И было так странно, так горько и странно
В пространном, как свет, ясновиденье сна,
Ни изморозь слов, ни сказанья тумана,
А то, что тебя провожаю одна.
Одна, наяву над развёрстой могилой,
Как зазимок стылой в предутренней мгле…
Душа лишь мелькнула птенцом сизокрылым,
Оставив единой меня на земле!..
И глядя сквозь чёрную брешь краснотала,
В предзимнике грозном, седом, как зола,
И просто и ясно я вновь увидала,
Что это не он, это я умерла!
Вся глава – плач души, но души просветлённой, ждущей встречи с Богом.
Плач без слёз.
Со слезами было бы излишне и навязчиво поэтично, то есть тривиально, нехорошо. Здесь нужна проза, и она появилась.
Как часом случается с нашим братом-литератором? Написал просто, а утром перечитал и сказал себе: «Нужно, дружище, ещё проще!» Например, вот так:
Пусть другие войдут в наш запущенный сад,
Распахнётся калитка витая.
Не зови ты меня ни в какое «назад»,
Я в небесный свой край,
Сквозь златой листопад,
Где высокая жизнь, неземная…
Или так, чтоб ещё лучше было:
Водка гордого съела соседа.
Ну а тот,
С кем любима беседа,
Он ушёл. Просто так. Не со зла.
Он ушёл, чтобы я умерла…
Книга закрыта.
Мы молчим.
За окном – январь.
Ещё один год позади.
Думаем и грустим.
Таёжный хлеб поэзии и прозы Александра Никифорова
Александр Никифоров давно известен в Сибири как поэт, но в апреле 2014-го вышла его первая книга прозы – повестей, рассказов «Таёжный хлеб» (Иркутск). О метаморфозах с литераторами мы уже писали в статье «Складень», посвящённой творчеству Валентины Сидоренко. А что явилось предначальем рождения прозаика Александра Никифорова? Почему он не захотел работать в поэзии? По творчеству Валентины Сидоренко мы попытались дать ответ по её переходу из прозы в поэзию, и, если следовать нашей логике, отход Александра Никифорова от поэзии был продиктован тем, что его захватила стихия ума.
Похоже, действительно захватила стихия ума, потому что в прозе он зачастую выраженно скуп на краски, в проявлении чувств. В поэзии же, напротив, расточителен, щедр. Любопытно, к примеру, его обращение к Анне Ахматовой:
Волшебные, неведанные звуки
Коснулись в тишине души моей.
Как будто знал я Вас
И был в разлуке,
А Вы меня манили всё сильней.
Как страшно вдруг понять –
Всё безнадежно…
Я тихо жил, смиряя в сердце боль.
Господь в награду
Отворил мне вежды.
Я вижу Ваш божественный глагол.
Все признаки высокого стиля, пиететности молодой души, неизменно связанной с неосмотрительностью в проявлении чувств. В прозе он, похоже, бдительно следит за каждым своим словом: как говорится, слово – что воробей… А в поэзии слово, словомысль его время от времени превращаются в оружие, в возможность раскрыться, если можно так сказать, наотмашь:
Ночами напролёт
И днями быть в ответе
За Слово, что пойдёт
Батрачить по планете.
Батрачить! Ёмко, хлёстко, по максимуму, чего обычно и ждём от поэтов, которые призваны, известно со школьной скамьи, глаголом жечь сердца людей. Поэты – это трибуны, смутьяны, вообще отчаянные люди.
Что ещё сказать о прозе и поэзии Александра Никифорова? В прозе он нам показался будничным, порой до скукоты, возможно, и для себя самого, и уж точно для нас, его читателей. В поэзии же он изначально парадоксален, предельно необычен в своих умозаключениях:
Нам дали жизнь,
Но не дали к ней лоций;
Вот потому мы все –
Первопроходцы.
Первопроходцы! Ей-богу, мысль достойна словаря афоризмов.
В прозе он редко и, подозреваем, неохотно обращается к инструментам метафоричности, вроде как не очень-то доверяет им. Возможно, побаивается излишеств, чтобы быть логичным, математически точным (стихия ума). А вот в поэзии, напротив, тропы и фигуры речи различных мастей теснят друг друга, стремятся заявить о себе ярче, словно бы даже соперничают друг с другом:
…За чёрною дранью забора
Сибирский проносится тракт.
Там где-то есть каменный город
Надежды её и утрат.
Следует отметить, что к стихам Александра Никифорова читающая публика относится благосклонно. Не раз и не два отмечали его поэзию критики и в Иркутске, и в Москве. «Стихи Александра Никифорова привлекают здоровой непосредственностью, естественным нетривиальным чувством природы, языковой полнокровностью, – писала московский критик Ольга Постникова, член жюри международного конкурса поэзии «Глагол». – Они полны точных свежих штрихов жизни, например, «двухтрубный пятистенок»… Стихи мужественные, темпераментные, органически оптимистичные без бодрячества; хотя автору доступно и глубокое понимание драматизма, касается ли это социальных явлений или одиночества…»
Но давайте внимательнее присмотримся к прозе Александра Никифорова, которую мы, и вольно, и невольно сравнивая с его стихами, уже назвали скупой на краски, даже скучноватой. Может быть, понапрасну, поторопились?
