— Фарцовщик, значит?
— Бери выше, — она усмехнулась. — Похоже, у Тенгиза чуть ли не подпольный бизнес. Впрочем, только мои догадки. Марина ничего мне не рассказывала. Но, скажи на милость, может честный работяга дарить женщине то кольцо с бриллиантами, то золотые часики?
— Может, если он наследство получил. Или, к примеру, рисует картины, которые дорого стоят.
— Не смеши меня! — поморщилась Лена. — Марина вроде бы не дурочка, но втрескалась в него по самые уши. Я сначала считала: Тенгиз нравится ей, потому что богатый. Но, похоже, у нее и вправду любовь.
Я вспомнил случайно подслушанный разговор мамы и Марины на кухне. Квартирантка, действительно, упоминала имя Тенгиза, а еще откровенничала: тех, кто увлекался ею, непременно ждала неприятность. Прямо ля фам фаталь! И только тот, кого она выделяла сама, избегал превратностей судьбы.
— Знаешь, она большая выдумщица, — продолжала Лена. — Сама говорила. В школе влюбилась в старшеклассника Мишку. Он у них первым парнем был. Девчонки кипятком писали, когда его видели. Ну, и Марина тоже поддалась стадному инстинкту. А Мишка — никакого внимания на нее. И тогда она придумала историю о том, как школьный Казанова сошел из-за нее с ума и выбросился из окна. Представляешь?
Я сам слышал, как Марина рассказывала маме свою школьную историю. И о других парнях, которые гибли от страсти к ней, тоже слышал. Квартирантка рассказывала обо всем так убедительно, что трудно было не поверить ей. А может, она и сама верила в свои выдумки? Ей очень хотелось, чтобы мужчины обожали ее, сходили с ума, страдали, бросали все к чертям собачьим, лишь бы добиться ее благосклонности.
Но разве Володя не любил ее искренне? Он всюду ходил за ней как верный пес и задыхался от счастья, если Марина удостаивала его нежного взгляда, всего лишь взгляда… А Иван Морозов? Тот вообще бросил и дом, и работу, и жену Полину. Что же у них с Мариной произошло? Ведь они уехали вместе — значит, любили? Но потом Марина обнаружила, что снова все выдумала, и никакая у них не любовь — все мираж, самообман, неправда, ложь или желание чувств, которых на самом деле она не испытывала. А может, она хотела кого-то забыть? И потому приручила человека, который заменил бы ей того, кого она любила, например, Тенгиза. Но приручить — не значит полюбить. А забыть всегда непросто, даже если очень хочется. Невозможно забыть человека, одно имя которого заставляет сердце биться сильнее. Одно лишь имя… А если он внезапно появится сам? Тогда все теряет смысл, кроме него. Даже если понимаешь, что он — самая большая бессмыслица в твоей жизни. Но об этом думаешь уже потом, когда он снова куда-то пропадает.
Вот в чем вся штука — думаешь потом. Если вообще думаешь.
На той фотографии, которую Лена мне показала, Марина изображена как в тумане: видимо, Александр Васильевич снимал неумело — не в фокусе, выдержку не ту поставил, а может, при печати не ту фотографическую бумагу использовал или слабый фиксаж развел — вот изображение и не закрепилось, а со временем и вовсе помутнело. А может, у него взгляд на женщин — словно затуманенный? Или у меня такой взгляд? Увидел вдруг Марину в дымке минувшего времени. Или всегда ее так видел?
Тогда, давным-давно, о причине ее поступков я не догадывался и все, что происходило, воспринимал как данность. У меня не существовало чувства собственничества на Марину. Я воспринимал ее как свою, но меня не смущало, что своей ее, видимо, считал и дядя Володя — не в том смысле, в каком я; но все же он был, так сказать, мой соперник. Свой — значит человек, которому доверяешь, почти как родственник, а может, и ближе, чем родственник; им не стремишься обладать сам, потому что находишься под его обаянием и позволяешь делать ему с собой все, что он хочет, и даже если он не обращает на тебя никакого внимания, уже счастлив от того, что видишь его, слышишь, дышишь одним воздухом.
— И ты совсем-совсем не ревновал ее к Володе? — спросила Лена, когда я рассказал ей о своей детской влюбленности.
— Нет, — честно признался я. — Сама подумай: я совсем пацан, а она — взрослая женщина. Какая тут ревность? К тому же Володя ведь тоже был своим человеком, другом отца. И мне хотелось, чтобы Марина осталась с ним…
Пока я говорил, Лена задумчиво смотрела на меня.
— Слушай, до меня вдруг дошло: такой человек, как ты, вряд ли способен ревновать, — заметила она. — Ты относишься к редкому типу мужчин. Неревнивый — очень интересное качество человека, но оно говорит явно не в его пользу.
— Почему?
— Потому что он всегда проиграет борьбу за свою Марину, — Лена вздохнула. — Большинство женщин не способно понять такого мужчину. Нас ведь как воспитывали? Не ревнует — значит, не любит. Мужчина — собственник, он просто обязан драться, отбивать у соперников выбранную им женщину, он — завоеватель.
— Извини, любовь — не театр военных действий…
— Ну да, не театр, — согласилась Лена. — Мужчины не понимают: на самом деле выбирают не они — выбирают их, но женщины позволяют им думать, будто выбор сделал сильный пол. Так принято, что-то вроде неписаного закона. Но иногда так хочется театра! Чтобы кипели шекспировские страсти, дым коромыслом, битва титанов и так далее, — она засмеялась. — Женщинам нравится. А если мужчина не ревнует… Обидно, знаешь ли. И не сразу понимаешь, что на самом деле он единственный, кто рассматривает женщину не просто как объект индивидуального сексуального удовлетворения. Скорее он поэтизирует даму, хотя и понимает, что особо поэтизировать нечего.
