код наследственности. В-третьих, Шрёдингер поддерживал мысль, первым ее высказал другой известнейший физик, также лауреат Нобелевской премии Нильс Бор (1885–1962), о том, что некоторые биологические явления (природа гена?) нельзя будет полностью объяснить, исходя лишь из традиционных понятий физики и химии. (Увы, это предположение позднее не подтвердилось: никаких других законов физики в живом открыто не было.)
Призывы Шрёдингера были услышаны. И вскоре после окончания второй мировой войны началась совершенно новая эпоха генетических исследований. Тон в ней задавали физики. В классической генетике ген мыслился абстрактным и неделимым, романтически же настроенные физики захотели расщепить ген, словно атом, докопаться до его генной сути, до физико-химической сердцевины.
Многие физики тогда переметнулись в биологию. Эти новички были подчас малознакомы с достижениями генетики, но они привнесли с собой в эту область свое особое физическое мышление, и это оказало сильное влияние на прогресс генных исследований.
Если, как это следовало из опытов О. Эвери, гены действительно заключены в молекуле ДНК, то необходимо детально изучить ее структуру. Подобные знания мог дать достаточно развитый к тому времени усилиями физики рентгеноструктурный анализ.
Направив узкий пучок рентгеновских лучей на кристалл, удается зарегистрировать на фотопластинке за кристаллом картину, состоящую из большого числа закономерно расположенных пятен. Такая рентгенограмма позволяет установить все особенности структуры кристалла, расположение в нем атомов и их групп, их природу.
Вот такую кристаллографическую методику и пытались физики приспособить для изучения ДНК и других молекул живого. Анализируя, расшифровывая рентгенограммы, которые давало облучение ДНК, «болтая» с биологами, выпытывая у них необходимые для работы генные знания, не страшась упреков в малограмотности, не робея ни перед какими авторитетами настоящего и прошлого, надеясь набрести на особые физические законы жизни, дерзко, весело, с задором физики неуклонно шли вперед. И когда поднятая ими пыль рассеялась, из большого здания классической генетики проклюнулась, а затем, окрепнув, расправила крылья и высоко поднялась новая ее ветвь — генетика молекулярная.
24 апреля 1953 года в английском научном журнале «Nature» («Природа») была напечатана статья, начинавшаяся словами: «Мы предлагаем вашему вниманию структуру соли дезоксирибонуклеиновой кислоты. Эта структура имеет некоторые новые свойства, которые представляют значительный биологический интерес».
Так в генных исканиях открылась новая эра. Так наконец в центр поисков была поставлена открытая Мишером 84 годами ранее молекула ДНК. Авторами помянутой статьи были тогда мало кому известные англичанин Фрэнсис Харри Крик и американец Джеймс Дьюи Уотсон.
Уотсон родился в Чикаго в 1928 году, интерес к биологии ему привил его отец. Он дарил сыну книжки о птицах, брал с собой на прогулки за город. Из чтения в публичной библиотеке разных энциклопедий Уотсон узнал слово «эволюция», стал задумываться над тем, что же это такое — живые существа и откуда они взялись.
Окончил Чикагский университет (поступил в него 15 лет!), в 22 года стал доктором философии (по зоологии), но вовсе не зоология заставила Уотсона покинуть родной Чикаго и переехать в Англию, в тихий городок Кембридж. До этого учителями Уотсона были выдающиеся генетики — Мёллер, Сальвадор Лурия и Дельбрюк. «Сам Дельбрюк, — вспоминал впоследствии Уотсон, — увлекся биологией под влиянием Тимофеева-Ресовского. И если Лурия и Дельбрюк — мои отцы, то Тимофеев-Ресовский мой дедушка в ней».
Еще с университетской поры Уотсоном владело желание познать, что же такое ген. Эта жажда и привела его в кембриджский университет, где он стал соавтором выдающегося открытия, которое потом сделало его почетным членом многих иностранных академий, консультантом президента США по науке, дало ему широкие возможности для организации исследований по молекулярной генетике.
Уотсон прославился и своими резкими высказываниями о науке и ученых. Вот одно из них: «В науке нельзя добиться успеха, не усвоив той истины, что вопреки повсеместному убеждению, поддерживаемому газетами и любящими мамашами, изрядная часть ученых не только узколоба и скучна, но и просто глупа». Другая шокирующая его ученых собратьев возмутительная реплика такова. Уотсон утверждал, что было бы лучше, если бы ученые переставали заниматься наукой, когда им стукнет 40 лет, освобождая место молодым. Забавно: сам он именно в 40 лет, забыв о собственных словах, вместе с возглавляемым им научным коллективом занялся новой для него областью — проблемой рака!
Манера Уотсона высказываться напрямик о том, что его волнует, нажила ему не только множество врагов, но и друзей. В Кембридже он получил кличку «честный Джим». В 60-х годах Уотсон выступал с требованием прекратить все исследования, ведущиеся в США в области бактериологического оружия, и превратить военный химико-бактериологический центр Форт-Детрик в мирную лабораторию.
