Я не присутствовал при крещении Пелагии и не участвовал в нем. Владыка Нонн и мать Романа справятся и без меня. Вдобавок я был уверен: все их старания обратить Пелагию на путь истинный совершенно бесполезны… если даже не хуже. Ведь эта вчерашняя блудница и о Христе-то толком не слыхала! И молитв она не знает, и креститься правильно не умеет. Стоило ли после этого так спешить с ее крещением? Куда разумнее было бы отдать ее на год-другой под начало к опытной и строгой монахине. А для пущей надежности посадить под замок на хлеб и воду. И пусть она день и ночь оплакивает свои грехи и кается в них. А заодно учится вести себя, как подобает православной христианке. Выдержит искус – сподобится святого крещения. Ан нет! Вместо этого мы распахиваем двери Церкви для закосневших в грехах… у меня язык не повернется назвать их людьми! Это равносильно тому, чтобы пустить в бережно и любовно возделанный сад козлищ и свиней!
В таких раздумьях я не заметил, как из храма вернулись владыка Нонн с матерью Романой. Между ними шла Пелагия, облаченная в белые крестильные одежды. Лицо ее светилось радостью. Что ж, немудрено – она добилась своего! Лицемерка!
– Сегодня – радостный день, – сказал владыка Нонн. – Ведь нынче сестра наша Пелагия родилась в новую жизнь. Порадуемся же с нею!
Помолившись, мы вместе сели за трапезу. Но едва лишь приступили к еде, как Пелагия вдруг побледнела как мел, а глаза ее испуганно расширились, словно она увидела рядом с собой что-то страшное. Что случилось?
– Не бойся, дочь моя! – спокойно произнес епископ. – Сотвори крестное знамение – и он убежит от тебя.
Пелагия медленно подняла руку, перекрестилась. А потом испуганно прошептала:
– Это был он… Он сказал: ты предала меня, Маргарита. Иуда тоже предал своего Учителя. Вот и ты туда же – предательница!
– Но Иуда предал Спасителя, – ответил владыка Нонн. – Ты же, наоборот, к Нему пришла. Оттого-то твой прежний господин так и ярится и пытается обмануть и запугать тебя. Не верь ему: он извечный лжец и человекоубийца[55]. И не бойся его. А если он снова явится – прогони его крестным знамением. Когда-то Спаситель наш крестом низложил его силу. С тех пор лукавый боится креста.
Неужели Пелагия и впрямь видела врага рода нашего? Нет, скорее всего, она просто притворяется, чтобы обратить на себя внимание епископа Нонна. Видал я таких обманщиц! Прикидываются благочестивыми, а на самом деле спят и видят, чтобы соблазнить какого-нибудь легковерного монаха. Неужели мой владыка не понимает этого?
После трапезы, когда мы остались одни, владыка Нонн сказал:
– Он и впрямь приходил сюда. Голый, мерзкий, страшный. Схватился за голову и завыл в голос: «Будь проклят день, когда ты родился, старик! Мало тебе тех, кого ты уже отнял у меня! Я был уверен, что хоть эта-то при мне останется! Горе мне горькое! Но мы еще посмотрим, чья возьмет!»
И хотя умом я понимал, что нельзя верить ни единому слову лукавого, в тот миг сердцем я соглашался с ним. Мы еще посмотрим, чья возьмет! Вряд ли эта распутная комедиантка сможет долго разыгрывать из себя христианку!
Спустя два дня поутру к нам пришла мать Романа. По обеспокоенному лицу старушки я понял: что-то случилось. Впрочем, нетрудно догадаться: наверняка Пелагия выкинула что-нибудь еще… в ее духе. Чего еще ждать от такой, как она?!
– Владыко, помолись за нас обеих: за сестру Пелагию и за меня, грешную, – попросила старая диаконисса. – Уж такое сегодня ночью случилось – отродясь со мной такого не бывало!
Я украдкой усмехнулся, представив себе, что могла вытворить блудница! Ну, и кто же оказался прав? Мой владыка, который с поистине детской наивностью ищет и видит в людях только хорошее? Или я, не раз убеждавшийся в том, что это хорошее в человеке – как капля меда в бочке с нечистотами? Вот и еще одно подтверждение моей правоты…
– Успокойся, мать, – ласково произнес владыка Нонн. – А что случилось?
– Искушение, – понизив голос, ответила мать Романа. – Пришли мы вчера из церкви, помолились, да и легли спать. А посреди ночи вдруг будит меня сестра Пелагия: «Матушка! – шепчет. – Молись за меня! Вот он, видишь?! Прочь, прочь, лукавый! Да накажет тебя Христос, исторгший меня из твоей пасти! Уходи! Господи, спаси меня!» Говорит, а сама крестится и вокруг себя по сторонам крестит на все четыре стороны. Смотрю я на нее, и такой страх вдруг на меня напал… просто хоть из дому беги! Насилу руку подняла, перекрестилась, молитву прочла. Чую – ушел он… Обернулась я к сестре Пелагии. А она мне и говорит: «Он сейчас был здесь. Разбудил меня и давай плакаться: “Госпожа моя Маргарита, что плохого я тебе сделал? Уж я ли не старался во всем угождать тебе? Золота и серебра не жалел, чтобы тебя украсить. Услаждал тебя лучшими яствами и винами. За что же ты покинула меня? Скажи, и я оправдаюсь и дам тебе все что захочешь. Лишь вернись ко мне, Маргарита! Иначе горе тебе!” Только я ни за что не вернусь к нему! Теперь я невеста Христова! И он больше не властен надо мной!» Тогда я ей в ответ: «Успокойся, дитя, не страшись его. Ведь отныне он сам будет бояться даже твоей тени. И не слушай его, окаянного!» Вот такое искушение с нами сегодня ночью случилось, владыко. Ты уж сделай милость, помолись за нас обеих. Хотя, по правде сказать, не ожидала я от сестры Пелагии такой смелости и решимости. Ишь как она его отделала – и поделом! Так ему, окаянному, и надо!
