Одному замечательному молодому писателю, которого называют вторым Распутиным, предложили произнести речь на юбилейном вечере в честь 80-летия нашего великого земляка, и он скромно и достойно ответил:
– Я по-распутински промолчу.
Он молодец: искренно, честно сказал, без оглядок на авторитеты и мнения, а – как созрелось в нём и утвердилось. И думается, многих из нас, литераторов, в особенности тех, которые большие любители толкать речи, очевидно красуясь на публике, слегка так, деликатно как бы упрекнул: мол, всё говорите, говорите, а о чём и для чего – сами ведаете ли… И в то же время в его словах угадалось какое-то важное заделье, немаловажная задумка и для писателя, и для любого другого человека, который хочет стать лучше, для которого ещё не поздно понять и принять один из первостепенных заветов Распутина:
Совесть заговаривает в тебе не сама по себе, а по твоему призыву.
Дело, кажется, за малым – безотлагательно действовать по-распутински. Безотлагательно, потому что каждый день жизни уходит безвозвратно.
Однако же не всё так просто с посылом по-распутински промолчать.
Известно, что у Валентина Распутина среди литературной братии было прозвище Молчун. Но оно при всём том происходило не оттого, что он молчал, молчал. Молчал да при этом мрачно посматривал вокруг, важничал, пыхтел, словно хотел сказать: «Я молчу, потому что не нахожу уже слов, чтобы вас, погрязших в грехах и неразумии своём, направить на путь истинный. Я смозолил язык, уча вас!» Да, он нередко замолкал, бывал предельно немногословен, потому что считал:
Чтобы понимать друг друга, много слов не надо. Много надо, чтобы не понимать.
Известно и другое: он – да, да, именно он! – был если не блестящим, то, это точно, отменным оратором, мог, случалось, говорить перед читающей публикой час-другой, без бумажек, без суфлёров, а то и без запинок, хотя гладкостью его речь, мягко говоря, не отличалась. Кто-то мне однажды сказал о его выступлении: «Коряво, но крепко, как корни столетнего кедра». Действительно, зачастую коряво, туго, как со скрипом шло у него устное слово. Но мы помним: он горячо, даже можно сказать, страстно выступал на съездах народных депутатов СССР, на съездах и пленумах Союза писателей СССР и России. Люди, слушая его, воспламенялись. А сколько великолепных, душевных слов им было произнесено на юбилеях друзей-писателей! А что за прелесть его Пушкинская речь в Пскове со сцены драматического театра! А лауреатская, посвящённая Достоевскому! А перед Солженицыным, когда тот вручил ему премию своего имени! Он не раз выступал на Рождественских чтениях, на многочисленных конференциях, перед читателями и зрителями своего «Сияния России», которое под его руководством прошло более двадцати раз. Можно, конечно, чреду нанизывать.
Я, к примеру, накрепко запомнил его короткое, но ёмкое, взволнованное выступление на читательской конференции по его недавно вышедшей повести «Дочь Ивана, мать Ивана». Тогда перед многочисленной публикой, собравшейся в Молчановке, литературоведы, критики, журналисты, просто читатели, извините за выражение, или что-то бормотали, или упражнялись друг перед другом в красноречии, в знании мудрёных терминов, или же без меры и такта превозносили автора. Вдобавок усиленный микрофоном звук нещадно бил по слуху и своей никчемной громкостью, и хрипами со свистами; у большинства выступающих слов было не разобрать. Я видел: Валентин Григорьевич скучал, был недоволен, возможно, страдал. И – многие зрители не на шутку заскучали; некоторые, особенно школьники и студенты, стали пошумливать.
В конце встречи Валентин Распутин встал. По залу:
– Распутин будет говорит. Тише, тише вы там!..
Стоял он перед нами, высокий, подтянутый, лобастый, горящий щеками, и говорил без микрофона в большой переполненный зал чётким, крепким, но всё же негромким, не напирающим голосом:
– …Я многое что перепробовал в последние годы, перебрал многие способы стояния за Россию. Может быть, не все. Может быть, остались самые спокойные, тихие, когда нужно уцепиться и не даваться. Держаться за своё и ни в какую не отступать…
Удивительно, его все услышали. Я с моими учениками и учителями сидел на дальних рядах, но слышал его голос отчётливо, словно бы писатель вблизи был и только мне одному говорил. Он в секунды съединил весь зал. Съединил этими простыми, без затей, без красивостей ораторских словами.
Уцепиться и не даваться – не раз, как девиз, как клятву, я повторял про себя, когда мне становилось невмоготу. Не раз я произносил эти два слова перед читателями, когда мне хотелось поддержать их, смахнуть с их лиц унылость дней.
Нет, Валентин Распутин был полнозвучным Молчуном, трибуном, если хотите. Его слова будили и призывали. Даже его молчание в некоторые годы звучало – ощущал я сердцем – на всю страну. А уж если он молчание облекал словами, неизменно простыми, ясными, предельно откровенными, то… то вокруг него, кто знает, и камни не становились ли слухом.
