По мере приближения к цели толпа разделилась. Часть ее направилась к комендатуре, где находился Степан Саенко. А мы подошли к зданию ревкома и обступили его крыльцо. Через некоторое время на пороге показался Василий Саенко в сопровождении вооруженных красноармейцев:
– Чего пришли! – закричал он. – А ну, расходитесь по домам!
Навстречу ему шагнула женщина, которая привела нас сюда:
– От имени всех нас я прошу вас освободить нашего владыку…
– Что?! – вскинулся Саенко – За врага советской власти просишь! Буржуйская пособница! Взять ее!
По его знаку красноармейцы схватили женщину и уволокли в здание ЧК. Потом я узнал, что она и впрямь была учительницей, директрисой женской гимназии. Фамилия ее была Кияновская. А звали ее Марией[91]. Запомните это имя – Мария Кияновская…
Она оказалась права, эта учительница, мудрая, как женщина, и смелая, как мужчина. комендант Саенко не посмел отказать народу и освободил владыку Никодима. Неужели Богомладенцу Христу удалось смягчить закосневшее во зле сердце «комиссара смерти»? Впрочем, разве святые дни Рождества – не время для подобных чудес?
10. «Он-то был посмелее вас!»
Увы, моя радость была преждевременной. На другой день после своего освобождения владыка Никодим вновь был арестован и бесследно исчез в застенках ЧК. Жив ли он? Об этом мы не знали. Прошел слух, будто его тайно увезли из Белгорода то ли в Харьков, то ли куда-то еще. По крайней мере, так утверждали чекисты. Но я не верил этим россказням. Ведь владыка Никодим был непримиримым и опасным врагом богоборцев. Так что участь его была предрешена заранее. Как сказал мне тогда при встрече Павел Рахов: «Скоро мы его заставим замолчать».
Павел Рахов! А ведь мой бывший друг – один из приближенных начальника милиции Василия Саенко. Похвалялся же он, что если я захочу примкнуть к красным, он сможет замолвить ему словечко за меня. Наверняка он знает, что произошло с владыкой Никодимом! Так неужели ради нашей былой дружбы он не расскажет мне об этом?
Тем же вечером я отправился к Павлу. Разумеется, я не особенно надеялся, что он окажется дома. Однако он был там. Полуодетый, небритый, с налившимся кровью шрамом на щеке и блуждающим взглядом, с недопитым стаканом водки в руке, сейчас он больше походил не на человека, а на злого духа в людском обличье. Увидев меня, он глумливо расхохотался.
– А-а, явился, монашонок! Я знал, что ты придешь. Испугался, значит… Все вы храбрые… на словах. Он-то был посмелей вас!
Я сразу понял, кого имел в виду Павел. Разумеется, он говорил о владыке Никодиме.
– Что вы с ним сделали? – закричал я. – Отвечай! Что вы с ним сделали?
– Так ты за этим пришел? – разочарованно произнес Павел. – О своем владыке хочешь разузнать. А как ты думаешь, что мы с ним сделали? Что мы делаем с врагами народа, а? В распыл твоего владыку вывели, вот что! А сперва – ту училку, что за него просила. Ее товарищ Саенко в тот же день лично пристрелил. Нечего за врагов просить! Через таких, как вы, вся наша революция пропадает!
Он злобно расхохотался мне в лицо:
– Хочешь знать, как умер твой владыка? Что ж, слушай! Сперва товарищ Саенко одним из наших приказал его в расход пустить. Вывели его к ним, в рясе, с крестом на груди. А он их благословил. Тут они и заартачились: мол, не будем в попа стрелять, и все тут! Да только мы и без них управились: обрили его наголо, одели в солдатскую шинель, на голову студенческую фуражку нахлобучили – и снова к стенке! И ваш Бог его не спас! Ха-ха-ха![92]
Он смолк. А потом перешел на шепот, словно хотел сообщить мне важную тайну:
– Я ведь тоже при том был… И что? Наказал меня ваш Бог? А?
…В тот же день я бежал из Белгорода в надежде добраться до белых и вместе с ними сражаться против красных. Конечно, Господь заповедал нам любить и прощать своих врагов. И побеждать зло не ответным злом, а добром. Этой заповеди следовал святитель Иоасаф. О ней же не раз говорил и владыка Никодим. Мало того, он последовал этой заповеди перед лицом смерти, благословив своих убийц. Но можно ли прощать врагов Христа? Нелюдей, которые безжалостно терзают мою Родину и Святую Православную Церковь. Нет, их должно убивать без жалости – за наши поруганные святыни, за проливаемую ими кровь безвинных людей, за смерть владыки Никодима!
11. Вернись, Асафушка!
Я вернулся в Белгород около полугода спустя вместе с армией генерала Деникина. Теперь я был уже не робким и жалостливым юношей-послушником, а солдатом, научившимся и привыкшим убивать. Мстителем, непоколебимо уверенным в том, что он сражается за правое дело. И то, что я увидел в родном городе, лишь укрепило мое желание мстить врагам, платить им злом за зло.
А увидел я опустевший отцовский дом. По рассказам соседей, мой отец умер вскоре после того, как я покинул Белгород. Незадолго до этого к нему приходили красноармейцы, которые искали меня. Они ограбили дом и жестоко избили отца… после того он прожил всего несколько дней. Мог ли я оставить его смерть неотомщенной?
