– Я недостоин человеческого погребения, – сказал он. – Недостоин того, чтобы меня взяла земля. Ведь я отрекся от Господа, Творца неба и земли!
Он умер с молитвой на устах. Вслед за ним казнили остальных трех приговоренных. Тела их бросили при дороге. Впрочем, через несколько дней, ночью, мы тайно забрали честные останки Клавдия, Кирина и Антонина и погребли их. Но мы не посмели сделать то же самое с телом Маркеллина. Ведь он сам под страшной клятвой запретил хоронить его… Тем временем прошло почти сорок дней после казни Маркеллина. Я решил, что пора возвращаться домой, и поутру отправился к епископу Маркеллу, чтобы проститься с ним и получить его благословение. Однако он сказал мне:
– Брат, задержись еще на день. Нынешней ночью мы предадим погребению честные мощи епископа Маркеллина.
– Но он же запретил это делать! – удивился я. – Разве мы вправе нарушить его волю?
– Да, вправе, – ответил владыка Маркелл. – Чтобы исполнить волю Божию о нем. Сегодня ночью мне явился святой апостол Петр и сказал:
– Почему ты до сих пор не предал погребению тело Маркеллина?
– Я страшусь его клятвы, – ответил я. – Ведь он запретил хоронить свое тело, пригрозив проклятием тому, кто его ослушается.
– Разве ты забыл слова Спасителя, – произнес апостол, – «унижающий себя возвысится» [42] . Так пойди же и с честью похорони его тело.
Той же ночью мы погребли епископа Маркеллина в катакомбах Прискиллы, что при саларийской дороге. Благо ему! Ведь Господь дал ему силы покаяться и умереть мучеником. А я…
Отец Павлин разрыдался.
– А я осуждал его! Мало того, я осуждал и тебя, владыко, и всех вас. Я не мог понять, почему вы говорили Маркеллину о надежде и о Божием милосердии к кающимся. Мне казалось, что такие, как он, достойны лишь ненависти и презрения. Зато я покажу всему Риму и миру, как умирают за веру истинные христиане, такие, как я! Да, владыко, я собирался принародно исповедать себя христианином и стяжать от Господа неувядаемый венец славы. Но когда увидел Маркеллина и тех троих, истерзанных пытками, ведомых на казнь, я… я не сделал этого, потому что… испугался. Я струсил, владыко! Разве после этого я могу зваться христианином? Осудите же меня!
– Успокойся, успокойся, сын мой, – склонился над плачущим священником владыка Лукиан. – Что поделать, всем нам тяжело учиться быть христианами. И научиться смирению тоже часто бывает слишком тяжело… Но не отчаивайся. Помни о том, что нет греха, побеждающего человеколюбие Божие. Ты познал свою немощь и каешься – так не теряй же надежды на милость Господню. И пусть об этом тебе напоминает судьба епископа Маркеллина, показавшего нам пример истинного покаяния.
Сестра моя Пелагия [43]
Свершившееся в наши дни чудо я, грешный диакон Иоанн, решил поведать вам, братья мои духовные. Чтобы, услышав о нем, вы обрели пользу для души и прославили Господа, не хотящего смерти грешников, но призывающего их к покаянию и спасению. Я сам был очевидцем и свидетелем этого чуда. И сейчас вспоминать о нем мне радостно… и больно. Почему – поймете потом.
В ту пору я был молод. И служил диаконом при покойном Илиопольском [44] епископе Нонне. Вы слыхали о нем? Еще бы вы о нем не слыхали! Ведь это он много лет подвизался в Тавенниской обители [45] , пока за свою подвижническую жизнь не удостоился епископской хиротонии. Это он обратил ко Христу всех жителей Илиополя… да что там!.. даже тридцать тысяч сарацин во главе с их князем! Кто не слышал о великих и славных деяниях святителя Нонна!
Что до меня, то я находился при нем почти с тех самых пор, как помнил себя. Я был не только его учеником и духовным сыном – можно сказать, епископ приходился мне приемным отцом. Покойный отец Парамон из Тавенниси рассказывал мне, будто однажды владыка Нонн, в ту пору еще простой монах, ездил по делам обители в Антиохию. И привез оттуда маленького мальчика-раба. Это был я.
Старик говорил правду. Ведь среди полузабытых воспоминаний моего раннего детства – невольничий рынок и голубоглазая девочка с золотистыми волосами – моя сестра, с которой меня разлучили на том самом торжище. Как я хотел найти ее! Впрочем, об этом после… Пока же начну с того, как на третьем году епископства владыки Нонна его вызвал к себе по каким-то церковным делам Антиохийский патриарх Максим. А вместе с ним – еще семерых епископов.
Нас поселили при церкви святого мученика Юлиана. И вот как-то раз мы все вместе собрались в ее притворе.
– Владыко! Скажи нам что-нибудь на пользу душевную, – попросили епископы владыку Нонна. Потому что он был известен не только своими подвижническими трудами, но и своей мудростью. Но едва владыка заговорил, как на улице послышался шум:
– Маргарита! Прекрасная Маргарита! Слава прекрасной Маргарите! [46]
Церковные двери были распахнуты. И потому мы могли во всех подробностях увидеть шедшую мимо нас процессию. Пестро разряженные девицы и юноши били в барабаны, потрясали звенящими систрами, извивались в пляске, от которой у меня закружилась голова. А посреди всех этих плясунов и плясуний на белом иноходце гордо восседала белокурая красавица, наряд которой, казалось, состоял из одних украшений. Золото и драгоценные камни на голове, на шее, на руках, даже на обнаженных ногах… Нетрудно было догадаться, кем была эта «прекрасная Маргарита»…
– Вот это красавица! – донесся до меня шепот одной из женщин, стоявших на церковном пороге. – А богачка-то какая! Вот же людям счастье… не то что нам, убогим.