А еще Уотсона называли «счастливчик Джим». И не только потому что научная его судьба сложилась удивительно счастливо: лауреатом Нобелевской премии он стал в 34 года. Счастливой случайностью для этого тогда еще неоперившегося биолога стала встреча в Кембридже с физиком Фрэнсисом Криком.
Атмосфера научных исканий Уотсона и Крика и окружающих их людей нашла яркое отражение в нашумевшей некогда, быстро и неожиданно ставшей наряду с последними опусами Агаты Кристи и Сименона бестселлером, переведенной на множество языков (на русском вышла в 1969 году) книге Уотсона «Двойная спираль», где подробно описаны все перипетии открытия структуры молекулы ДНК. Эта книга, пожалуй, прославила на всех континентах Земли имена Уотсона и Крика больше, чем это сделали вместе взятые все их научные труды!
Уотсон начинает рассказ с того момента, когда осенью 1951 года, переплыв океан, он появился в знаменитой научными традициями Кавендишской лаборатории Кембриджского университета и вошел в состав маленькой группы физиков и химиков (не генетиков!), изучавших пространственную структуру молекул белков.
В тот момент Уотсон был никому не известным, очень молодым задиристым иностранцем. Тогда еще никто из знавших его исследователей не подозревал, какие могучие шансы на успех дает Уотсону твердая вера в то, что гены — это вовсе не белок, как это принято было думать тогда, а молекула ДНК.
Особенный интерес для нас представляет набросанный в «Двойной спирали» портрет соратника Уотсона по изучению ДНК — Крика.
Крик родился в 1916 году, физик по образованию, степень бакалавра (во многих странах Запада это первое ученое звание, в средневековых университетах оно присваивалось студентам по завершении ими первого этапа образования: знак прохождения четырехлетней учебы в вузе, если по советским меркам) Крик получил еще в 1937 году. Во время войны работал в Морском министерстве, создавал радарные системы, средства защиты от немецких мин, с 1947 года стал работать в Кембридже, интересовался строением биологических полимеров — к ним относятся многие белки и другие важные молекулы живого.
Были тогда люди, которые сомневались в том, что научная удача еще улыбнется Крику. Известный физик Фримен Дайсон, к примеру, говорил, что ему жаль способного ученого, который упустил время, занимаясь военной наукой. А разница между военной наукой, добавлял Дайсон, и наукой вообще такая же, как между военной музыкой и музыкой, и что вряд ли выйдет что-либо путное из нового увлечения Крика биологией.
В «Двойной спирали» Уотсон утверждает, что-де бросить физику и заняться биологией Крика побудила книга Шредингера «Что такое жизнь с точки зрения физики?». Особенно та ее часть, где Шредингер излагал свои соображения о генах.
«В то время (в 1951 году. — Ю. Ч.). Крику было уже тридцать пять лет, — пишет Уотсон, — и тем не менее он был почти совершенно безвестен. Хотя некоторые из его ближайших коллег понижали силу его быстро схватывающего и проницательного ума и часто обращались к нему за советом, его недооценивали, и большинство считало, что он слишком говорлив…»
Обладая несомненным талантом юмориста, Уотсон дает Крику такие характеристики:
«Я никогда не видел, чтобы Фрэнсис Крик держался скромно. Может быть, где-нибудь такое с ним и бывает, но мне при этом быть не приходилось. И дело вовсе не в его нынешней славе…
Он говорил громче и быстрее всех, а уж когда он смеялся, то место его пребывания было известно всему Кавендишу…
Хотя обыкновенно он был вежлив и считался с коллегами, которые никак не могут понять подлинного смысла своих собственных последних экспериментов, но все же он никогда не скрывал от них этого факта. Почти тут же он предлагал множество новых опытов, которые подтвердили бы его интерпретацию. Более того, он никогда не мог удержаться, чтобы впоследствии не сообщать каждому встречному и поперечному, насколько далеко вперед могли бы продвинуть науку его мудрые идеи.
В результате все испытывали перед Криком тайный, но несомненный страх, особенно те, кому только еще предстояло утвердить свою репутацию. Быстрота, с которой он схватывал открытие или факты и пытался внести в них ясность, часто заставляла сжиматься сердца его приятелей, опасавшихся, что вот-вот он добьется успеха и раскроет перед всем миром скудоумие своих коллег…»
Принято считать, что наука требует огромного прилежания, колоссального терпения, верности одним и тем же изо дня на день, из месяца в месяц, а то и из года в год занятиям. Многие столпы науки и техники писали об этом. Знаменитый американский изобретатель Томас Алва Эдисон (1847–1932) прямо указывал: «Гений — это на 99 процентов труд до изнеможения и на один процент игра воображения».