В издательской ремарке к «Таёжному хлебу» справедливо отмечено, что «герои повестей и рассказов Александра Никифорова – сибиряки, его земляки, люди, которых он хорошо знает, и это помогает ему показывать их поступки правдиво и строго, не превознося мужество и не осуждая слабости…»
Воистину: «Не осуди…»
Повесть «Осень Никодима» – и заглавная, и стержневая в книге. Она о том, как Никодим Белов, разведённый техник-механик, снова женился, на этот раз вполне и всецело счастливо; у него родился сын. Сыну уже шесть лет, жена намного моложе, дом, хозяйство, идиллия семейной жизни простого трудового человека. А собственно само действие начинается со сборов и с поездки по орехи вместе с совхозными мужиками, среди которых, к слову, были и местные начальники. Здесь выпили мужики, там выпили, – привычное дело. По дороге Никодим всё вспоминает жену, сына и, кажется, уже тоскует, хотя и нескольких часов не прошло, как расстался с ними. А тут ещё – дождь, сырость, таёжная дорога окончательно раскиселилась; Никодиму пришлось добираться пешком. С горем пополам, наконец, все прибыли на место промысла – на стойбу с зимовьем. Чредуются разные хорошие мысли и ощущения о том, что ты чувствуешь себя не хозяином природы, а сыном её. По всему тексту рассыпаны мужичьи шуточки:
– Никак без спиртного ехали? Трезвый, аж противно смотреть…
С начальством Никодим отчего-то суров.
– Где вода, дед? – строго спросил Королёв.
– А мы что, уже на «ты» перешли? – осадил директора Никодим.
Но потом вполне мирно и чинно за столом в зимовье сидели, пили разведённый спирт, который действовал серьёзно.
К утру спирт уложил всех.
Проснулись, тотчас поступило предложение:
– Надо бы брызнуть…
Все согласились. Ещё бы! Спирт – не водка: долгого уважения требует.
Тосты:
– Чтоб дети грома не боялись и он до старости стоял!..
Разговоры, что называется, за жизнь, и про политику не забывали:
– Распутили народишко! Раньше попробуй опоздай или своруй – враз угодишь на нары…
– …мне с политикой не по пути… Говорить людям одно, а творить другое…
– …не хрен нарушать законы истории… – Это Никодим говорит.
– Опасный вы человек! – Это один из начальников подытожил.
Потом били шишку, снова пили, спорили, играли в тыщу. Дождь стал расходиться всё сильнее и сильнее. Никодим страшно заскучал. К зимовью подъехал трактор: оказалось, с другого стойба шишкари заблудились. Никодим прикинул: пока дождит, смотаться в баньку, что ли? Ведь оттуда до дома – рукой подать. И – Никодиму загорелось домой, хоть всё бросай и беги. Бросил и – убежал. И орехов, кажется, уже не надо было ему. Мотивировка поступка прослеживалась такая: остаться в орешнике, значит, придётся вольно или невольно быть втянутым в «глубокомысленные» разговоры о перестройке, об ошибках и просчётах государственных деятелей его родного Советского Союза, обо всём том, что было не по душе Никодиму. Ему ничего и никому не хотелось доказывать, тем более противостоять людям, живущим в других условиях, нежели он, и, соответственно, мыслящих другими категориями. Никодим же в последние годы полагался только на Господа Бога, свято уверовав в Его волю. Дома – любимая жена, смекалистый сынишка, баня, хозяйственные расчёты, виды на урожай, приятные разговоры. После бани муж и жена допили оставшийся в бутылке самогон и заснули глубоко за полночь. Утром на душе было благостно и спокойно. Заканчивается повесть мыслями Никодима: сено в зароде, и полна поветь, овощи в подполье. Варенья и соленья в достатке. Рыбу успею наловить. А орехи, так если и не набью нынче, велика ли беда. Побыл в орешнике, развеялся, и слава Богу!
Развеялся – узловое слово.
Вопрос: нужно ли было разворачивать повесть – что там! целое повествование – на восьмидесяти страницах (листов в 5–6 авторских) на столь незатейливый, мотивационно, мягко говоря, слабоватый сюжет и кропотливо ткать ковёр идейно-нравственного посыла бытового, в некоторых местах общественно-политического, а то и газетного уровня? Ладно бы, что-нибудь существенное, индивидуально-личностное было скрыто (сокрыто!), зашифровано в языке.
Несомненно, выводы в «Никодиме» дельные, поступки героев, не спорим, показаны – но частично, кусочками –