– В отличие от вас, я говорю правду. Их уничтожил ваш дед. Неужели вам неизвестно, почему его фамилия не Постников, а Лаухин? Да не может быть! Наверняка вы знаете, что когда он отрекся от своего отца, то взял себе другую фамилию. Фамилию своего друга по семинарии, убитого интервентами. Его звали Яков Лаухин. Вот его имя здесь, на памятнике… А вот дневник вашего деда. Может, вам будет интересно узнать, как он отзывался о своем отце? Вот, читайте… И после этого вы еще смеете называть себя правнучкой отца Николая?!
Она не договорила. Пробежав глазами несколько строк, Ирина Германовна подняла голову. В глазах у нее стояли слезы, а губы дрожали, так что она едва смогла выговорить:
– Не может быть… Это неправда! Мой дедушка не мог такого написать! Вы не знаете, какой он был человек… Зачем в-вы мне лжете? Что я вам сделала?
Захлебываясь от рыданий, она швырнула книгу на землю и побежала к поджидавшему ее такси. Еще миг – и машина, сорвавшись с места, скрылась из глаз. А Нина так и осталась стоять у заброшенного обелиска…
Поздним вечером Нина Сергеевна сидела у себя на кухне, размышляя о событиях минувшего дня. И все больше понимая, сколь непростительную ошибку она совершила. В самом деле, почему она сочла Ирину Германовну обманщицей? Не потому ли, что с самого начала почувствовала неприязнь к ней? А прочитав дневник ее деда, и вовсе возненавидела ее. Увы, теперь она на собственном примере убедилась, что человек, объятый ненавистью, способен видеть все лишь в черном цвете. И не отличает друзей от врагов. Что же ей теперь делать? Позвонить Ирине Германовне и попросить у нее прощения? Но простит ли она ее? И захочет ли узнать правду о том, почему документы, подтверждающие ее родство с отцом Николаем Постниковым, оказались утрачены? Хватит ли у нее мужества принять эту горькую правду и смириться с ней? Или она предпочтет остаться при своем «не может быть»? Бог весть. Как говорится, человек предполагает, а Господь располагает.
И вполне может статься, что человек, мнящий себя героем и правдолюбцем, отречется и от собственного отца, и от Отца Небесного. Зато другой, казалось бы, неспособный на подвиги, останется верен Господу до конца. Потому что рядом с ним незримо пребудет Тот, Кто на людское «не может быть» властно отвечает: «Да будет!»
Выбор
Вера была еще совсем молодым врачом. Можно сказать, начинающим. И в городской поликлинике, куда она сразу же после окончания института устроилась на должность невролога (или, как раньше называли эту профессию, невропатолога), она работала всего лишь несколько месяцев. Надо сказать, что как раз во время ее учебы в институте в стенах этого вуза произошли столь разительные и радикальные перемены, что заикнись кто-нибудь о них еще лет десять назад, его могли бы посчитать человеком с весьма буйной фантазией, если даже не безумцем. Но тем не менее все произошло именно так: ректор мединститута, вероятно желая прослыть самым прогрессивным из всех ректоров городских вузов, открыл при нем храм. Разумеется, туда был назначен и священник. Им оказался не кто иной, как отец Павел Н., известный своей поистине апостольской ревностью о православии, хотя у этого мужа зрелых лет оная ревность подчас граничила с прямо-таки юношеским максимализмом. И поскольку для темпераментного отца Павла институт представлял собой, так сказать, непаханую ниву, он со всем присущим ему пылом и тщанием принялся насаждать в нем семена православной веры. Благодаря ему все аудитории и практикумы были освящены и в них появились иконы. А каждый учебный год теперь начинался и заканчивался молебном. При этом отец Павел настаивал на том, чтобы на этих молебнах присутствовали все сотрудники института, включая самого ректора. Тех же, кто пренебрегал христианским долгом, он, как говорится, невзирая на лица и звания, публично обличал, в связи с чем иные из солидных и влиятельных преподавателей, бывшие, что называется, людьми старой закалки, относились к батюшке весьма неприязненно. Что до студентов, то во время сессий они наперебой бегали в институтский храм, чтобы поставить свечку перед иконой или заказать молебен накануне очередного экзамена. Надо сказать, что, несмотря на все попытки отца Павла объяснить сим младенцам и младеницам в вере, что к экзаменам выражение «плавать» может быть применимо исключительно в переносном смысле, они, готовясь в очередной раз тянуть билетик, все-таки неизменно заказывали молебны иконе Богородицы «Спасительница утопающих»… Правда, в промежутках от сессии до сессии, когда, если верить старой песне, «живут студенты весело», их религиозность переживала резкий спад, что заставляло вспомнить известную русскую поговорку: пока гром не грянет, мужик не перекрестится.
