.
А его семью, вспоминается из статьи либерального деятеля той эпохи, именовали – «его змеиное царское отродье».
Да, да! Многие, к слову, подобные титулы были присвоены дворянам и императору ещё до Октябрьской революции либеральной и социал-демократической оппозицией, удивительным образом сомкнувшейся в своей патологической ненависти к дворянской России, и в последующем эти титулы были железобетонно закреплены в «Кратком курсе истории ВКП(б)» И. Сталина. Идеализировать представителей дворянства и самого императора, конечно же, не надо – они были прежде всего просто людьми, со всеми присущими нам страстями и предпочтениями. Однако нами ещё многое недопонято, недооценено, недоузнано, недоисследовано о той России, хотя в последние годы создано и научных, и публицистических, и художественных трудов немало. Порой возникает ощущение – что-то, однако, такое важное тебе всё же не сообщили ещё, что-то такое открытое, узнанное тобою истолковано иначе, что-то недосказано, а возможно, и умолчано. Перечитывая наших великих и не очень великих классиков и критического, и социалистического реализма, живших в той России, и вовсе начинаешь путаться и настораживаться: так уж ли они, эти самые классики, правы и не безгрешны в своих выводах и оценках, щедро раскатывая по страницам своих произведений свинцовые мерзости дворянской России?
Вы подошли к изучению дворянской России как учёный? Может быть, вы что-то открыли, собрали научные материалы?
О нет: я – не учёный! К счастью – или, может быть, к сожалению, – я живу частенько не головой, а чувствами, порывами души. Я попросту влюбился в эпоху позднего русского дворянства. Она мне представилась неким многоликим, многовекторным, многокрасочным ориентиром, к которому можно было бы стремиться в своём вырабатывании, самоуглублении современной России.
Что же тогда была Россия?
Это была держава, которая устремлённо и безудержно, но осмысленно и поступательно развивалась, сказочно богатела, взахлёб изучала и искала что-то новое, свежее, яркое. Нынешний Китай, к слову, по темпам экономического роста, думаю, далеко позади оказался бы, если сравнивать его нынешние стремительные, тигриные рывки с по-медвежьи тяжеловатыми, но уверенными подвижками той России. Не случайно в Советском Союзе ориентировались по многим экономическим и промышленным подсчётам и сравнениям своего развития именно на 1913-й – предвоенный – год. При Николае Втором Россия, сама сытая, весь мир кормила – первенствовала в снабжении зерном, вообще злаковыми, другими товарами. Тогда массово, но надёжно-неторопливо нарождались различные акционерные общества, создаваемые, кстати, не только богатым, денежным людом, но и, что называется, работягами – крестьянами, рабочими, служащими. Не по дням, а по часам росло кооперативное движение. И росло-то откуда? – от низов! Зачем нужно было через несколько десятилетий сгонять народ в колхозы, когда миллионы людей уже были объединены в производственные и иного рода артели (хозяйства), кооперативы, общества?! Создавались и крепли уездные и губернские союзы кооперативов, чтобы, опять-таки, миром было легче вести как личные, так и общие дела. При этом, обратите внимание, практически без участия и подталкивания со стороны чиновников, за которыми именно тогда закрепилось прозвище – не пришей кобыле хвост!
Если же говорить о Сибири, то здесь у нас образовался крупнейший кооператив – «Закупсбыт». Его деятельность привела к тому, что, к примеру, общее поголовье скота к началу ХХ века увеличилось просто неимоверно, а пахотных земель стало немерено. Во всех хозяйствах были маслобойни, и, к слову, аглицкая королева, ходил слух, не садилась завтракать, если в меню не значилось сибирское сливочное масло. Так-то! Всеохватно вошли в производственную деятельность крестьянина технически более совершенные сеялки, веялки, многолемешные железные плуги, жнейки, косилки и даже – трактора. И многое множество других и механических, и электрических, и другого рода-звания приспособлений становились обыденным делом, правда, в основном американского или немецкого производства; но и у нас технологические линии уже разворачивались. За несколько лет «Закупсбыт» вывез из Америки товаров на 4,2 миллиона долларов – это огромаднейшая сумма для тех времён. Торгагенты закупали сельскохозяйственные орудия, инструменты, железные товары, электрические приборы и всякие другие штуковины-диковины. А продал «Закупсбыт» той же Америке сибирской продукции более чем на 5 миллионов долларов. Вот и думайте, сравнивайте с современной действительностью!
Что ещё нужно отметить? Бедноты в Сибири не было. Ну вот не было, и всё ты тут! Народ трудился, молился и – богател. В каждом подворье было по 17–18 голов крупного рогатого скота, лошадей, а остальной живности – неподсчётным оставалось, хотя какие-то цифры в официальных ведомостях назывались. А сколько храмов, монастырей народилось тогда! Есть подсчёты и мнения, что за всю предшествующую историю Руси-России столько не возводилось.
Любопытно. Но что же дворянство, так сказать, высшее общество? Как оно себя проявляло?
