечно, нет. Мать дядьку звала. Жалко кролов.
— А потом что с ними делают? Едят? Ты ела?
— Да, ела. И ты ел.
— Как по-твоему, много я тут наел? — Отодвинул от себя тарелку.
Это всё за завтраком. Ночь к нему никто не стучал. Картошка с яйцами, яйца сам жарил, набил целую сковородку.
— А со шкурами что?
— Шкурки Аляньчын себе забирает.
— Значит, мне шкурки. За работу. Раз ты мой продюсер, то передай ей, что я подумаю.
Погулял перед клетками. У меня выбор, либо я вас забью — либо меня самого тут забьют. Кролам, конечно, не позавидуешь. Сидят в трюме, чуть больше собственного туловища. Пушистые. Жуют. И так смотрят. Эт-те не свободная дикая жаба. Он читал, что кролы на воле умные и смелые животные. Он, наверное, тоже.
Вернулся. — Не, не буду. И есть их не буду, пусть Аляньчын жрет. Ты только предупреди, когда он придет, схожу с Лёнькой погуляю.
Лёньку теперь хуй найдешь. Коля стал думать матом, это всё Лёнино тлетворное влияние. Шел по деревне, почти один, руки в карманы, такое тут только на пугалах увидишь, а на самом деле «Ливайс». Была бы машинка и кусок джинсы, сам бы зашил. Из конца в конец до того края. Дорога терялась в полях. Но это только по видимости, через пять километров следующая деревня. Три года назад: пришел с той стороны. Сходить посмотреть, что там сейчас? Он и так знал, что там сейчас. Все-таки пошел.