— Тебе не кажется, что ты начала думать за меня?
— А я не думаю, я знаю, — Лена упрямо мотнула головой. — И ты тоже знаешь, что меня, например, не станешь ни к кому ревновать. Я для тебя как картина в музее. Каждый может любоваться ею сколько захочет. Тебя это абсолютно не волнует, потому что когда ты смотришь на картину — она только твоя и ничья больше. И все, что чувствуют другие, глядя на нее, тебя не касается, потому что тебе важны только твои ощущения…
— Тоже мне нашла, с чем сравнить отношения мужчины и женщины! — не сдавался я. — В конце концов, есть такие люди, которые покупают или даже крадут любимые картины, чтобы они принадлежали только им. Альбомы по искусству я, кстати, никому не одалживаю: они всегда должны лежать у меня под рукой — вдруг внезапно захочется посмотреть на Ренуара или Гогена…
— Перестань! — Лена недовольно поморщилась. — Ты не хочешь признаться, что я узнала о тебе что-то такое, что ты считаешь глубоко личным. Поверь, я буду уважать тебя еще больше за то, что ты не ревнивый, тупой, грубый самец…
Я растерянно молчал. А Лена взяла меня за руку и пожала ее как-то очень нежно и бережно.
Мы бродили по городу, заходили во всякие кафешки, но нигде пока не встретили именно такой шашлык, который так аппетитно описал Игорь Петрович. Впрочем, мне хотелось не мясного, а чего-нибудь холодного, например окрошки, а может быть, просто пломбира с вишнями и чтобы рядом в высоком стакане пузырилась минералка: отправить в рот ложечку мороженого — сделать глоток воды, посмаковать, и снова — мороженое, прохладная вишенка, боржоми. Но и пиво, особенно если оно нефильтрованное, — тоже хорошо. К нему, правда, неплохо бы соленого полосатика или фисташек, или подкопченного кальмара — такой делают во Владивостоке: чуть желтоватые ровные полосочки, в меру подсушенные, пластичные, пахнущие легким дымком, почти без соли.
— О чем ты думаешь? — спросила Лена.
Я почему-то не смог сознаться, что в такую жару меня интересуют пиво и вяленый кальмар. Как-то неприлично: рядом — женщина, которую не видел много лет. И вдруг — пиво, окрошка, полосатик…
— Думаю: как хорошо, что ты приехала, — соврал я.
И зря соврал, потому что Лена вдруг остановилась, покачала головой и вздохнула:
— А я-то уж решила, что ты думаешь о пиве или о чем там еще в такую жару думают мужики? Знаешь, я устала. Хорошо бы сейчас где-нибудь вдвоем оказаться: только ты и я, и не обязательно, чтобы шашлык, — она чуть заметно улыбнулась. — Нам было бы не до него.
— У меня жена дома, — снова соврал я и почувствовал, как краснеют кончики ушей. Аня сейчас работала и еще часа четыре точно не появилась бы дома.
— А у меня — тетка, — Лена вздохнула. — Помнится, когда-то ты так и не нашел «квадрата» для нас. Неужели у тебя и тут нет друзей, которые могли бы дать на час-другой ключ от своей квартиры?
— У меня все друзья женатые, — пояснил я, сказав чистую правду.
— Но тетка, наверное, не будет против, если ты останешься у нас ночевать, — предположила Лена. — Старушка не прочь принять на грудь, а, приняв, засыпает как младенец.
— Нет, такой вариант не подходит, — отрезал я. — Знаешь, я теперь всегда сплю дома.
— Какой ты правильный! — деланно восхитилась Лена и даже в ладоши захлопала. — Браво! Ты человек вне всяких подозрений: пришел домой, поужинал, сел на диван, почитал перед телевизором газетку, сходил в душ, лег, выполнил супружеские обязанности и — спокойной ночи, малыши…
— А что в этом плохого?
— Да нет, все в порядке, — широко улыбнулась Лена. — Ты — правильный. Я неправильная. Мне скучно так жить. Каждый день одно и то же. Мне почему-то кажется, что ты говоришь Ане одни и те же слова, Ну, про любимых животных…
— Что? — не понял я.
— Я имею в виду прозвища, которыми обмениваются мужчина и женщина, — Лена иронично хмыкнула. — Киска — котик, мусик — пусик, зайчик — белочка, синичка — сокол, рыбка — ласточка… Ну, и так далее. Список любимых животных, в общем-то, не так велик. Правда?
Я подумал о том, что она, в общем-то, права. Моя жизнь напоминала круг: дом — работа — дом. Иногда, правда, случались отклонения от маршрута, например, по пятницам мы с Дартишвили пили пиво, иногда Аня предлагала сходить в театр или кино; некоторое разнообразие вносили дни рождения знакомых или вылазки на природу, но такое бывало нечасто.
Действительно, иногда я ловил себя на мысли: живу как механизм, настроенный на одну программу, эдакий заведенный андроид. Будильник звонит в семь утра, еще минут пять лежу, не в силах встать, задремываю, снова звонок — будильник, слава Богу, сам его повторяет. После — ноги в тапки (они стоят у кровати в одном и том же месте), шлеп-шлеп в ванную, с полузакрытыми глазами, почти на ощупь включаю душ и становлюсь под него, потом — бритье, движения помазком и бритвой одни и те же, на автопилоте, иногда я путаю крем для бритья и зубную пасту: тюбики одинаковой формы. Спросонья, да к тому же без очков, немудрено ошибиться. Зарядку я не делаю, хотя каждое ут