Глупая старуха! Неужели она не понимает, что эта блудница просто разыграла перед ней комедию?! Интересно, что она выкинет дальше?
Впрочем, мне не пришлось долго ждать. На другой день к нам снова пожаловала мать Романа:
– Владыко, сестра Пелагия просит тебя прийти к нам, – сказала диаконисса. – Она говорит, что имеет к тебе важное дело. Это и впрямь так, владыко. Окажи милость – посети нас.
Вместе с епископом Нонном я отправился к Пелагии, размышляя над тем, какой сюрприз на сей раз преподнесет нам эта пройдоха. Любопытно, до каких пределов простирается ее лукавство? Хотя кто-то из отцов сказал, что женское лукавство безгранично – Ева всегда прельщает…
Не поднимая глаз, Пелагия с низким поклоном подошла под благословение к епископу Нонну. После чего, протянув ему какой-то свиток, сказала:
– Владыко, я решила раздать все свое имение и последовать за Спасителем. Вот список всего, чем я владею. Кроме рабов (здесь голос ее чуть дрогнул). Их я отпустила на волю, чтобы они смогли, если захотят, освободиться от рабства греху мира сего, и дала им денег на безбедную жизнь. А все остальное перечислено здесь. Распоряжайся всем этим как пожелаешь, ибо с меня теперь довольно богатства Жениха моего Христа.
– Вот что, брат Иаков, – произнес владыка Нонн, повертев в руке свиток. – Позови-ка ты сюда отца эконома. Да вот еще что. Принеси сюда и тот сверток с тканью, что подарил мне купец Ираклий. Ты помнишь, куда его положил? А то я чуть было не позабыл о нем…
Богатство к богатству – кажется, так говорят? Господи, доколе?!
– Отче, – промолвил владыка Нонн вошедшему эконому. – Возьми этот свиток. Но заклинаю тебя Пресвятой Троицей: пусть ничего из того, что в нем перечислено, не пойдет на церковь или епархию. Пусть все это раздадут вдовам и сиротам, больным и убогим, чтобы нажитое во грехе пошло им во благо. И вот это возьми (с этими словами он протянул отцу эконому увесистый сверток с драгоценной тканью). Это тоже отдай беднякам. Пусть богатства беззакония станут сокровищем праведности.
Вот это да! Выходит, я все-таки плохо знаю своего владыку. Впрочем… может, он просто решил порисоваться перед этой блудницей? И продемонстрировать ей свою нестяжательность? Скорее всего, что так…
Тем временем настало воскресенье. Идя на литургию, мы встретили на церковном дворе мать Роману. Похоже, она как раз искала нас:
– Слава Богу, что я тебя нашла, владыко! – запричитала старушка. – Беда-то, беда-то какая вышла! Сестра Пелагия…
– Что случилось? – спросил владыка Нонн.
– Ушла она, вот что! – сокрушенно всплеснула руками диаконисса. – В аккурат в то время, когда я спала! Одежку свою крестильную оставила и ушла! Что же я теперь Господу-то отвечу? Недоглядела, старая…
– Успокойся, мать, – ласково произнес епископ. – Не кори себя. Лучше порадуйся за сестру нашу Пелагию. Ведь она предала себя в руки Господа. А теперь иди и не беспокойся за Пелагию, которая, подобно мудрой Марии, избрала благую часть[56].
Всю литургию, позабыв о молитве, я раздумывал над случившимся. Что ж, выходит, я оказался прав. Блуднице наскучило изображать из себя Христову невесту, и она сбежала, чтобы приняться за прежнее ремесло. Но почему владыка Нонн так уверен в обратном? Пожалуй, я все-таки спрошу его об этом!
Впрочем, владыка Нонн первым заговорил о случившемся:
– Вот она и покинула нас… – задумчиво произнес он, глядя, как взлетает в небо стая голубей, вспугнутая пробежавшим по церковному двору мальчишкой. – Вот, значит, к чему мне приснился тот сон про голубку. Омылась, очистилась и вознеслась ко Господу…
– Да уж, вознеслась! – вырвалось у меня. – Скорее – низринулась…
– Ты это о чем, брат Иаков? – спросил владыка Нонн. – Что ты имеешь в виду?
И тут я не выдержал. Все, что бурлило, кипело, клокотало в моем сердце, выплеснулось наружу словами – злыми, хлесткими, как плеть работорговца. Неужели владыка до сих пор не понял, что эта блудница просто-напросто обманула его?! И ведь какую комедию она разыграла перед нами: и в ногах-то у нас валялась, и слезы проливала… мартышка разряженная! Теперь же небось хвастается перед дружками за чашей вина, как ловко она провела этих простачков христиан. А те и хохочут, и она вместе с ними! Что ж, как говорится, сколько свинью не мой, снова залезет в грязь! А эта… да она еще гаже свиньи!