правдиво и строго. Однако всюду доминирует нейтральность автора к проблематике произведения, прошивает произведение скованность языка, а отсюда, видимо, вытекает какая-то одноходовость, холодная разумность в поступках героев. Словно бы чётко выполняется программа, частично изложенная в ремарке: автор должен не превозносить мужество и не осуждать слабости. Боится: не осуди, да не судим будешь? Зачем же пишем, если боимся ясных оценок? А в истинной оценке неизменно – явно или потаённо – осуждение, то есть позиция.
Интересно, а какое у Александра Никифорова получилось бы стихотворение о том же самом? Можно предположить:
Я убежал. Уехал. Скрылся.
Я сам себя похоронил.
Но не забыт и не забылся
Тот мир, который я любил.
Там, на берёзовом раздолье,
Сияли радугой венцы,
А над безбрежным, майским полем
Всю ночь звенели бубенцы.
Весенний плач лесной кукушки,
Жар, закипающий в крови,
И утром – слёзы на подушке
Святой, молитвенной любви.
Прости, прощай! Навстречу солнцу
Не полететь в счастливом сне.
Лишь пепел на душевном донце
Да ночь тревожная в окне.
Я убежал. Уехал. Скрылся.
Я сам себя похоронил.
Но не забыт и не забылся
Тот мир, который я любил.
Конечно, конечно, это стихи другого поэта, поэта из Новой Игирмы Анатолия Смирнова. Они напечатаны в номере третьем за прошлый год журнала «Сибирь». И хотя отдалённо напоминают сюжестику (= логистику перемещения героев) «Никодима», но могут быть для нас, литераторов, примером того, как на нескольких квадратных сантиметрах можно развернуть картины мощного событийного действия, как с помощью нескольких десятков слов (красок, оттенков, нюансов) очаровать читателя рассказом о жизни и судьбе мятущегося героя.
А что касается «Никодима», то в утешение и себе и автору можем сказать определённо и – торжественно даже: конечно же, Никодим молодец – от дураков надо бежать, прятаться от них, петляя, запутывая следы! Бежать что есть силы, невзирая на преграды в пути! От дураков с их суетной жизнью, примитивной, нередко хитро мудро расцвеченной моралью, досужими разговорами (трёпом), времяпрепровождением (например, с попойками) вместо полнокровной живой жизни и т. д. и т. д.
Надо признать, хороши в книге рассказы – «Седая любовь», «Зелёная дорога», «Старшина в отставке», «Перкалевый самолёт». Там, где автор переходит на поэтические ритмы и колориты, он блещет, поёт подлинными голосами – голосами сердца, раскрывается неожиданными оттенками, деталями. Там же, где пытается быть строго-логичным, злободневным, острым – теряет и блеск, и остроту, скатывается к умствованиям, а то и хотя и к лёгкому, но резонёрству.
Хороша, не надо замалчивать, и повестушка, давшая название всей книге, – «Таёжный хлеб», хотя концовка в ней не вполне прописана и там-сям выползают, как сорняки, занудные длинноты. Ни сюжетом, ни мотивировками созревания героев не удивила она нас, однако – каков язык местами! Здесь мы снова имеем честь лицезреть Александра Никифорова поэтом, лириком, даже стилистом. Когда читал вступление к повести впервые, хотите верьте, хотите нет, – задыхался. «Чёрт тебя дери, Александр Никифоров, какой ты талантище!» – сказал бы я ему в те минуты, если бы он оказался рядом. Перед нами четырнадцать строк высочайшей поэзии, зачем-то, правда, облечённой в язык прозы! Слушайте, внимайте!
Север мой, Север… Север дикий, студёный, бескрайний. Выморозил ты горячку молодости моей. Когда-то непокорные кольца огненных кудрей выправил временем и обкорнал. Остатки выбелил инеем бед, а затем и до бороды добрался, подарив взамен удивительную жизнь. Сколько светлых и жутковато-угрюмых пейзажей ты открыл мне в местах, где не ступала нога человека. Сколько горьких, сколько счастливых судеб переплелось с моей судьбой на твоих необъятных просторах! И хотя я расстался с тобой, мой любимый Север, с мужественными твоими жителями, тьма забвения не застит главного, скорее наоборот, чем дольше живу, тем дороже память о тебе.
Это было давно, это было давней давнего, на заре моей зрелости…
И потом, перечитывая, снова задыхался я. Может быть, ещё и потому, что сам – северянин: родился и жил на Таймыре, потом жил-был и работал в Якутии, на Колыме, бывал по служебным делам на Русском Севере. Задыхался и – грустил. Чудесно. Чудесно!
В конце мы только лишь можем повторить, что отход Александра Никифорова от поэзии был продиктован тем, что его захватила стихия ума. И – уточнить: отход прошёл не без урона, и прежде всего для нас, его читателей. Но Александр Никифоров бывалый литератор, а потому с нетерпением ждём от него новых книг, в которых он зримее и ярче явит себя в наиболее выигрышных самородных ипостасях своего дарования.
Улыбка мастера жива
К 350-летию Иркутска издан многотомник «Бег времени». Первый том – о городе; второй, под названием «Автографы писателей», состоит из двух книг: в первой – поэзия, во второй – проза. Все три тома съединили около 250 авторов – поэтов, прозаиков, драматургов, издателей, журналистов, просто толковых людей. Проект, несомненно, смелый, в чём-то дерзкий и даже грандиозный; кажется, впервые столь широко, всеобъемлюще, внушительными фолиантами представлена в печатном виде пишущая элита Прибайкалья – члены писательских союзов, автономных творческих групп и, как говорится, новички, и старички писательского ремесла.
Не будем скрывать, нелёгким оказалось чтение, но одолели-таки все три тома: любопытство манило дальше – от страницы к странице, от автора к другому автору, минуя эпохи и времена.
Заглянем в дома… извините, в тома. Знаете, а можно и по-настоящему оговориться, потому что в каждом из томов-домов немало живого, самостоятельно живущего материала с бьющейся в жилах – строках – кровью.
Но перебрать и переглядеть в нашей журнальной статье столь великое число авторов и текстов – дело, смекаем, бесполезное, неблагодарное и даже легкомысленное. Однако всмотреться в первый том, повествующий о городе, хочется попристальнее, если хотите, попридирчивее, потому что когда ещё будем кругло отмечать юбилей родного города и печатать о нём столько текстов. О первом томе, однако, – чуть ниже, а пока, по возможности накоротке и сдержанно, – проза и поэзия.
Хотя составители и заявили, что издание носит информационно-справочный характер, но не телефонный же справочник или адресная книга получились! Опубликованы, обнародованы художественные тексты, произведения, если не сказать, творения, поэтому скромность составителей, пожелавших скрыться за листочком с надписью «Информационно-справочный характер», совершенно неуместна. Что получилось, то и надо будет разобрать! Правильно?
Авторов в «Поэзии» и «Прозе» – тьма, примерно по сотне на каждую книгу, однако света – даровитости – в текстах больше, чем тьмы – серости. Подбор неплохой, ответственный, по-серьёзному попрекнуть составителей, по всей видимости, не в чем, если не придираться к мелочам. Не будем!
Ясно увиделось: проступающие сквозь многие строки три времени русской жизни ХХ и нынешнего веков – время буйства оптимизма, чуть ли не былинной доблести:
Куда бы гневно ни кидала
Меня нещадная судьба,
Душа в скитаниях не знала
Слепой покорности раба.
Несусь, мечтою увлечённый,
К желанным сердцу берегам
И, к бурям жизни приучённый,
Ладьёй проворной правлю сам…
Разгляделось время самокопаний, сомнений, если хотите, вериг, избранных добровольно или предложенных – всученных? – Судьбой:
В душе с рожденья два начала.
Добра начало. Зла начало.
Кто в этой победит борьбе?
Душа, ты мучилась. Молчала.
На мир взирала одичало.
И без конца тебя качало.
И было страшно здесь тебе.
…О, эта двойственность всемногих –
Два ожиданья… Две дороги.
Два направления в пути.
Ты перед дьяволом и… Богом
Как перед дверью на пороге.
Так будь решительным и строгим.
Решай – куда тебе идти!..
И лёгкими, ещё слабо развитыми крылышками взмахивает время оторопи, но и нередкого протеста, а то и литературного хулиганства, озорства, причины которых, возможно, в отчаянии художника перед неумолимостью Бытия:
Вся в плевках,
в окурках остановка.
Я стесняюсь собственных детей.
Мне за взрослых стало вдруг неловко –
Невозможно понимать людей.
…Дочка затянулась сигаретой,
Что ей не хватает в жизни этой?
Возможно, спросите: а пример про хулиганство, озорство? Пожалуйста: в трёх томах да не найти смельчака!
Я не люблю мужчин, которых я люблю.
Они чуть-чуть подлей, чем остальные.
Мне врут, а я их, в сущности, терплю –
На грошик дела, да слова пустые…
Нет-нет, конечно же, это не хулиганство. Знаете, встречаешь хорошие стихи – хочется перечесть и кому-нибудь сказать о них. Вот, воспользовался случаем.
Однако – к делу. Сразу оговоримся: три времени – несомненно, условность, фигуральность, призванная упорядочить собственные впечатления от прочитанного и познанного со страниц. А хорошая литература, полагаем, – явление многослойное, многокрасочное, многовекторное; хорошая литература обычно не вмещается в своё время, но и в другом времени ей бывает тесно, неприютно, одиноко. Возможно, ей не хочется быть во времени, то есть в рамках, в тисках правил, установлений, предрассудков, суесловий, возгосподствовавшей идеологии. Она – как облака: высоко и в движении всегда, даже если внизу ни