– Госпожа Кербер, у вас сотрясение мозга. Мы еще несколько дней понаблюдаем за вами здесь, а потом можете отправляться домой.
– Спасибо, – улыбнулась она. Что-то было не так. Сала это чувствовала.
– Мы сообщим обо всем вашей семье. Ваши родители тоже живут в Лейпциге?
Возможно, он знаком с Керберами. Возможно, он знает: Сала не может быть их дочерью. У них вообще есть дети? Помогут ли они еще раз? Подвергнут ли снова себя опасности? С чего бы? Лишь потому, что она доверилась им в час нужды? А если она ошибается? Ожидает от них слишком многого?
– Да.
Доктор взял ее за руку. Она почувствовала его тепло. Сале захотелось сжать ладонь, но она лишь робко улыбнулась. На следующее утро возле ее кровати сидели Ингрид и Эрнст Кербер.
Сала была еще немного слаба, когда покидала больницу, но ей показалось, при прощании с доктором Вольфхардтом она заметила между ним и Керберами дружескую близость.
Зайдя в квартиру Керберов, Сала почувствовала приятную дрожь. Окна выходили на юг, в комнатах было светло и просторно. Все стояло на местах. Ничто не казалось тяжелым или навязчивым. В коридоре из часов выскочила кукушка. Сала испуганно рассмеялась. Невозможно представить нечто подобное у ее родителей, в Берлине или в Мадриде. Порядок успокаивал. Детей у четы Керберов не было.
В следующие дни Сала заговорила. В своем монологе, лишь изредка прерываемом короткими сочувственными вопросами, она пересказала весь свой путь, от Монте Верита и Берлина до Мадрида, рассказала о своем отце, своей матери, о Томасе, о встрече с Отто, о Париже, о Лоле и Роберте, не умолчала и про Ханнеса, рассказала о побеге и лагере в Гюрсе, рассказала о Мими, мадам Фреве и Микки-Маусе, об испанских анархистах, о своих мечтах о театре, о евреях, которые молча уезжали из лагеря в кузове грузовика, о закатах над Пиренеями. Сама того не заметив, она выложила перед Керберами всю свою жизнь, словно наконец вернулась домой после долгого пути. Их взгляд дарил ей поддержку, которую она часто получала от Отто. Германия могла быть и такой. Сала знала: здесь ее родина. И больше она никогда не уедет. Первые недели пролетели, словно день в череде лет.
– Сала?
Она посмотрела Ингрид в глаза. Седые волосы женщины свободными волнами лежали на плечах.
– Да?
– А ты не думала уехать в Палестину?
Нет, не думала. С чего бы? Она же не еврейка. И не понимает их жизни. Однажды эта жизнь обрушилась на нее, как проклятие, и отобрала все права. Она больше не могла жить, где хочет, не могла учиться, не могла любить, кого или как пожелает. Наследие матери лишило Салу всего, что было ей дорого. Да, евреи тут ни при чем – и что? При чем тут она?
Когда она вышла из поезда на вокзале, отвергшая ее страна – как отвергли ее отца и мать их родители – ударила холодом ей в лицо так сильно, так резко, что уже через несколько метров Сала упала на землю. И кто помог ей подняться? Кто забрал и спас ее? Эта немецкая пара. Бесстрашно, самоотверженно. Здесь есть и такие люди. Сала любила эту страну. Всегда. И ничего не могла поделать с охватившей ее странной болезнью. Она никогда не поедет в Палестину, никогда не почувствует себя еврейкой, никогда не станет такой, как мать.
– Нет.
– Почему нет?
Палестина. Как они до такого додумались? Это случайность? Они забрали ее из больницы, чтобы выходить? Почему у них такие доверительные отношения с доктором Вольфхардтом?
– Ты замерзла?
– Нет. Почему вы спрашиваете?
– Ты дрожишь.
Значит, дрожит. И что?
– Я устала.
Сала злилась. Она хотела уйти.
Сала проснулась среди ночи от бьющего по окнам дождя. Попыталась встать, но поняла, что не чувствует ног. Повалилась обратно на кровать и вцепилась в матрас. Сердце колотилось. Сала медленно вдохнула. Абсолютно спокойно. И вслушалась в ночь. Тишина. Потом снова попыталась встать. На этот раз успешно. Подошла к окну. У Керберов оставаться опасно. Немцам доверять нельзя. Возможно, она несправедлива, но проверять это слишком рискованно. Раньше она всегда считала, что разбирается в людях. Но это раньше. Теперь все изменилось. Сала тихо собрала рюкзак. Куда? Если удастся сбежать, она будет свободна, как птица. Напишет письма. Может, отцу? Или это слишком опасно? Отто? Она даже не знала, где он. Анне. Надо написать его матери, Анне. И спросить, где ее сын. Но если обо всем узнает Инге и Гюнтер натравит на нее своих приятелей-нацистов? Она напишет Анне и представится бывшей однокурсницей ее сына Отто. Ну а потом, если все получится? Они с Отто окажутся одни в Лейпциге. Или далеко отсюда. А если Отто нет в живых? Если он погиб на фронте, на востоке или где-нибудь еще? Отто. Она вспомнила, как он стоял на лестнице в библиотеке ее отца. Он не слышал, как она вошла. Увлеченно разглядывал книги, достал одну, понюхал, залез пальцем между страниц, словно под юбку. Она сразу в него влюбилась. Он ворвался в ее жизнь. И тогда она сильнее всего на свете желала, чтобы он ее похитил. И до сих пор ему об этом не рассказала. Возможно, пора? Написать ему: забери меня отсюда? Только одно предложение. Но как он ей ответит? По какому адресу? На почту. Нет, тоже слишком опасно. А если написать, что она каждый день будет ждать его возле почты в двенадцать часов? Ведь Сала будет. Всего лишь две наспех написанные строчки. В утренних сумерках она отнесет на почту письмо для Отто. Анна не решится вскрыть конверт, адресованный сыну. Сестры тоже: в конце концов, существует тайна переписки. Сала опустила рюкзак и села за письменный стол. Приютившая ее пара – хорошие люди. Как она может им настолько не доверять? Сала выскользнула из квартиры еще до того, как Керберы проснулись.
