То, что совсем недавно я практически заложил себя японцу с другой станции, меня уже совершенно не волновало. Жизнь за пределами этой планеты казалась чем-то эфемерным и нереальным. А на Марсе существовал только кубик, части которого Денис сейчас унес в кают-компанию и в это самое время собирал игрушку воедино.
Я вышел вслед за ним и сказал:
— Может быть, не стоит собирать его.
— Что? — не понял Денис. — Почему?
— Я бы не отказался от нескольких кусочков.
В его глазах мелькнули страх и озлобленность, и я понял, что он тоже давно стал рабом цветового голодания. Навязчивой идеи, рожденной в нашем разуме обманутыми синапсами головного мозга.
— Не отдам! — рявкнул он.
Я цапнул несколько фрагментов со стола. Он ударил меня по зубам. Не сильно, но от неожиданности я отпрянул и выронил кубики. Потом пришел в себя и бросился на Дениса, пытаясь задушить его. Мы покатились по полу.
— Вы совсем офигели?! — рявкнул Шура. — Вы с ума сошли! Вы двинулись окончательно! — он сгреб со стола недособранный кубик Рубика вместе с отдельными кусочками. — Давно надо было это сделать. Я давно хотел! Давно хотел! — и выбежал наружу.
— Стой! — заорал Денис.
Он отпустил меня и кинулся за техником. Тот уже был снаружи и бежал прочь, проваливаясь в рыхлом песке. Обернувшись и увидев, что Денис выскочил за ним, Шура размахнулся и что есть силы запустил фрагменты головоломки в глубь пустыни. В низком тяготении Марса они веером взлетели в небо и упали где-то за барханом.
— Ты идиот! Идиот! — заорал Денис, в бешенстве схватил лежащий на песке терморезак и бросил его в Александра.
Когда Шура начинал забавлялся с журналами, он включал резак на минимум, только для того, чтобы поджечь бумагу. Но в последнее время его, как и всех остальных, все сильнее накрывали собственные формы безумия. Я замечал порой, как он, разговаривая сам с собой, выжигает в песке непонятные символы выкрученным на максимум тепловым лучом. Сегодня он тоже решил подурачиться, зажигая бумажки от включенного на предельную мощность прибора. Активированным оказался и переключатель, фиксирующий нажатую рукоятку. Почему, неизвестно. Может быть, Денис это сделал, неважно, машинально или осмысленно. Он хорошо владел резаком.
В результате в техника полетел чудовищный сюрикен, плавящий над собой воздух тысячеградусным лезвием. Сам резак пролетел мимо. Но по груди Александра будто кто-то черканул красной линией. Его левая рука упала в песок, а сам Шура неестественно булькнул, попытался шагнуть вперед и завалился лицом вниз. И больше не шевелился.
Денис оцепенел. Затем медленно, пошатываясь, подошел к лежащему на песке телу, уселся перед ним на корточки и стал внимательно смотреть на обрубок руки. Закопошился, вытащил из поясного кармана складной нож. Я прошел мимо, пытаясь точно запомнить траектории улетающих в красное небо кусочков.
— Забавно.
Я обернулся. Денис вытянул над песком правую руку, с которой текли красные струйки. Падая в пыль, они исчезали, сливаясь с красной пылью Марса.
— Забавно, правда? — повторил он. — Это не кровь. Видишь? Это пыль. Все здесь из пыли. И мы тоже превратились…
Не договорив, он упал навзничь, раскинув руки и закрыв глаза. Еще одно пятно, которое не отражалось в небе.
Первый день я бессистемно ходил по барханам и нашел лишь собранную часть кубика. Но ближе к вечеру меня осенила идея. Всю ночь я ковырялся в приборах, пока не превратил один из датчиков в примитивный металлоискатель. Еще через сутки я со звонким щелчком вставил в кубик последний недостающий кусочек. К этому времени я так устал, что лег в песок на том же самом месте, прижал игрушку к себе и закрыл глаза.
Перед моим внутренним взором медленно вращался собранный яркий, переливающийся всеми цветами радуги кубик Рубика.
Борис Богданов. Основа жизни
Говорят, Марс — красная планета. Не верьте! Он разный и цветной. Он рыжий, он белый, он серебрится тонким песком дюн. Там, где горные породы прорываются наружу, сквозь вездесущий песок, можно увидеть все цвета радуги. Хотя красный цвет — главный. Красный и немного желтого.
Но совсем нет синего и голубого, и это казалось Вене обиднее всего! Красный и желтый должны дополняться голубым, иначе мир ущербен. Но человек предполагает, а Марс располагает.
Еще располагал начальник экспедиции, Феликс Багратионович.
— Потряхивает, — обратился он к ногам Вениамина. Ноги завозились, и из недр видеомодуля появилось недовольное остальное. — Собирайся, пройди по территории, проверь сейсмику. Не нравится мне что-то. Данные с ощущениями не бьют.
— Но я, — начал Веня Решетов, программист, сейсмолог, схемотехник, электронщик, а также «подай-принеси», как и любой другой участник экспедиции без научной степени.
— Доделаешь потом.
Это было четыре часа назад.
Редкая сеть сейсмодатчиков вокруг станции уходила в пустыню на десяток километров во все стороны. Марсотрясения — штука редкая, но неприятная, и исследование активности коры стало, после разведки месторождений воды, важнейшей задачей экспедиции.