Я приведу несколько прелюбопытнейших документов, чтобы было понятно: дворянская, вскормленная в веках православием, самодержавием, народностью, культура пронизала собою всё, в том числе жизнь крестьянина, добытчика, заводчика, государева человека – сибиряка, одним словом. Мне посчастливилось где-то в конце 80-х или в самом начале 90-х годов ознакомиться с фондами маленького провинциального музея, что там! – музейчика: всего-то одну крохотную комнатку занимал он, приютившись при Иркутском институте усовершенствования учителей, в котором я работал методистом по проблемам сельских школ и который находился, к слову сказать, на улице Российской. А назывался он гордо и самостийно – Музей народного образования. Помню: всюду стопки потёртых папок, фотоальбомов, вороха пакетов, мешочков, связок, рулонов, коробок, теснящихся по стенам стендов и чего-то, чего-то ещё и ещё, старинного, пропылённого, ветхого, самодельного. Всё-всё я дотошливо перебрал, переворошил, совершенно захваченный новыми для меня сведениями и свидетельствами, документами и артефактами, текстами и образами.
Это было преддверие тех самых шальных 90-х годов, когда наша страна, ещё Советский Союз, искала правды, каких-то новых смыслов, озираясь по всем странам света в очевидном отыскивании ответа на самой себе заданный, уже в который раз за века, сакраментальный, порождаемый, несомненно, её страдающей совестью вопрос: что делать? В нём высвечивались разные подвопросы: как жить, куда идти, кто наш друг, кто наш враг, то ли, так ли сделали? – и миллионы других вопрошающих вариаций, которые задавали себе и друг другу и мы, граждане страны. Я точно помню – жил как в тумане, не видя ясных путей в жизни. Ей-богу, хоть кричи тогда, как в «Прощании с Матёрой». Помните?
В конце концов, отчаявшись куда-нибудь выплыть, Галкин выключил мотор. Стало совсем тихо. Кругом были только вода и туман и ничего, кроме воды и тумана…
Ма-а-ать! Тётка Дарья-а-а! Эй, Матёра-а!..
Не докричались герои повести Валентина Распутина. И мы, накричавшись тогда на съездах, митингах и собраниях, тоже ведь не докричались.
Точно! А надо было не кричать, вернее, не только кричать, шуметь, суетиться, как на пожаре. Да и как, впрочем, сдерживаться было, Эдуард Константинович, если отовсюду – ура! – даёшь революцию! – даёшь перестройку! Но тем не менее не шуметь, не егозить надо было, а – глубже, зорче посмотреть в себя, в нашу общую память, в нашу историю, культуру, быт, язык, прислушиваясь прежде всего к большим писателям, таким, как Валентин Распутин. Но – не слышали их голосов! Себя любимых слушали!
Вот мне тогда, в гуще стихий человеческих и государственных, неожиданно подфартило пристать к бережку в крохотной гаваньке и – увидеть нечто для меня тогдашнего совершенно необыкновенное, что отчасти поворотило мою жизнь, а потом мало-помалу подвело к тому, что я смог вглядеться и в себя, внешне нравственно разлохмаченного, как панк, и в русскую нашу историю, и радующую душу, но и нередко леденящую её своими сюжетами и разворотами, и к языку нашему чудесному приглядеться уловчился.
Выдержки из документов я использовал в статье «Голоса из прошлого». С вами поделюсь впечатлениями ещё от нескольких, затронувших меня. В «Учительском катехизисе» конца XIX века повстречал такие изумительные строки: …обращаясь в целом к классу, не забывай, что у каждого ученика свои собственные возможности и способности, на них и ориентируйся. Вот вам современное разноуровневое обучение, о котором мы которое десятилетие кричим, а претворить в реальные дела не могём. Школы наши в воспитательном и учебном отношении перекошенные, как старые заборы! И этими ужасными строениями отгорожены от жизни, от реальных треб ребёнка – милости душевной со стороны нас, взрослых. А потом изумляемся, почему они вырастают эгоистами, верхоглядами, всякими беспутыми.
В уставе сиропитательного дома иркутского купца Базанова встретил такую изумительную фразу: …из девочек следует готовить будущих трудолюбивых жён. Сейчас в школьных уставах понапишут столько умных, грамотных, юридически выверенных фраз, что и не пробьёшься, как ни бейся, к смыслу – чему всё же хотят научить ребёнка? Вокруг да около бродят, словоблудствуют, а сказать просто и сердечно об идеале трудолюбивая жена, мастеровитый супруг не решаются, хотя понимают или догадываются, в чём счастье семейной и общественной жизни человеческой.
Попались мне тетрадки с сочинениями гимназистов, гимназисток и воспитанниц 1910 года. Какая, скажу я вам, прелесть почерка! Но главное – мысли, мысли, в которых и логика, и душа. Вот пишет какая-то Анна Сницарева, воспитанница Девичьего (благородных девиц) института Восточной Сибири имени Николая Первого:
…если меня выдадут за нелюбимого, я денно и нощно буду молить Матерь Божью о ниспослании мне любви к супругу моему, потому ка