– Это не дом для престарелых, – пояснил я, – на Ильинском шоссе имеется санаторий, старшая Работкина живет там.
Элеонора кивнула:
– Иди пока, попей кофе.
Я отправился на кухню, где обнаружил странно возбужденного Одеялкина с трехлитровой банкой, полной отвратительных тараканов.
– Во! – воскликнул он. – Ща я их метить стану! Ваньша, хочешь помочь? Да не пугайся, это дело простое, хватаешь его вот так, за спинку.
– Нет-нет, я очень занят. А Нора в курсе, чем ты занимаешься? – быстро спросил я.
Одеялкин ухмыльнулся:
– Она ж на кухню не заглядывает. А ты, Ваньша, особо не болтай, иначе я Николетте про джокера расскажу.
– Про кого? – пришел я в изумление.
– Про джокера, – охотно пояснил Леха, – вон он там, под стаканом, отдельно сидит.
Я перевел взор влево и увидел насекомое, раскрашенное как матрешка: голова «золотая», спинка синяя с белым, нижняя часть тела – красная.
– Это ихний главарь, – пояснил Леха, – самый крутой, над всеми начальник, ему стадо подчиняется! Может приказать не только омолаживателями работать, но и старителями, просек фишку, Ваньша? У кого джокер живет, тот всем бабам элементарно нагадить может! Я сначала обычных молодильных жуков продам, а уж потом джокера на торги выставлю! Думаю, за него столько получу! Похоже, дамочки за то, чтобы подружка на печеное яблочко похожа стала, и миллиона не пожалеют. Главное, не продешевить!
– Не смей пускать в дело джокера! – возмутился я. – У Николеттиных подружек война начнется!
– У меня, Ваньша, материальное положение тяжелое, – ухмылялся Одеялкин, – живу плохо, жена – собака, теща… теща… Эх, слова не подобрать! Может, тебе и странным покажется, но я, Вань, человек интеллигентный, матом не ругаюсь. Вот вчерась лег спать, так чуть не заплакал, такие мысли в голове закружились. Ну че в моей жизни до сих пор хорошего было, а? Нет, теперича свой шанс не упущу! Открою контору по продаже молодильных жуков. Из Москвы не уеду, пусть моя женушка одна кукует, разведусь с ней! Эй, постой!
Леха замолчал и деловито встряхнул банку.
– Нечего копошиться, – сказал он, – сидите тихо, ща вас красить начну!
Слишком короткая футболка его задралась, и я с удивлением спросил:
– Леша! А где кардиодатчик?
– Отцепил его!
– Сам?
– Эка хитрость! Надо только присоски отодрать.
– Но тебе велели с аппаратом ходить.
– У меня, Ваньша, – радостно воскликнул Одеялкин, – теперь ничего не болит, сердце не щемит, в голове не бухает. Как о деньгах речь зашла, так я мигом выздоровел.
– Нехорошим делом ты заниматься решил! Это обман! – возмутился я.
– Весь бизнес лажа, – радостно откликнулся Леха, – ты к Норе в ванную загляни!
– Зачем?
– А ради интереса!
– Не обладаю пещерным любопытством, – окончательно вышел я из себя, – и считаю, что крайне невоспитанно шарить в чужой ванной комнате.
– Вот поэтому, Ваньша, ты всю жизнь за Элеонорой горшок носить будешь, а я олигархом стану, – хрюкнул Одеялкин. – У нее на полках полно кремов всяких, мазей, натирок от морщин. Думаешь, они и впрямь помогают? Нет, конечно. Так чем мои жучки хуже?
– У Норы имеются омолаживающие средства? – потрясенно спросил я.
– Полным-полно. Ей и жучки понравятся! Подарю со скидкой!
– Элеонора ни за что не купится на твоих тараканов.
– Ну и пусть, – спокойно пожал плечами Одеялкин, – других дур хватит. А ты, Ваньша, имей в виду, со мной лучше дружить, иначе маменьке твоей жучков не достанется. Когда бабуська завозмущается, я прямо скажу: ваш сын против торговли! И тады…
– Иван Павлович, – закричала Нора, – ну сколько можно кофе пить? Иди сюда немедленно!
– Ступай, Ваньша, – гадко ухмыльнулся Леха, запуская пальцы в банку с тараканами. – Ты человек подневольный, не свободный бизнесмен, беги живей, а то уволят!
Понимая, какие ощущения испытывает после нокаута боксер, я пошел в кабинет. Надо же, сколь быстро могут изменяться некоторые люди! Еще вчера утром Одеялкин был маленьким, скромным человечком, а сейчас он считает себя великим бизнесменом, способным на шантаж и нечистоплотность.
Нора встретила меня ехидным замечанием:
– Иногда мне кажется, что за тобой тащится по крайней мере трехметровый хвост, настолько медленно ты реагируешь на приказ моментально явиться в кабинет, – заявила она.
Я кашлянул и опустил глаза: спорить и возражать в данной ситуации нет никакого смысла, если хозяйка закусила удила, ее невозможно остановить.
– Поезжай на Ильинское шоссе, – воскликнула Нора, протягивая мне лист бумаги, – тут подробный адрес и даже план нарисован. Третий корпус, комната сто двадцать восемь, Работкина Любовь Сергеевна.
– Меня к ней пустят?
– Иван Павлович! Ты же не в тюрьму на свидание отправляешься! – возмутилась Нора.
– Иногда в больнице порядки хуже, чем в каземате, – не сдался я.
