сотрудниками, наконец, братьями, говоря высоким слогом, общего труда в новой, можно утверждать, реальности?
Иногда случалось, что я готов был противостоять напору Леонида Аполлоновича. Однако чем дольше и плотнее я с ним работал, тем реже меня тянуло как бы то ни было воспрепятствовать его начинаниям и идеям. Я с сочувствием понимал, что ему хочется видеть нашу российскую школу школой разума, духовности, добра, прогресса, а Россию – устремлённой в будущее.
Ректорская работа Выговского при желании может быть тишайшим и спокойнейшим если не времяпрепровождением, то этаким правильным функционированием: курсы проводятся по плану – и ладненько, и дай-то бог, товарищи. Но он, уверен я, не способен, не мог и не может себе позволить попусту растрачивать свою жизнь: ему нужна целина, новь, движение, преображения и преобразования. Ему нужна и по сей день, годы спустя, настоящая, а не поддельная, расписанная и расчерченная в правильных планах и графиках жизнь.
Однако продолжим разговор о Байкальске. В этом малом городе Выговский организовал экспериментальную педагогическую площадку областного значения, в которую вошли три школы, детские сады, училище, учреждения дополнительного образования. Он человек государственного мышления и понимал, что мало рассказать педагогам на курсах о новых методиках, технологиях, – необходимо вживе показать им ту образовательную модель, в которой все части, гаечки и винтики работали бы на благо, на развитие ребёнка. Байкальская площадка была и остаётся для него нелёгкой новью, и где-то она уже вспахана, разрыхлена и приняла семена, а где-то ещё не тронута и не засеяна.
Засеяны прежде всего школы. Они не так давно были на одно лицо, ученику и родителю было не из чего выбирать. После тщательного обследования каждой школы Выговский разработал программу развития. И вроде бы школы живут раздельно, по своим уставам, однако общий механизм их развития смонтирован и раскручен отныне так, что если будет давать сбои одна, то и другие станут припадать, так сказать, глохнуть. Школы теперь представляют единый комплекс, удовлетворяющий почти всем образовательным запросам байкальчан. 12-я стала школой-гимназией, настроена на серьёзную работу с интеллектом ученика по спецпрограммам развивающего, учебно-исследовательского и проектного направлений. У 10-й естественно-математический уклон, и в то же время она – городской центр здравоохранных методик, туризма и краеведения. 11-я сориентировалась на начальную профессиональную подготовку школьника. Может быть, впервые в России в Байкальске люди попытались решить проблемы образования в условиях малого города через объединение всего лучшего, что имеется в школах, и при этом лучшее одной школы деятельно работает на, может быть, не вполне крепкие или недостающие образовательно-развивающие звенья в других. Ученик теперь может выбирать место учёбы, а школа в свою очередь подбирает учеников под свой профиль, под свои задачи и цели. Адресная привязка – своего рода крепостничество – упразднена! Учреждения дополнительного образования съединились в ассоциацию, и она действует не обособленно, а в связке со средними школами и училищем. В свою очередь все образовательные и воспитательные учреждения города слились в негосударственную структуру – Байкальский образовательный округ, в котором начальником всего один человек, он же – сам себе и подчинённый. Так-то! А роль округа велика, востребована очень: он увязывает, сообразовывает в единый целевой поток всю воспитательную, учебную и частично хозяйственную деятельность всех учебных и культурных учреждений Байкальска. Несомненно, что сложилась упорядоченная система, в которой один элемент целенаправленно и результативно трудится в творческом содружестве с другими, целое работает на частное, а частное – на целое.
Впрочем, пишется легко, а в жизни устраивается куда как сложно, с нередкими противоречиями, сбоями, застопориваниями. Выговскому, когда он затевал байкальскую площадку, хотелось выстроить образцовую, показательную модель обучения и воспитания ребёнка в условиях малого города, небольшой административно-хозяйственной территории. Да, он выстроил её, и я знаю, сколько сил, нервов, времени, можно сказать по-простому, но предельно верно, угрохано. Но не легко и сейчас: для поддержания сложного образовательного, управленческого организма нужны деньги, небольшие, правда, деньги, – для переподготовки педагогов, для введения одной-двух новых ставок в школах, для приобретения учебного и офисного оборудования. Однако средств пока что недостаёт ни у города, ни у института. Вся страна непросто живёт-может. Мы видим, Аполлоныч переживает. Заводим разговор о Байкальске – бывало, вздохнёт, что-то вкратце скажет, иной раз отмолчится. Но я предчувствую, я почти что знаю: чуть только блеснёт хотя бы маленькая звёздочка надежды – наш Аполлоныч в бой!