Она остановилась в переулке. Сколько она уже пробежала? Ноги болели. Было холодно. Сала обхватила себя руками и задумалась.
Чуть позднее она вышла на площадь Аугустусплатц, к зданию почтамта. Оно напоминало дворец прошлого века. Похоже, манией величия страдали уже тогда. Как поступить? Просто зайти, отдать конверт в первое же окно и сразу выйти. Вокруг ходили другие люди. Никто не обращал на Салу внимания. Работник почты не глядя взял письмо. Она быстро толкнула по белому мрамору монету и повернулась, чтобы уйти. Совершенно спокойно. Не бросаясь в глаза. Медленно и уверенно двинуться к выходу, как все остальные.
– Фрейлейн.
Голос прогремел по залу. Сала замерла. Теперь все взгляды были направлены на нее.
– Фрейлейн.
Насмешливо и колко. Лица вокруг слились в ухмыляющуюся массу. Все молча ждали начала спектакля. Что ему нужно? Что она сделала не так? Может, просто убежать? Как можно скорее? Сала посмотрела сотруднику почты в глаза. Насколько далеко отсюда до выхода? А потом? Площадь огромна, пересекать ее слишком опасно, шансов нет – нужно сразу повернуть либо направо, либо налево. Почему она не продумала это, заходя в здание? Залезая на дерево, нужно прикидывать, как будешь спускаться. Урок, усвоенный ею еще в детстве.
– Тут не указан отправитель.
Служащий смотрел холодным змеиным взглядом, готовый раздавить ее при первом же неверном движении. Сохранять невозмутимость. Взять конверт, написать любое имя, любой адрес, улыбнуться и уйти.
– Прошу прощения.
– Пожалуйста.
Она спокойно направилась к выходу. Еще несколько метров. Взгляды? Вот еще. Никто не обращал на нее внимания. С чего бы? Идет война. У каждого свои проблемы.
Письмо Отто отправлено. Опознает ли кто-нибудь в ней еврейку на улице? На что обратить внимание? Доносчик может поджидать на любом углу, каждое промедление может положить конец ее скитаниям. Она бесцельно бродила по улицам.
Уже в сумерках, свернув на Розенштрассе, Сала увидела перед домом Керберов человека в длинном кожаном пальто. Лица она не разглядела, он стоял к ней спиной. На нем была шляпа. Спрятавшись у входа в подъезд на противоположной стороне улицы, Сала проследила за его взглядом – он смотрел в окна третьего этажа. Квартира Ингрид и Эрнста была ярко освещена. Он исчез за входной дверью. Ингрид подошла к окну. Она казалась взволнованной. Их взгляды встретились. Ингрид положила руку на стекло, словно хотела прикоснуться к Сале. Сала узнала этот взгляд. Сколько раз она видела это выражение лица в Гюрсе, когда в лагерь тихо приезжали грузовики? Трижды? Да, и каждую следующую ночь, в своих снах. Ингрид коротким жестом пригласила ее войти. Нет, она велела ей уходить. Сала должна исчезнуть. Возможно, мужчина позвонил в дверь. Из-за угла выехал черный автомобиль. Фары и мотор были отключены. Вскоре после этого из дома вышли Эрнст и Ингрид в сопровождении незнакомца. Сала попятилась. Водитель помог посадить Ингрид и Эрнста в машину. Их лица светились под фонарями. Сала задрожала. У нее закружилась голова. Главное, не упасть в обморок! Соберись! Почему она к ним не побежала? Почему не помогла? Она их бросила. Их, единственных людей, которые обошлись с ней по-человечески. Водитель завел мотор, и машина растворилась в ночной тьме. Все произошло быстро, как в Гюрсе. Почти бесшумно. И ни слова от соседей. Когда подъехала машина, во всем пятом доме был выключен свет. Все словно вымерли.
Они помогли ей. Эта фраза крутилась в голове. А она? Она наблюдала из своего убежища. Как в Гюрсе, когда увозили первых евреев.
Улица снова опустела. Сала прошмыгнула к дому. Перед дверью она заметила пачку таблеток. Быстро оглядевшись, Сала наклонилась и подняла ее. На упаковке была написана одна единственная буква. Большая «В». Эти таблетки выписали Сале от головной боли. Возможно, выходя, Ингрид намеренно выронила их из сумочки? Сала зашла в подъезд. Осторожно поднялась по лестнице. Дверь на третьем этаже была открыта. Слышался взволнованный шепот. По коридору скользили тени, из одной комнаты в другую. Семейная пара. Соседи с верхнего этажа. Наверное, это они оповестили гестапо. В чем обвинили Керберов? Что они укрывают еврейку? Как соседи это поняли? Сала посмотрела на зажатую в руке упаковку таблеток. «В»? Соседи запихивали всё подряд в свои сумки.