– Нашла, кому завидовать! – проворчала другая. – Это же танцорка… блудница! [47] Ишь вырядилась, бесстыжая! Смотреть тошно. Таким, как она, одна дорога – в ад! Ужо она там попляшет, потаскуха!
Я был согласен с ней. Однако отчего-то не мог отвести глаз от развеселой процессии. Точнее, от лица той, которую звали Маргаритой. Почему эти голубые глаза, эти волны белокурых волос кажутся мне такими знакомыми? Нет, не может быть! Это всего лишь искушение – я никогда не видел эту женщину и видеть не хочу! Вдобавок что скажет владыка Нонн, если заметит, что я, его ученик, как последний уличный зевака, пялюсь на разряженную блудницу?
Но, к моему изумлению, он и сам, не отрываясь, смотрел на Маргариту. Что такое? Неужели чары этой распутницы так сильны, что перед ними не устоял даже такой праведник, как владыка Нонн? Похоже, Маргарита ощутила на себе взгляд епископа… отвернулась и спешно проехала мимо. Лишь тогда владыка Нонн обернулся к своим собеседникам, которые, в отличие от него, мудро отвратили очи от греховного зрелища. Глаза его были полны слез.
– Вас не услаждает ее красота? – спросил он епископов.
Те изумленно уставились на владыку Нонна. В самом деле, отчего старому монаху, почтенному епископу, вдруг вздумалось заговорить о… о чем ему не должно было бы говорить? Или они ослышались?
– Вас и впрямь не услаждает ее красота? – повторил владыка Нонн. – А я весьма сильно услажден ею. И скажу вам: в судный день Бог поставит эту женщину судить всех нас. Как вы думаете, возлюбленные, сколько времени она провела, украшая свое тело? Сколько стараний приложила, чтобы понравиться тем, кто сегодня жив, а завтра умрет? Так ли мы стараемся очистить и омыть наши души, чтобы представить их Господу?
Епископы молчали. А я испугался. Конечно, владыка Нонн известен как мудрый и рассудительный человек. Но не каждый может правильно понять его мудрые речи. Зато их так легко истолковать превратно… Мой долг позаботиться о том, чтобы этого не случилось. Лучше всего поскорее увести владыку прочь, пока он не сказал еще чего-нибудь… соблазнительного:
– Прости, владыко, но нам пора идти, – промолвил я. Разумеется, это было ложью… но ложью во спасение. – Ты собирался срочно написать послание в Илиополь. И просил меня напомнить тебе об этом.
Он позволил мне увести себя из храма. И не проронил ни слова, пока мы не вошли в отведенные для нас покои в церковной пристройке. Лишь когда мы остались вдвоем, владыка Нонн упал на колени перед иконой Спасителя:
– Боже, смилуйся надо мною, грешным и недостойным! – взмолился он. – Что я перед этой женщиной? Ее заботы об украшении тела победили мои заботы об украшении души. Ты сподобил меня великой чести предстоять перед алтарем Твоим, а я не приношу Тебе в дар той душевной красоты, которой Ты от меня ищешь. Эта женщина честней меня. Она выполняет то, что обещала людям: украшает себя ради того, чтобы угодить им. А я? Я обещался служить Тебе, но по лености моей нарушил обет! Чем я оправдаюсь перед Тобой! На что могу надеяться? Только на Твое милосердие, Господи!
– Не сокрушайся так, владыко. – сказал я. – Эта блудница недостойна твоих слез. Провались она пропадом!
– Нет… – промолвил владыка Нонн. – Как ты можешь так говорить, Иоанн? Ведь она наша сестра. Хоть и заблудшая, но сестра. Так неужели она должна погибнуть? Господи, не погуби создание рук Твоих, но обрати ее к Себе, да славится в ней имя Твое святое, ибо для Тебя все возможно!
Поистине, хотя я уже второй десяток лет знаю владыку Нонна, иногда я все же не понимаю его. В самом деле, что ему до этой блудницы? Неужели ему невдомек, что для таких, как она, нет спасения? Или… Нет, этого не может быть! Что если мой владыка соблазнился красотой этой служительницы диавола?! И если это и впрямь так – будь она проклята!
На другое утро, в воскресенье, я спозаранку явился к владыке Нонну, чтобы вместе с ним вычитать утреннее правило. И по лицу епископа заметил: он чем-то взволнован. Впрочем, я не стал любопытствовать. Молитва – прежде всего. Вдобавок я слишком хорошо знал своего владыку. Если он сочтет нужным, то вскоре сам расскажет мне обо всем.
Так и случилось. Когда мы закончили молиться, владыка Нонн некоторое время молчал, словно о чем-то размышляя. А потом обратился ко мне:
– Ты веришь снам, брат Иаков? И правильно делаешь, что не веришь. Я и сам им не верю: верящий снам подобен бегущему за тенью. И все-таки, похоже, этот сон что-то предвещает…