Но вернёмся к необычным и трогательным словам нашего молодого талантливого писателя. Мы ему, как брату, хотим сказать:
– Уцепись и не давайся. Держись за своё и ни в какую не отступай. И не старайся стать вторым Распутиным или вторым Астафьевым. Но возьми у них всё лучшее – и оставайся самим собой. Не ведись на всякую легковесную похвальбу, красивые, но пустые слова, а. несмотря ни на что, помало-помалу тори свою писательскую и человеческую дорогу.
Если прозвучало назидательно – простите! Но хотелось, чтобы было по делу и для дела нашего общего.
Жизнь шатка и переменчива, нередко ищешь опоры и укрытия. Бывает, находишь. Вчера перелистывал мои старые записные книжки и нашёл крохотки Александра Вампилова. Хорошо стало. Но, читая, мысленно спорил с Александром Валентиновичем и с его героями; однако иногда соглашался тотчас.
Если собираетесь кого-нибудь полюбить, научитесь сначала прощать.
Время нужно только для того, чтобы разлюбить. Полюбить – времени не надо.
У людей толстая кожа, и пробить ее не так-то просто. Надо соврать как следует, только тогда тебе поверят и посочувствуют. Их надо напугать или разжалобить.
Богатые и бедные – категория старая, но дураки и умные – категория бессмертная.
Жизнь коротка, и чем меньше мы будем вместе, тем больше упустим счастья.
Каждый человек – государство, которым безраздельно управляет эгоизм.
Счастливый человек всегда в чем-нибудь виноват. Перед многими людьми он виноват уже в том, что он счастлив.
Тосты, тосты, просто так и выпить уже нельзя.
Нехорошо, друзья мои, что других вы считаете глупее себя.
Кузаков: Ты что же, пригласил нас посмотреть, как ты напиваешься?
Зилов: Нет, зачем же. Я вас пригласил, чтобы посмотреть на трезвых людей.
Каждый человек родится творцом, каждый в своем деле, и каждый по мере своих сил и возможностей должен творить, чтобы самое лучшее, что было в нем, осталось после него.
Жизнь прекрасна и удивительна, – сказал поэт и… застрелился.
Таким взглядом можно напугать ребенка или заморозить воду.
Александр Вампилов прожил незаслуженно мало, но сколь много, согласитесь, понял о жизни, о всех нас. А мы – живём. Кто вампиловские сроки перевалил, кто – распутинские. Кто как. И тоже, конечно же, что-то понимаем о жизни. Но они оба уже в вечности, и новому слову и поступку от них уже не бывать. А нам – жить. Жить, либо усовершенствуя себя, либо – разрушая; либо как-нибудь попроще – жить не тужить, ни так ни сяк. Сами решаем, что да как. Сами говорим себе: поступлю так, поступлю этак; сегодня – скажу, а завтра лучше будет, если промолчу. И – поступаем по задуманному. В поступках обретаем опыт, сноровку. Словами и поступками творим свою судьбу. Но в сутолоке дел всегда ли задумываемся, то ли, так ли говорим, поступаем? По-разному, конечно, бывает. Но случается, что в отстаивании своих воззрений, своей позиции, в – так сказать – наведении порядка мы становимся эгоистичными до безрассудства, беспощадными друг к другу. Каждый человек – государство, которым безраздельно управляет эгоизм. Неужели Александр Вампилов прав?
Если судить о случае, который произошёл недавно, в апреле этого распутинско-вампиловского года, похоже, что прав. История в общем-то незатейливая, но поучительная. Редакция «Сибири» готовила номер, посвящённый Александру Вампилову. Обратились к литературоведам, к музейным работникам, к писателям – пошли рукописи. Мне очень хотелось получить материалы от одного замечательного поэта, литературоведа и главное – друга, закадычного дружка юности и молодости (зрелости и старости у него не случилось) Саши Вампилова. Я ему позвонил и вскоре получил материал – блестящую статью воспоминаний, которая стала бы, несомненно, украшением номера. Между нами завязалась переписка, несколько мыслей и реплик из неё необходимо привести, чтобы понять, в каком направлении мы движемся и, возможно, должно бы двигаться, чтобы имена Валентина Распутина и Александра Вампилова звучали для читателей всегда достойно и чисто. Адресата не буду называть: уверен, что он, человек мудрый, потихоньку пересмотрит свою позицию и примет взвешенное решение. А саму переписку давайте воспримем как беседу двух людей, которым было что друг другу сказать.
В одном из писем я ему сообщил (обязан был сообщить), что в распутинском номере «Сибири» появится критический материал о его книге «Валентин Распутин». Автор – Сергей Распутин. Материал резкий, жёсткий. Но Вам всё же не стоит, думаю, слишком обижаться на Сергея, потому что на его плечи Судьба взвалила огромную ответственность. И он выполняет свой сыновний долг, как может и как понимает это.
Мне ответили, что со статьёй Сергея Распутина уже знакомы и что в ней видны чужие уши. Не смешны только высокомерие и самоуверенность автора (или авторов). В редколлегии «Сибири», видимо, не нашлось людей, которые бы воспротивились превращению журнала в помойную яму. Не имея никакого желания участвовать в таком издании, я отзываю свой материал об Александре Вампилове. Прошу (а точнее, требую) не печатать его.