Поклонившись могиле отца, я отправился в Свято-Троицкий монастырь. Разумеется, первым делом я зашел в собор. К моему изумлению, в углу храма вместо отца Илии сидел совсем другой монах. Я подошел к нему. Поначалу он не узнал меня. Когда же я назвал себя, монах оживился:
– Это ты, Иоасаф? А мы-то все гадали, куда ты подевался? Думали, тебя уже и в живых-то нет. А ты вон каким бравым молодцом вернулся! Прямо орел!
– А где отец Илия? – спросил я монаха. В ответ тот горько вздохнул.
– Умирает отец Илия. Вот что, пошел бы ты с ним проститься. Он о тебе много раз спрашивал. Ведь он твой крестный.
– Что? – от неожиданности я чуть не вскрикнул. Как? Отец Илия – мой крестный? Не может быть! Но ведь отец никогда не называл мне имени моего крестного отца. Почему он скрывал это от меня? Или у него были какие-то причины делать это? Что ж, пожалуй, я навещу отца Илию. Хотя бы для того, чтобы убедиться: мы с ним – абсолютно чужие люди.
Едва увидев отца Илию, я понял: он и впрямь умирает. Он долго вглядывался в меня, пытаясь понять, кто я. Тогда я назвался. Услышав мое имя, отец Илия попытался улыбнуться…
– Асафушка… это ты… – голос его был слаб и тих, как шорох падающих листьев. – А я-то уже не чаял, что ты вернешься. Думал, умру и тебя не увижу. А мне надо тебе сказать…
– Отец Илия, а правда, что вы – мой крестный? – перебил я старика.
– Правда, – еле слышно ответил он. – Только я не смел тебе об этом сказать. Видишь ли, это вышло случайно. Твой отец выбрал тебе в крестные другого человека… достойного. Да он вдруг возьми и заболей. А я в ту пору оказался в храме… даже трезвым был. Вот твой отец и позвал меня тебе в крестные. Просто, кроме меня, не нашлось никого… Да сам понимаешь – какой из меня крестный? Я же грешник… чему я могу тебя научить? Потому-то мы с твоим отцом и договорились не сказывать тебе, кто твой крестный. А молиться за тебя… я за тебя всегда молился, Асафушка… какой еще тебе от меня прок? Прости меня, Асафушка… только не оставляй меня… не уходи…
Напрасно он умолял меня остаться. Я больше не желал его видеть. Тоже мне, крестный! Замухрышка и сплетник, бывший пьяница, случайный человек в святой обители – позор иметь подобного крестного! И зачем я только пошел к нему?
А вот отца Митрофана стоит навестить. Может быть, он знает, где похоронили владыку Никодима? Я бы хотел побывать на его могиле. И помолиться за него, чтобы он, в свою очередь, помолился за меня Господу Богу…
– Да, я знаю, где похоронен владыка, – сказал мне отец Митрофан. – На городском кладбище, у северной стены, в братской могиле. Ее легко найти: туда постоянно ходят люди и служат там панихиды по владыке. А на самой могиле лежат цветы, стоят иконки, даже лампадки горят. Впрочем, владыке Никодиму недолго там лежать. В свое время он завещал похоронить его рядом со святителем Иоасафом. И теперь мы исполним его волю. Пусть рядом с владыкой-подвижником упокоится владыка-мученик. Ведь они оба творили одно Божие дело. И были братьями во Христе.
Он немного помолчал, а потом добавил:
– А знаешь, кто нашел его могилу? Отец Илия. Это он выследил их, когда они перевозили тело владыки Никодима на городское кладбище. Он много дней незаметно следил за ними. А ведь тогда, хоть и не было морозов, а все-таки февраль на дворе стоял. Вот он, видать, и простудился тогда и слег… А я-то считал его никчемным человеком! И вот теперь в очередной раз убедился в правоте слов апостола Павла: сила Господня в немощи совершается[93]. Если бы я понял это раньше…
Я стоял как громом пораженный. А потом бросился в келью отца Илии. Мне хотелось попросить у него прощения, сказать, что я очень люблю его и никогда не пожелал бы себе лучшего крестного, чем он. Но старик уже впал в предсмертное забытье:
– Вернись, Асафушка… – умолял он, словно не слыша, как я прошу его очнуться и простить меня. – Вернись…
Это были последние слова моего крестного. Тогда я счел их бредом умирающего. Лишь теперь, на исходе собственной жизни, я понимаю, о каком возвращении он говорил. Что ж, к Богу лучше вернуться поздно, чем вовсе никогда. И все-таки лучше не медлить с возвращением.
12. Победители
Сразу же после похорон отца Илии мне пришлось участвовать в погребении владыки Никодима. Надо сказать, что тело его долго не удавалось опознать – настолько оно было изуродовано. Лишь по надетому на нем монашескому параманду[94] мы догадались, что это он.
Его тело готовили к погребению в Свято-Николаевской церкви, где еще недавно служил мой отец и у стены которой он теперь был похоронен. Облачили в архиерейские одежды и, покрыв полосатой епископской мантией, через весь город пронесли в Свято-Троицкий монастырь. Священники, диаконы, монахи – все мы, сменяя друг друга, несли гроб епископа-мученика. А следом шли люди, провожая владыку Никодима в его последний путь, к свежевыкопанной могиле у северной стены Троицкого собора, рядом с тем местом, где стояла рака с мощами святителя Иоасафа. «Епископ-мученик упокоится рядом с епископом-подвижником» – вспоминались мне слова отца Митрофана. И вот теперь, по смерти своей, владыка Никодим возвращался в Свято-Троицкий собор, чтобы опочить вечным сном возле собрата во Христе – святителя Иоасафа.