И такие звёздочки время от времени всё-таки взблёскивают – и мы снова оказываемся в Байкальске, на берегах священного нашего Байкала. К нему тянет нас, точно к родному человеку: он, знаем хорошо мы, сибиряки, живой и – думает, чувствует, переживает, мечтает. И хотя мы, люди-человеки, не всегда внимательны к нему, не всегда почтительны с ним, случается, что дерзко нарушаем пределы его природной, своенравной самости, его владычества, сгородив, к примеру, совершенно никчёмный завод, однако лично меня не оставляет ощущение, что мы все, живущие ли на его берегах, приезжающие ли к нему на время или даже просто думающие о нём в любом местечке планеты, мы с ним всё же единомышленники, сотрудники, соратники. Отчего такие ощущения, догадки, предположения? Оттого, что высшее проявление человеческой сути – чистота, целомудрие, незапятнанность души, а она, душенька-душа-то наша, вечна и возвращается после наших земных мытарств к своему Создателю. И в живом или мысленном соприкосновении с Байкалом мы чуем, мы догадываемся или же наверняка знаем, что надо очиститься, надо позаботиться о своей душе, что надо соответствовать ему, издавна наречённому священным. И когда всматриваешься в его изумительные дали, кажется, что всматриваешься и в себя самого. От него всегда уезжаешь с надеждой, с верой и даже нередко – с любовью, которой, увы, не так-то и много по жизни.
Говорят, что Аполлоныч пошёл в своего деда. Однажды, в Гражданскую, белые взяли его деда в плен. Пытали, издевались, но ночью он сбежал, перехитрив усиленный наряд стражи. Январь, а он – босиком. В жигаловской тайге лютовали стужи, а между сёлами и заимками – немереные вёрсты. Намотал он на ноги каких-то истлевших тряпок и шкур и – бегом, бегом, по сугробам, в сопку, под сопку. Несколько дней бежал, шёл, полз в родное село; благо охотничьи зимовья встречались. Обморозился, отощал, но, говорили односельчане, был счастлив, что – свободен. «Свободен, братцы!» – первое, что произнёс он на тяжком выдохе при встрече с земляками и – упал, вконец обессиленный, истощённый.
Так получилось в жизни Аполлоныча, что пришлось ему как старшему брату воспитывать и обеспечивать своих младших братьев и сестёр. Не тогда ли закалился его характер? Они жили бедновато, но сердечной, дружной семьёй. Все мало-помалу вышли в люди. Нужда не покоробила их души: рядом всегда был сильный старший брат.
Потом они разбрелись по Сибири. Аполлоныча по его первым шагам в профессии по-доброму помнят в Братске, Иркутске, в городках и посёлках БАМа. В Звёздном он работал директором школы, организовывал летние молодёжные лагеря, вместе со своей супругой Верой Фёдоровной играл в народном театре. Театром, искусством была увлечена и школа, которую он возглавлял. Рассказывают, что весьма и весьма он был неугомонный человек: то походы всей школой затеет, то возьмётся внедрять новые методики, то – в те-то застойнейшие времена! – возьмётся за реформирование (так и говорил коллегам) ячеек, дружин общественных детских организаций. Ему – хлоп по носу: «Что там опять у вас за самодеятельность? – иронизировали в районо. – Какая ещё демократия для детей? Какие такие выдумали коллективные творческие дела? Куда подевали учкомы?..» Однако Аполлоныч всё же делал и поступал так, как было полезнее детям и школе. Выпускники помнят его, пишут, звонят, при встречах, чаянных и нечаянных, обнимутся. Строгость и требовательность без доброты больше похожи на жестокость, а его строгость, чувствовали ученики и коллеги, почти что игра, своего рода актёрство, с помощью которого он отвлекал своих подопечных от неверных, скверных поступков.
Однажды летом он директорствовал в детском военно-патриотическом лагере. Сезон закончился. Леонид Аполлонович выстроил своих питомцев, произнёс прощальное, напутственное слово и хотел было уже подать команду – в автобусы. Да завхоз шепнул ему, что пропало с десяток банок тушёнки. А воспитанники, кстати, были очень даже непростые ребята – хулиганистые, все состояли на учёте в милиции. Что делать, как поступить? Объявить о пропаже и всех обыскать? Но столько было радостных, добрых дней за сезон, так они, Леонид Аполлонович и дети, друг в друга поверили, что невозможно было сию минуту этак запросто разрушить веру и надежду.
– Ребятушки, дорогие мои, – сказал Леонид Аполлонович, – мы друг другу доверяем на все сто, но в жизни, сами знаете, всякое ведь случается. Чтобы не было никаких неприятностей – вот вам мой чемодан: смотрите, – а я мельком загляну в ваши котомки. Добро?
Не были против, весело согласились – игра! Только один худенький паренёк, всегда голодный, неспособный насытиться, потому что с малолетства скверно питался в своей неблагополучной семье, неожиданно потускнел, опустил голову и покорно ожидал своей очереди для проверки.
Леонид Аполлонович заглянул в его рюкзак, увидел эти десять банок – и вдруг сказал, хлопнув себя ладошкой по голове:
– Эх, ребята, какой же я дурной педагог: я сегодня утром наградил Васю десятью банками тушёнки за отличное дежурство на кухне, а вам-то забыл сказать! Уж вы меня простите, и ты, Вася, прости великодушно.