Тем не менее среди студентов было немало и тех, кто регулярно посещал институтский храм, а тамошнего священника считал своим духовным отцом. К их числу принадлежала и Вера, в лице которой отец Павел имел не только внимательную слушательницу его поучений и наставлений, «сохранявшую их в сердце своем», но и их послушную и усердную исполнительницу. Надо сказать, что в пестрой толпе студентов духовные дети отца Павла были заметны сразу. Потому что они выглядели совсем не так, как их однокашники. Особенно это касалось девушек, которые носили одинаковые темные юбки почти до полу и кофточки с длинными рукавами, чаще всего – тоже темного цвета, предпочитали скромные гладкие прически, не пользовались косметикой и не увешивали себя всевозможными звенящими-блестящими побрякушками, на которые были столь падки их неверующие сверстницы. Что до Веры, то она еще и носила на левом запястье маленькие черные четки, по которым, улучив свободную минутку, читала Иисусову молитву.
Четки она купила в Н-ском женском монастыре, куда съездила по благословению отца Павла во время летних каникул по окончании пятого курса. Надо сказать, что прежде ей никогда не приходилось бывать в монастырях. Впрочем, с учетом того, что Вера крестилась всего лишь пару лет назад, это было и неудивительно. В обители она прожила две недели. Ходила на послушания, а когда удавалось – и в храм, слушала разговоры сестер и паломниц о приближении тех последних времен, когда в миру будет как в аду, и грозные пророчества о скором приходе антихриста, который, несмотря на всю свою мощь и дерзость, все-таки не посмеет проникнуть за святые врата Н-ского монастыря. Но, хотя из всех этих откровений следовало, что будущее не сулит миру ничего хорошего, из монастыря Вера все-таки вернулась ликующей и окрыленной. Ведь побывав там, она соприкоснулась с совсем иной, прежде неизвестной ей жизнью – тем самым равноангельным житием во Христе, о котором прежде ей доводилось лишь читать в книгах. И она радовалась, что Господь сподобил ее воочию увидеть сестер-подвижниц, проводящих такую жизнь. Хотя эту радость несколько омрачало то, что две недели в монастыре протекли слишком быстро. После чего Вере, подумывавшей было о том, чтобы остаться там насовсем, все-таки пришлось вернуться домой, в мир.
Одной из причин этого являлось то, что ей нужно было закончить институт. Хотя бы ради родителей, которые, сами будучи врачами, в свое время настояли на ее поступлении туда. Тем более что их весьма тревожили, так сказать, симптомы воцерковления дочери. А ее поездка в монастырь привела их в полное смятение. Особенно маму, которая сразу же по возвращении Веры домой заставила ее снять платок, чтобы воочию убедиться в том, что с ее волосами ничего не произошло. Потому что, зная о Церкви исключительно из фильмов и книг, она считала монашеский постриг некоей разновидностью стрижки… Впрочем, увидев дочкину косу в целости-сохранности, мама успокоилась… Что до отца Веры, то он относился к духовным исканиям дочери более спокойно. Или скорее старался сохранять спокойствие. И в отличие от мамы, он не пытался спорить с нею или переубеждать ее. Мало того, однажды именно отец прервал спор между Верой и ее мамой, произнеся загадочную фразу: «Жить в обществе и быть свободным от общества – нельзя». Вера не знала, кем и когда были сказаны эти слова. Однако сердцем она почувствовала, что в них сокрыта некая тайна. Или, скорее, неясная, но неотвратимая угроза для нее…
Впрочем, Вера решила не оставаться в монастыре еще и по другой причине. Незадолго до поездки туда она прочитала житие святителя Луки (Войно-Ясенецкого). А, как известно, этот святой и исповедник недавних времен, будучи монахом, тем не менее прожил всю жизнь в миру, сочетая служение Богу и Церкви с работой хирургом. С тех пор Вера стала особенно почитать святителя Луку. Ведь их объединяла не только православная вера, но и профессия. И Вера загорелась желанием подражать ему. То есть служить страждущим людям, врачуя их недуги. И этим подвигом своим свидетельствовать миру о Христе. Так, как это делал хирург-архиепископ Лука.
Именно поэтому, придя работать в поликлинику, Вера так стремилась показать, что она не просто врач-невролог, а именно православный врач. Она повесила в своем кабинете большую икону Божией Матери «Целительница», которой благословил ее отец Павел после получения врачебного диплома. А рядом с нею, прямо над своей головой, – образ святителя Луки. И беседуя с больными, настоятельно советовала им заняться прежде всего исцелением своей души. То есть креститься, ходить в храм, регулярно исповедоваться и причащаться, молиться и соблюдать посты. Она стремилась убедить их, что их болезни вызваны небрежением о душе и ниспосланы Богом в наказание за греховную жизнь. Однако, к великому горю Веры, пациенты отнюдь не стремились следовать ее советам. Мало того, как-то раз, идя по коридору поликлиники, она случайно услышала обрывок разговора двух пожилых женщин, одна из которых только что вышла из ее кабинета, получив подробное наставление насчет подготовки к исповеди и пообещав в ближайшее воскресенье сходить в храм. А теперь почем зря ругала Веру, называя ее чокнутой сектанткой и грозясь написать жалобу главврачу на то, что он позволяет врачам вместо лечения больных заниматься поповской пропагандой.