– Это дом отдыха, – пояснила Нора, – самый обычный, Люба там живет в качестве гостьи, платит за месяц и кайфует в свое удовольствие, о каком ограничении посещений может идти речь? Не глупи.
– Хорошо, – кивнул я, – выезжаю.
– Экий ты прыткий, – снова вышла из себя Нора. – Торопиться стоит лишь при охоте на тараканов!
Я вздрогнул и с некоторой опаской взглянул на Нору: она просто так сказала последнюю фразу или знает о молодильных жучках?
– Сначала изволь выслушать меня до конца, а уж потом лети сломя голову, – продолжала гневаться хозяйка.
Я облегченно вздохнул. Нет, Элеонора не в курсе разворачивающихся у нее на кухне событий, но какая непредсказуемость поведения! Только что хозяйка обозлилась на секундную задержку, с которой секретарь посмел явиться на зов, а теперь вновь недовольна, но на этот раз ее возмутила быстрота моей реакции. Право, тяжело иметь в качестве руководителя даму, даже самые умные и спокойные из них зависят от фазы Луны!
– Ты представишься ученым, кандидатом наук, – принялась раздавать указания Нора, – который работает над докторской диссертацией по истории театра. Люба некогда была занята в спектаклях коллектива «Рекорд». Ясно, да? Твоя задача разговорить ее и выяснить: кто являлся любовником Зои? Жив ли он? Может, он имеет жену? Вполне вероятно, что трюк с ожившим Игорем придумала обманутая супруга Зоиного кавалера.
И тут я совершил ошибку, попытался указать Норе на явную нелогичность ее мыслей:
– Маловероятно, что представление с привидением поставила законная жена мифического любовника Зои!
– Почему? – грозно сдвинула брови Нора.
– Женщине-то небось не тридцать, не сорок и даже не пятьдесят лет!
– И что? Месть не имеет возраста.
– Ну… в таких летах, как правило, думают о боге, – ляпнул я.
Нора вскинула брови и очень холодно ответила:
– Ступайте, Иван Павлович, выполняйте указание. Если же не…
– Уже бегу, – быстро закивал я.
– Вот и славно, – смягчилась хозяйка.
– Можно вопрос?
– Что еще?
– Я раньше часто ходил в театр, ну, пока не начал работать у вас!
– Намекаешь, что я отбила у тебя охоту к зрелищам?
Я постарался не измениться в лице, похоже, Норе сегодня все не так! Ладно, продолжу разговор:
– Знаю все культовые места: «Таганка», «Ленком», естественно, Большой и Малый, «На Бронной»… Но про «Рекорд» не слыхивал! Вы ничего не перепутали с названием?
Элеонора улыбнулась:
– Нет. Это был коллектив, существовавший при одном из заводских клубов, так называемый народный театр. Понимаешь?
Я кивнул:
– Конечно.
Глава 24
Для тех, чья юность пришлась уже на девяностые и более поздние годы, я сделаю сейчас небольшое пояснение. В коммунистические времена в столице работало не так уж много театров и каждый коллектив имел свою направленность. «Таганка» считалась оппозиционной, правда, и на ее сцене появлялись иногда «марксистские» спектакли вроде «Десяти дней, которые потрясли мир», но даже эти постановки попахивали диссидентством. Малый театр специализировался на пьесах А.Н. Островского, туда ходили полюбоваться на великого Ильинского, а в «Ленкоме» некогда поставили и вовсе невиданный спектакль: первый отечественный мюзикл «Юнона и Авось» с неподражаемым Караченцовым в главной роли.
Но в СССР жило огромное количество людей, рабочих, служащих, студентов, которые хотели играть на сцене, не имея профессионального образования. И вот для них существовали народные, так сказать, самодеятельные коллективы, дававшие спектакли для коллег и родственников. Подчас в подобных кружках вырастали удивительные актеры и режиссеры. Студенческий театр МГУ подарил нам целую плеяду талантливых лицедеев, а в балетной студии при автозаводе «ЗИЛ» танцевали такие примы, что приехавший в Москву всемирно известный балетмейстер Морис Бежар захотел поставить с ними спектакль.
Самодеятельными артистами на предприятиях гордились, выше их по статусу были лишь местные спортсмены, если им удавалось победить в соревнованиях. По всей стране устраивались смотры народных театров, вручались дипломы и медали лауреатам. Было лишь одно «но», сильно портившее жизнь подобным звездам: их не принимали во Всероссийское театральное общество, не пускали в Центральный дом актера или Дом кино, и вообще, сотрудники «настоящих» театров выказывали по отношению к «народникам» легкое презрение, смешанное со снисходительностью. Девушка, числившаяся ткачихой и великолепно игравшая в местном театре заглавные роли – Офелию в «Гамлете», Машу в «Трех сестрах» и Сюзанну в «Женитьбе Фигаро», была намного ниже по статусу, чем скромная статистка из не очень популярного государственного театра, выходившая на сцену один раз в сезон с подносом в руке и фразой «Кушать подано». Первая, «народница», не имела возможности просиживать со своими коллегами в культовом здании напротив «Детского мира»[5], вторая, профессиональная актриса, проводила там сутки напролет, рассуждая о своем месте в искусстве. Ей-богу, это было несправедливо и порождало массу эмоций: зависть, злость, обиду и ревность у одних, снобизм, наглость, нахальство и беспардонность у других. Впрочем, иногда кое-кто менялся ролями. Я очень хорошо был знаком с положением вещей, потому что жил около Николетты. Стоило послушать, с каким презрением, наморщив хорошенький носик, маменька цедила сквозь фарфоровые зубки: