В чистом поле под кустом.
Обвенчальна
Была сваха
Сабля вострая моя.
Калена
Стрела венчала
Нас в той битве роковой.
24/ Светлый денек, тысячу девятьсот восемьдесят какой-то годок. Коля сидит в проеме чердака: ноги на второй от верха перекладине лестницы. Пробует варианты гармонии.
Внизу появляется она. Жест пальцами — к себе.
Глянул — одними глазами. Продолжает свое занятие, наклонив голову, прислушиваясь.
Пришлось ей повыше подняться. Далеко не полезла, остановилась на второй ступеньке снизу.
— Аляньчын предлагает курами торговать!!! — взяла быка за яйца. — Возить в Москву… или в Питер. Там стоят, прямо на вокзале. Мать зарплату получает на птицефабрике… раз в полгода! Все кур тащат. В городе продают.
«Город» — это не Москва и не Питер.
Коля переходит на быстрый бой. Правая рука трясется, как судорога у эпилептика — и в то же время с равномерными тончайшими длительностями, похоже на самое маленькое колесико часового механизма. — Я не буду ничем торговать, — снова расслабленные движения, едва задевая струны — левая просто зажимает весь гриф — ближе — дальше. Вот какая-то музыка…
— Люди в Польшу ездят!
Смотрит в лицо — для чего ей приходится задирать голову. Но больше ничего. Спрыгивает со ступеньки, развернувшись почти в прыжке — спортивно! почти бежит, в дом.
Коля бросает начавшуюся было мелодию. Опять разрабатывает одну руку. Гитару принесла малая. Услышал из комнаты:
— К Коле можно?
только успел сесть; она заходит. Умытая, без косметики.
— Чего в окно не постучала?
— В окно?
— Проехали.
— Я гитару принесла.
— Научить?
— Я умею, — слегка обиделась. — Ты просил.
— Что-то не припомню, чтоб я у тебя что-то просил.
— Лёня Светке сказал, — дальше обиделась.
— Если я пукну — через день об этом услышат три деревни... Ладно. Лёне привет, — взял, положил рядом.
Стоит, не уходит.
— Тебе понравились песни?
— Понравились… — Присела на уголок.
— А какая больше понравилась?
— Про землю…
Перебрал в памяти: — Ну, можно и так сказать, — решил. — Тебе куда принести? когда наиграюсь.
— Полевая, восемь, — обрадовалась. — Это возле магазина…
Сунулась Геля, без церемоний:
— Иди есть, — глянула пронзительно.
— Я пошла, — вспорхнула. — До свиданья, тетя Геля.
Поел куриного супа, помыл тарелку, подумал, не уйти ли с гитарой подальше от дома. Но холодно.
Смотрит с лестницы вдаль: на краю поля маячат кирпичные дома; дальше труба кочегарки. Птицефабрики не видно. Левой рукой за гриф, стал спускаться.
В его комнате, лицом к окну. Недовольная. Куда! — Анжелика в гневе. Ладная какая девушка получилась. Ростом, правда, не задалась — опустил ладони на плечи: локти почти под прямым углом.
— Если хотта это скорая помощь, то пиццикатто — собрание группы «Рух», утешение страдающих.
Дернула плечом.
— Но мысль хорошая, — продолжал. — Можно в Польшу съездить поиграть — поехали?
Обернулась, сбросив руки.
— Мне гаворат, — ударение на «о», — а чаго ён у цябе таки ходзиць? у лахманах…
— Ты скажи — а чё с него взять? с клоуна.
— Я так и сказала.
— Снять? — И действительно, расстегнул молнию.
— Перестань. Если зайдут…
— Ждешь кого-то? Геля на работе. Дом наш.
— Которого никогда не было.
— У меня не было. Мать сдавала. Мне было строго-настрого заказано. Я все равно заходил. Нормальный мужик был, вообще-то. Вроде как диссидент, как теперь понимаю. Я ему посылки получал, он сам боялся.
— …А ты?
— Я не боялся. Вскрытые все, так неаккуратно. Всё книжки мне подсовывал. С самиздатом познакомился в пятнадцать лет. «В ожидании Годо» — ничего не понял. Понял, что так можно.
— А дальше?
— Дальше ничего. Я после армии не вернулся, ты знаешь.
Думала, хмуря брови.
— Ты хочешь к ним съездить?
— К кому? Зачем? Меня никто не искал. Во всесоюзный розыск не подавали.
— Откуда ты знаешь.
— Знаю. Я паспорт делал. Пробили бы данные.
— Ты хочешь дом?
— То же самое: пока не знаю.
— Здесь?
— А что? Лес, река. Ты бы пошла на куроферму работать.
— А ты?
— А я бы играл целый день, а ночью гулял.
— Всё?
Пожал плечами. — Могу малолеток учить. Э! — объехал хмырь уколом егъне жизнь — усё! Есть такая ставка? Клуб?
— Еще?
— Лесником. Давно не стрелял. Даже захотелось.
— Охотником?
— Лесником. Аляньчына — бах! бах! — руки дернулись вверх от отдачи. — При попытке к сопротивлению.
Штаны свалились — так и разговаривал, с висящими на жопе, без трусов, вообще порвались, выкинул. Стряхнул зацепившиеся с ноги.
— Сними это убожество. Платье потом надень — красиво. Раньше тебя в платье не видел.
Она стоит на выходе к полю. Перед ней Лявон, ноги на ширине плеч, живот выпячен — деревенский Бельмондо.
Увидел, поднял руки.
— Я не в окно.
— Тебя Геля звала.
Стоят. Коля смотрит поверх его плеча — в поле. Куроферму ищет.