Ближние датчики Вениамин проверил быстро. Местность неподалеку от жилого купола давно уже была изъезжена вдоль и поперек, выглажена гусеницами вездеходов и электрокаров. Крупные барханы пошли в дело, в основу пенобетона, и сейсмодатчики — тяжелые свинцово-серые цилиндры с длинным хлыстом антенны наверху — торчали прямо в скальном основания плато. Курорт, а не работа! Подогнать тележку электрокара к датчику, отъюстировать, снять показания, отправить тестовый импульс на базу, получить подтверждение — пять минут, и можно отправляться дальше.
Дальше стало труднее.
Электрокар натужно мял песок между барханами, жалуясь на нехватку сил, поэтому Решетов шел рядом. «Треть от тяжести земной!» — то ли уговаривал себя, то ли иронизировал он, загребая ногами. Ниже гравитация, говорите? А про усиленный вакуум-скафандр вы забыли? А про массивные баллоны с кислородом? Про модуль вторичной переработки, наконец… Если посчитать, сейчас Веня весил в полтора раза больше, чем на Земле. Проваливаясь с каждым шагом почти по колено, Вениамин взобрался на верхушку бархана и сел рядом с антенной сейсмодатчика. Бродячая дюна совсем засыпала его, оставив короткий полуметровый кончик. «Повезет кому-то — расчищать», — подумал Веня и задышал реже: регенератор за спиной натужно подрагивал, поглощая из воздуха внутри шлема влагу и углекислоту. «Еще и аккумуляторы, черт», — ругнулся Вениамин и достал тестер. Для проверки датчика, укрытого грунтом, требовалось ввести поправочные коэффициенты. На глубину залегания, на плотность окружающего песка… Рутина, быстрая только на первый взгляд. Прибор достаточно было закрепить на антенне, дальше все шло автоматически, но очень-очень неторопливо! Причем чем глубже был датчик, тем медленнее.
Веня не успел еще подключить тестер, как внизу дрогнуло, и широкий пласт песка с шипением поехал вниз, к основанию дюны. Потряхивает, да… Раскинув руки и ноги, Веня распластался на песчаной волне. Главное — держаться сверху. Засыплет — не выберешься. Дождавшись, когда песок успокоится, Вениамин встал и с досадой посмотрел на оставшийся далеко вверху хлыст антенны. Опять на верхотуру, да с этим ящиком на спине!
— База, база, — защелкал кнопками коммуникатора в поисках волны. Наушники откликнулись шипением и свистом. Марсотрясение — всегда перебои в связи. Повышенная ионизация атмосферы, статика от сухости и холода — ареодезики сказали бы больше. Радиомолчание. Долгое: часы, а иногда и сутки после толчка. Вот ведь угораздило!
Не беда. Десять километров от базы — пустяк, прямая видимость почти. С верхушки соседней дюны можно заметить солнечный блик на куполе.
Электрокар, опрокинутый набок, присыпанный кирпично-ржавой пылью, лежал шагах в пятидесяти в сторону солнца. Поглядывая на затертую монету звезды сквозь светофильтр шлема, Вениамин добрел до машины и опустился на колени — откапывать.
Низкий гул пронесся над пустыней, и вместе с ним все вокруг расплылось и размазалось. Руки, барханы, ребристое колесо электрокара потеряли на секунду резкость очертаний. От низкочастотного звука заныли зубы и потемнело в глазах. Потом Марс ударил Вениамина снизу, ударил так, что лязгнула челюсть. Поверхность под ногами заходила ходуном, колесо кара нырнуло куда-то вперед, и Решетов ухнул за ним, за потертой, в царапинах, грузовой платформой, а потом что-то стукнуло его сзади.
Очнулся Вениамин от жары и тишины. Звук работающего регенератора, который уши привычно не слышали, исчез, и это беззвучие неприятно ударило по нервам. Регенератор — это чистый воздух, это вода, это теплообмен и вентиляция скафандра. Без регенератора он проживет ровно столько, на сколько хватит кислорода в баллонах, если раньше не погибнет от перегрева. Вениамин глубоко вздохнул — и почувствовал запах. Резкий и душновато-приторный. Так же пахло на станции, когда засбоил станционный генератор и рабочее вещество вторичника стало разлагаться без притока энергии.
В тот раз на ремонт понадобилось три дня. Феликс срезал нормы потребления воды и, как он выразился, «закрутил гайки». При чем тут были гайки, Веня не понял, но хорошего в ситуации оказалось мало, а запашок запомнился навсегда как признак неудобства и аврала. С водой экспедиции вообще не очень повезло. При выгрузке одна из цистерн треснула, это заметили не сразу, и марсианское давление очень быстро съело четверть всех запасов. Ареологи искали, бурили пробные скважины, но ископаемых запасов так пока и не нашли.
Пару минут Вениамин лежал и мысленно ощупывал себя: переломы, ушибы? Похоже, он был цел. И даже избежал сотрясения мозга. Счастливчик… Исследовать скафандр Решетов не стал. Будь в нем заметный разрыв, Веня был бы уже мертв. Мелкие дыры и трещины в сочленениях костюм лечил сам.
Вениамин пошевелился, подвигал руками и сел. На ноги словно навалили что-то тяжелое, вроде мешков или плотных подушек.