женщин
Поэт-философ неизменно большой шутник, а то и ёра. Даже про любовь – с издёвочкой:
Розга твоего взгляда
сечёт моё сердце.
День ото дня
я приветствую
всё новые шрамы,
всё новые рубцы.
Как вкусно пахнет
свежая кровь!
Как ярко алеет на снегу
моё сердце!..
Но и любовь может ответить, при этом не забыв о каждом знаке препинания:
Мой телефон
молчит сегодня,
в нём пир молчанья.
Этот пир
устроен тобою,
чтобы я
молча
задохнулся в себе.
И как повершение, и как благодарность и одновременно покорность Судьбе – зазвучал на весь белый свет, для всего честного народа гимн, с посвящением, редкостным в любовной лирике своей хотя и сугубо интимной, но окрылённой распахнутостью, – «Женечке»:
Я этой осенью верен тебе
Я этой осенью вверен тебе
Я этой осенью нужен тебе
Я этой осенью мужем к тебе
Я в этой осени соло с трубой
Я в этой осени полон тобой
Я в этой осени встречен тобой
Я в этой осени вечен с тобой
Вот тут бы мы здорово удивились и, кто знает, не заругались бы, встреть хотя бы одну-единственную козявочку-запятую! Здесь поёт душа поэта; а душа живёт по своим, маловедомым нами законам.
Но, однако, вернёмся, так сказать, к теоретическим аспектам темы жизнелюбия и самого Владимира Скифа, и, соответственно, его стихов: что-то ещё из существенного мы не сказали, потому что с радостью сам поэт воскликнул:
Я понимаю
суть существованья!
Но в чём же суть? Не в этом ли? –
Крылья
мешали мне спать,
и я вставал в полночь,
чтобы извлечь из них перо.
Ночь сползала
по стенам
на серебряный поднос утра.
Стихи не получались.
А рядом, за перегородкой,
у счастливых соседей, смеялся
маленький Пушкин.
Да, мы порой хотим ясно и определённо сказать: суть существования – в творчестве, в развитии, через что мы и можем творить-созидать свои миры и себя в них. Но если уж быть совсем точным и справедливым, прежде всего, к самому себе, то – не хочется, не хочется, и всё ты тут! знать, в чём суть существования. Пусть и она и оно будут загадкой в нашей жизни земной, чтобы мы не расслаблялись, не успокаивались, не засиживались на одном месте, а – искали, переживая, отчаиваясь, воспаряя.
Ноты жизнелюбия, жизнерадостности поют на разные голоса, как птицы, то там, то тут в его стихах, и в молодых, и не очень. В двадцать шесть он заявляет, почти что с вызовом:
Уйду бродячим псом
обнюхивать деревья,
хватать прохожих за штаны
и радовать мальчишек.
В тридцать:
Я пью зелёный чай,
выплёскиваю в горло
напиток обжигающий,
как солнце…
И – кажется,
что ночь необратима,
и пишется,
и думается всласть.
А в пятьдесят (или около этого) – похоже, что он – безнадёжно безнадёжный:
Перепутаю
Север с Югом,
перепутаю
утро с ночью,
потому что
открыл дорогу
в тёмном небе
длиною в жизнь.
Безнадёжно безнадёжный, конечно же, для греха уныния.
И если в период его поэтической зрелости и – её же – поэтической мужественности появляются такие стихи:
…И волка я нашёл в пустом логу
за дальней сопкой, за деревней,
еды принёс, он есть не стал,
он умирал в крови заката.
Прости меня, мой серый брат,
я – тоже волк, я – одинокий…
то они же, стихи его, думается, как предтечи больших, глубинных обобщений, в которых заложены и опыт ума, и опыт души:
Обкатаю камень,
как Демосфен,
во рту,
запущу в небо
и стану ждать
возвращенья,
но камень не вернётся.
Ожил Демосфен!
Мы не коснулись в своих записках лаборатории поэтических форм, ценностью которых, и по праву, гордится автор «Скифотворений». Чтобы правильно и достойно провести анализ этого весьма и специфически характерного и, подозреваем, характерного явления поэзии, нужны долгие годы работы с таким материалом. Мы же претендуем лишь на – относительное! – умение рецензента, а не лингвиста, словесника, литературоведа, тем более остепенённого. Совершенно справедливо в ремарке издателем обозначено, что книга рекомендуется преподавателям вузов, специалистам-словесникам, учителям русского языка и литературы, а потому надеемся, что таковые специалисты, несомненные энтузиасты и виртуозы своего дела, своей благородной профессии, выскажут взвешенные соображения о поэтических формах «Скифотворений»; а также хочется, чтобы и других сибирских авторов не проглядели.
И напоследок, с самой последней страницы, – рисунок-подношение от Владимира Скифа, как, допустим, граффити, предложенное нашему сердцу:
жизнь
прекрасна
и опасна
где сияние Христа
видит пред собою паства
у Соборного Креста
есть
в народе
ощущенье
в день
Святого
Рождества
паства
вымолит
прощенье
и останется
жива
Вспомнилось сейчас из книги, молоденьким Владимир Скиф как-то раз сказал:
Земля поражена
окаменевшей
молнией
границ.
Да, люди разделены, чудовищно несправедливо разделены. И если на какое-то время они тесно соединяются, то магнитом соединения нередко и всё чаще в последние десятилетия истории человечества оказывается очередная распря, а то и война, бойня, резня одичания и отупения. Воистину, жизнь прекрасна и опасна. Но когда паства вымолит прощенье, чтобы остаться живой, жить в радости и мире и в мире радости земной и вышней?
Свет дневной есть слово книжное
Книга «Прошлое – будущему» (Иркутск, 2012) славного нашего библиографа, неутомимого исследователя и хранителя книжных богатств Сибири Надежды Васильевны Куликаускене, как сердечно и в то же время высоко отмечено в редакционном вступлении, – её прощальный поклон и наказ на будущее всем нам. Автор не дожила нескольких месяцев до выхода этой замечательной книги – нелёгкого, но любовного труда десятилетий, под обложками которой кропотливо, выверенно собраны материалы о светоче нашем триедином – познавательном, интеллектуальном, духовном – о книге (и рукописях), а также о тех безымянных или именитых людях, которые отыскивали, восстанавливали, берегли, лелеяли её и, как венец своих трудов, а то и жизни всей и как дар бесценный, передавали последующим поколениям.
Теперь они у нас.
С нами.
И нам передать их дальше.
В века, верится.
«Ум без книги аки птица спешена, – приводит Надежда Васильевна в качестве эпиграфа свои любимые слова из рукописного сборника XIV века. – Яко ж она возлетати не может, тако ж и ум не домыслится совершенна разума без книг. Свет дневной есть слово книжное…» Аж из XIV века, из яростного и тёмного – правильно? – Средневековья какого вдохновения и света слова! Не можем удержаться: божественна, божественна музыка мысли сей! Конечно, конечно же, мы помним, что век тот хотя и беспрерывных и кровавых княжеских распрей и свар, но и – поля Куликова с его бессмертными для наших сердец героями, светоносного Сергия Радонежского, роскошного Феофана Грека и ступившего уже Мастером в другой век Андрея Рублёва.
Землепроходцы, крестьяне, промысловики, торговцы, священники, служивые разных мастей, заселявшие на протяжении столетий Сибирь, вместе со скарбом, всевозможными пожитками и семенами везли с собой и книги, рукописи. И государство, к слову, не чуралось, как, к сожалению, ныне, книжного дела: закупки книг в Москве неизбывно и торовато осуществлял Сибирский приказ. По всей Сибири устраивались библиотеки, – и частные, и церковные, и государственные, и общественные. Одна из них, при Иркутской духовной семинарии, стала крупнейшим и ценнейшим хранилищем рукописей и книг в Сибири – к середине XIX века числом в 32 тысячи единиц, да к тому же на разных языках – на древних, европейских, восточных, старославянском и русском. Надежда Васильевна справедливо и, похоже, выстраданно замечает: «Долгое время Сибирь эпохи землепроходцев, крестьянских переселений… считалась страной бескнижной. Но миф об «исконной» бездуховности сибиряков постепенно развеивается…» И автор всю жизнь собирала и обнародовала материалы об интересе сибиряков к книгам, к духовному кормлению через них, с самоочевидной надеждой, что и нынешние, и последующие поколения будут достойны своих предков.
И книга, если можно так сказать, не оставалась в долгу перед сибиряком. Надежда Васильевна приводит любопытное высказывание первой и, несомненно, всевозможно одарённой сибирской писательницы Екатерины Авдеевой-Полевой (1789–1865), сестры известных литературных деятелей всероссийского размаха Н.А и К.А. Полевых, из её «Воспоминаний об Иркутске»: «Даже общая первоначальная образованность распространена в Иркутске больше, нежели во многих русских городах. Лучшим доказательством этого служит то, что нигде не видела я такой общей страсти читать. В Иркутске издавна были библиотеки почти у всех достаточных людей, и литературные новости получались там постоянно… Там любят литературу, искренно рассуждают о разных её явлениях и… не чужды никаких новостей европейских…