— Всё? — перевел в глаза.
— А я что? — шел. Она сама. Про одноклассницу спросить — а я что знаю? Все в городе.
Коля сделал жест рукой, айда.
— Дрась, тёть Гель.
Оказались в комнате. Места кому-то одному сесть. Лёня успел раньше. Коля в дверях. У Лёни незаметно беспокойства, держится легко. Лёня — измерительный прибор, показатель его акций в деревне. А нет акций, одна игра воображения.
Первым не выдержал.
— Думал, не позовешь.
— Ты ж не в окно.
— О, — увидел гитару. — Эт чего. У малой забрал?
— Принесла.
— Она тебе принесла?
— У тебя со слухом плохо? — сел куда раньше, на пол к стене.
— Всюду люди, Лявон. Люди не любят людей. Раньше уже думал. Но при этом: пользуются тем, что сделали люди. Как это? Вот, понял: считают — не доводя до ума, просто интуиция — что то, чем пользуются, сделали другие люди. Другие: это значит… иные; просто сообщество внутри большого общества. Сейчас, объясню; например: мы едем по трассе. Шоферы? Это наши друзья. Те, кто сделали дорогу, — тоже. При этом — люди — наши враги. Мы не любим людей. Но это… инопланетное подпольное движение. Оно за нас. Те, кто химию придумал… ты же любишь химию, Лёня?.. можно дальше пойти, потому что всё, чем мы пользуемся — гитара — сам этот язык — нужно перестать разговаривать вообще — сможешь?.. Но я об одном, чтобы не распыляться. Так вот: когда человек слышит песню — с ним что-то случается. Он считает, что тот, кто ее придумал — его тайный друг. Вся эта толпа: они все враги; но каждый считает — а в моем случае — что я им донес привет от ихних друзей. Поэтому мне деньги кидают — а ты думал почему?
— Да я блядь ничего такого вообще не думал.
— О, — щелкнул пальцами. — Вот суть. Я такой, как и вы. Только я об этом думаю. Я не считаю, что у меня друзья. Просто ворую.
Лёня зачесал пятернёй от лба к затылку. Подержался за лоб.
— Завернул, как всегда. — Глянул весело. — Скощу года два — за чистосердечное признание!
Посмеялись.
— Ну теперь, в город поедешь?
— Не поеду. Позорище. Я не про штаны, — кивнул на гитару, — …дрова. Чисто в руках подержать, технику теряю.
Зашла Аня, тоже веселая:
— Чего вы тут поркаетесь? Идите к столу.
На столе опять валом: картошка (которую Аляньчын принес), опять фирменная курица. Хлебосольство тут распространялось на всех, кроме него. Геля вынесла полбутылку: сховала с прошлого. — Як маци, Лявон?
— Вохкает.
Геля скорбно качала головой.
— Дак я ее сколько помню: она ляжыт, вохкает. Потом встанет, усё робит. Потом опять вохкает.
— Велька в город уехала!
— А ты пабалбатайся тут, все зъедут, одна застанéшся.
На Колю вообще ноль внимания — залезть под стол и запеть, как Бобик в гостях у Барбоса.
Пошли воспоминания.
— В баскетбол играли. — Геле: — В пятом классе была… а я в восьмом. — Лёня с полглотка оживился до полной художественности: лёг на стул, ноги раскинул.
Геля улыбалась — скорей, готовилась припечатать — скупо, без умиления.
— Бежит на тебя… такой колобок: косички врастрёп! глаза вытаращит! Малая… як шпендель. Так руки и опустятся. До самого кольца допускали.
— От любви?
— От вдивленья. Никто ж не знал, что такая… вырастешь.
— Я тоже не знала, что ты участковым заделаешься. — Нос сморщился от смеха.
Коля проглотил наконец, встал.
— Спокойной ночи. Заходи, — кивнул Лёне.
В дверях Лявон. В фуражке, тужурка застегнута.
Только хотел съязвить: стучатся тут только в окно, верно? — как прежде слов остановило.
— Сиди. — Что-то незнакомое в лице.
— Виля умер.
Сердце — ёк. Оборвалось. Виля — единственный, кто его здесь зацепил. Остальные как на ладони. Хотел поговорить, договорить, понял. Умер. Что ж, все умрем.
— Как…
— Трактор въехал в сосну. А Виля сидит. Мертвый.
— Где он сейчас, — и осекся. Сказал как про живого.
— В город увезли, в морг. Обычно не везут. Тут прощаются.
(Тоже такое слово: прощаются. Бережно. Сказал бы: похоронил. Не знал такого Лёню.)
Молчит. — Странно это. Не умирал, не умирал — и вдруг, умер.
— Самое странное, что это про любого можно сказать.
— Так оно да… Он в Анголе был.
— С таким горбом?
— Да я хуй знает… Может, шоферил. Говорю, что люди говорят. Его долго не было, я малой был. Вернулся — тут.
— На зоне..?
— Я хуй… да не. Не. Знали бы. Тут не скроешь.
— Что вообще сказали? от чего?
— Да ни хуя. Дядя Федя смотрел говорит сердце. Дядя Федя конечно… Всех тут лечил. Но ему-те стакан налей — он жабры найдет. — Замолчал.
Коля захотел встать. Лёня толкнул его взад.
— Сиди.
— В чем дело, Лёня?
Лёня отступил на шаг. Смотрит холодно.
— Я конечно знаю, то есть я так предполагаю, что это не ты. Но я тебе советую, пока не поздно… Уезжай. Здесь трупов не было — я говорил. И я не хочу здесь быть, когда всё начнется. Я вперед тебя съебу.