— То есть, ты предполагаешь, что это не… я? Вилю убил?
Захохотал бы в голос. Но вроде случай не тот.
Лёня глядит сверху вниз, даже с каким-то превосходством.
— Помнишь, ты говорил — про людей, про друзей… Тайных. Ты в это дескать не веришь… Так вот он у тебя есть.
25/ — Доброе утро.
— Утро, — передразнила. Решил не обращать.
— Что сегодня — суббота? — «Почему ты дома»: читай.
— А ты не знаешь.
Два дня бродил по лесу. По опушке, между лесом и полем. Далеко. Птицефабрику видел. Близко не подходил. Низкие здания, крыши скатом, четыре. За забором из бетонных блоков, белых, тянутся до другого, далекого, леса. Город наступает. Как наступает, так и отступит. Зарплату не платят. Воочию увидел через пять лет: забор повален, крыша побита, серые стены без стекол. Через тридцать — что будет? Как ни старался, не смог. Может, не доживет.
Виля.
В Виле он увидел ту ненависть — что есть и в нем. Но закоренелей. Глубже. Ненависть Вилю убила. Виля его не убил — и тем кончил себя.
.представил, чем ответил бы — даже рассмеялся. Виля — враг. Меньше врагов — меньше забот. …И что делать с таким, как Виля? Бухать после двух; рядом железный друг трактор. Он бы не отказался.
Она не знала («малая была»). Ни разу не видела. От матери слышала, что помер тракторист. Чувствительностью никогда не отличалась. Нет, отличалась — изредка. Неожиданно. Не тот, значит, случай.
Прямо на его глазах, вдалеке, включились по цепочке фонари. Пока дошел, совсем было темно. На улицах — никого. На речке, где малые сидят, — никого. Опустела без тебя земля — строчка той песни. Как ни гнал, к Виле возвращалось. Вращалось. По разговору если судить — не выбирался дальше соседней деревни. Он ждал этой земляной ненависти; готовился выдержать — даже разочарование какое-то было: попробовали каждый по разу, всё? а во всех возможных составах? И — кончилось.
А нет, не вымерло: отходя от фонаря, увидел в одном окошке синий свет телевизора — и дальше видел во всех. Странно, что у Гели нет. Он бы посмотрел. Какую-нибудь серию какого-нибудь сериала. Включилась музыка из «Шерлока Холмса». Устал хуже, чем когда копал. Нестерпимо хотелось выключить. Я вперед тебя съебу. Что ж ты, Виля.
Геля говорит.
— Уехала. Вчера яшщэ. Грóшы ей дала на билет.
Включился.
— В город? Опять к сестрам?
— Ну. У горад… В Москву. Нейки друг у нее там.
Подождала, поджала губы. — Я сразу сказала-те, — перешла на русский. — Сразу надо было думать. Раз она мать кинула. И тебя кинет.
Коля стоял, вглядываясь в себя. Ничего не чувствует.
— Есть будешь?
— Геля… Я здесь побуду. Если разрешишь. Ты меня не увидишь. Хочешь, наоборот, всё делать буду.
— Разрешаю… — Губы сморщились в усмешке. Первый раз подумал — красивая, наверно, была женщина. — Мне не мешаешь, живи.
Коля вошел в комнату. Гитара. Надо вернуть гитару.
26/ Коля шел по деревне. Полевая, семь? Спросит у магазина. Где живет малая с гитарой. Вернуть. Нет более важного дела.
А прямо у магазина: восемь. Большая цифра.
В калитку; постучался. Открыла плотная, в завивке. Возраста Гели — точно суббота.
— Я вернуть… — Имени ее он не знал. Протягивает гитару. Та не берет.
Открылась дверь из глубины — выскочила. Глаза расширились — сейчас тоже выскочат. Стоят обе.
Прислонил к стене, вышел.
Малая догнала на улице.
— Ты тоже не думаешь, что это я?
Затрясла головой.
— Как узнала, о чем спрашиваю? — пошел, не дожидаясь.
Геле принесли телеграмму. Вглядывалась, морща лоб. ВСЕ НОРМАЛЬНО ПРИШЛИ ПЯТЬДЕСЯТ ДАВАР
пОШЛА В ПОЧТУ, там сказали, что «ДАВАР» это до востребования — ошиблись, которые принимали. Морщила лоб. Почему «до востребования». А можа «до свиданья». — Тогда вернется перевод, втолковывали. Через месяц. Послала сто. У нее были. И больше было. Теперь и ничего не купишь, на пятьдесят-те.
Показать. Решила не показывать. Мается малец, видно. Все ж не выдержала, спросила вечером. Известное зло. Там — неизвестное.
— А… — сидел над тарелкой. — Всё нормально, — отозвался (как в телеграмме! — а она не показывала). — Это мой друг. Он богатый. Я тоже поеду… потом. Пока побуду… Если разрешишь.
Разрешаю же, уже сказала.
27/ Коля вышел из темноты с протянутой рукой.
— Дай.
Пиво. Может, сидр. Вроде воды. Глотал захлебываясь. По подбородку потекло, тогда опустил, канистра почти опустела.
Ближайший к нему отодвинулся, отсел. Потом вообще встал, слился.
Коля оглядел их, канистру держа в руках. Без огня. Лиц не видно. Кто что говорил — смолкли.
Поставил канистру на землю. Когда разгибался — шатнуло. Вот теперь удобный момент.
С удивлением понял, что пьянеет. Где кайф-то — а лезут в какие-то огороды… Сел сам на землю. Давайте.
Зашуршала трава, ветки. Встали сразу несколько. Через пять минут — и шаги в ночи растворились.
И не осталось никого.
Сидит, валяется пустая канистра, растлитель шестнадцатилетних, истребитель трактористов. Трупов не было. «До вас не пахло».
Есть!
Одна.
Его преследуют. Ему не скрыться от этой гитары, и ее хозяйки.
— Про землю?
28/ — Тише, ти... не дергайся. Надо не-ежно... Телом... отсюда... почувствовать. Расслабься. Отпусти, совсем, дай я...
(Коля сидит позади девочки, на корточках, водит ее руками. Потряс — правую, чтобы совсем безвольно, совсем свободно.)
— ...вместо меня. Потом в город... в город... Фу, пошлость! Пусть сюда едут. С магнитофонами… Фольклористы…
Ощутил сопротивление. Она пыталась сделать сама, что могла — что на тёрке натирала: зажатая в тиски маленького мозга.
— Тупая!
Хватает левую, зажимает ее рукою лады. Правой, своей, ударил — бзыньк!.. как всегда — верхняя.
— …Выпить еще есть? Я научу… Забацаем свой фестиваль. Ти-ихо в лесу…
На раскрытом грифе — аккорд из всех оставшихся: — Вот и не спят — ДРОЗДЫ!
— Ты струну мне порвал!!!
— Я ее об колено разломаю. Я с тебя прикалываюсь… а ты что, серьезно? Какая тебе кинозвезда… иди коз доить. О… стой-ка.
Птичка оказалась у него в ладони — а потерял? Как свистнет — как соловей-разбойник! — …На память. Нальешь воды. Будешь булькать…
Бросилась на него когтями вперед, как бешеная курица. Этого Коля не ожидал. Откинулся на спину, прикрылся локтем: глаза выклюет — рвала одежду; кусалась: схватил за запястья, развел в стороны. И она впечаталась лицом ему в морду.
29/ — Да вылазь оттуда, в воде сидишь…
Протянул руку, оттащил ее от берега. Сели рядом. Дышат тяжело.
— …Спички есть?
Какие спички — извалялись в грязи, оба.
— Не ищи, все равно без сигарет. Выпить бы. — Поискал канистру: вдруг там еще натекло.
— Сломала мне приход… Теперь всё. Что у вас мешают такое? Моча-моча, а забирает хуже самогона. Дефективная молодежь…
— Я чё знаю — не пью, — мрачно. — Игорь не дает.
— …снéжку обгрыз?
— Чё?
— Горячё. Звать как?
— Эльжбета. Это по паспорту; так Лиза. Еще — Лиса.
— Естественно. А как же. Эльжбета. И Лиса. Поэтому ты в рыжий красишься.
— Занадта ты вумны.
— …Зови Игоря. Игорь, хуле… Он тебя бросил. Сбежал. Я к тебе приставал… Приставал… Кричи.
Плеснуло. Протягивает канистру.
— Зали сёрбало и затыкни.
— Вот теперь ты мне нравишься, Эльжбета. А то «про землю»…
Вытряс последние капли, поболтал пустую. Швырнул вперед… Опять плеснуло. Река…
— Что теперь, — сам себе. Повернулся. — Пошли к мамке твоей. Разбудим. Скажем, я на тебе женюсь — может, нальет?
— Жанаты ўжо.
— Это кто тебе сказал? Я свободен.
Коля затих. Вслушался. Анестезия.
Опьянение разворачивалось в нем, как бесконечный свиток.
У свободы вкус грязной, засаленной мыльной птички.
30/ Коля очнулся в воде. Заколотил руками, отбиваясь.
Колено ушло в мягкое. Да тут по пояс.
Выдрался, в иле, как свежеслепленный голем.
Полчаса ползал по берегу искал одежду. Голым задом, на траву. Посмотрел на воду: не понравилось.
Взбирался — падал, съезжал вниз. Земля продавливается через пальцы. Ног до щиколоток уже нет.
…встал черной стеной. Допёрло, что в окно не влезть. Торкнулся в дверь. Теплота, мягко надавила на уши.
Голым задом, к входной двери. Нашарил куфайку, наброшенную на гвоздок. Вдвинул руки в рукава: вылезли по локоть.
Коля брел к сараю, путаясь в женских бурках, бурки ему малы и не застегиваются. Кроме бурок и ватника чуть ниже пояса — больше ничего.
В сарае холодрыга. На ощупь открыл близко расположенную клетку.
Крол забился к задней стенке. Скользкий… Кусается? За уши. Так не удержать… Втиснул вторую руку.
Наконец вытащил, как щенка, поперек живота. Большого щенка. Сунул, оцепеневшего, за пазуху. Теплый. Мягкий… Запахнул полами ватника.
Крол вдруг яростно ударил задними. Не смог удержать. С силой оттолкнувшись, расцарапав ему живот, прыгнул в темноту.
— Сука…
Стал открывать клетку за клеткой. Клетки в три яруса. Кролы жмутся в глубину, нос не кажут. Вломил по передней кулаком — только кожу ссадил.
Так. Тогда по-другому. Схватился сверху обеими и рванул на себя всю стену.
Кролы стали сигать наружу пушечными ядрами, чуть не сбили с ног. Да сколько их?.. Царство летучих кролов.
Коля ползает по грядкам, босой, в распахнутой куфайке, ловит кролов. Зверьки будто в стрессе: холодно и непонятно; сидят горбиками; но только схватить — резво вбок прыг. В руки не даются.
30/ Проснулся в кровати.
Подошла Геля, откинула одеяло и ухватила его промеж ног.
Коля лежал, как мертвый.
— Геля… — тихо сказал. — Убери руку.
Глядя в глаза, сдавила — как кур у себя на ферме; не пошевельнулся, хотя больно.
— Я сейчас при тебе нож себе в горло воткну, — едва разжимая губы. — Неприятно будет. Вытирать долго.