Только, честно сказать, не по нраву мне пришлась эта его затея. Ведь от нашей Архангельской губернии до Калужской – путь неблизкий. Стоит ли, как говорится, ехать за семь верст киселя хлебать? Опять же вопрос – если к этому старцу Амвросию за советом со всей России приезжают, до меня ли ему будет? И разве могут в наше время быть старцы? Это в древние времена они были, да и то не у нас, а в Египте да в Палестине… Так ведь с тех пор уж с десяток веков прошло, а то и больше. Откуда же теперь старцам взяться? Да еще и у нас. Ладно, думаю, попытка – не пытка. Съезжу я с Митей в эту Оптину пустынь да посмотрю, каков таков этот старец Амвросий. А там видно будет…
Вот на зимних вакациях мы туда вдвоем и отправились. Сперва до Москвы доехали, потом до Калуги, а там и до Козельска. А по пути Митя меня и спрашивает:
– А знаешь ли, Ваня, отчего Оптина пустынь так называется?
– Откуда же, – говорю, – мне знать? Расскажи, если знаешь.
– Да вот, читал я, что давным-давно, еще в XV веке, жил в этих краях человек по имени Опта. Прежде был он атаманом разбойников. Да потом одумался и покаялся, стал монахом и основал обитель. Оттого-то и зовется она в его память Оптиной пустынью. И вот уже почти полвека, как в ней старцы подвизаются: сперва Лев, потом Макарий, а вот теперь – Амвросий… А ездят к ним люди всякого звания – и простые, и знатные, и образованные, и простецы. Даже писатель Гоголь, и тот у старцев бывал, и не раз. Да и не только он…
А надо сказать, как раз незадолго до нашей с Митей поездки я «Вечера на хуторе близ Диканьки» перечитал. Уж очень мне нравилась эта книжка. Вот я и задумался: если даже такой умный человек, как Гоголь, к здешним старцам ездил, так, может, мне, как говорится, Сам Бог велел?..
Тем временем показались вдалеке – справа – город Козельск, а слева, среди зеленого бора: белые стены, башни, купола… Так вот она какая, Оптина пустынь! А вокруг, куда ни глянь, снег лежит, и под ним, словно под белой пеленой, спит-почивает земля-матушка… Эх, думаю, пожалуй, стоило здесь побывать, хотя бы для того, чтобы такую красоту увидеть!
Встретили нас приветливо и сразу провели в гостиницу, чистенькую такую, уютную, везде цветные лампадки горят, окна цветами уставлены. Потом к трапезе пригласили. Пожилой монах-гостиник [99] , который нас потчевал, оказался человеком на редкость радушным. А как узнал, что мы с Митей – семинаристы, аж просиял.
– А-а, – говорит, – так ведь и наш старец Амвросий тоже в юности семинарию закончил. Правда, в Тамбове, потому что и сам он из Тамбовской губернии, из села Большая Липовица. Отец его, Михаил Гренков, в том селе пономарем был, а дед – священником. Вот, казалось бы, и Александру (так отца Амвросия в миру звали) прямая дорога была по отцовским да дедовским стопам пойти. Да только он вместо этого, как закончил семинарию, года два учительствовал, а потом, никому ни слова не сказав, уехал в Оптину пустынь и вот уже больше сорока пяти лет тут живет. После узнали, что незадолго до окончания семинарии, во время тяжкой болезни, дал он обет: если выживет, то уйдет в монахи. Когда же выздоровел, то долго не решался обещание выполнить. Как он сам рассказывал – все жался да жался…
С тех пор прошло года четыре. И надумал Александр вместе с другом съездить в Троице-Сергиеву лавру на богомолье. На обратном пути заглянули они в Троекуровскую пустынь к тамошнему старцу-затворнику Илариону. Тот и сказал Александру: «Иди в Оптину, и будешь опытен. Ты там нужен». Вот после этого он к нам сюда и приехал. А потом, вслед за ним, и его друг, тот, с которым они тогда у затворника Илариона были…
Три года был Александр послушником: работал в пекарне, на кухне. А потом постригли его в монахи с именем Амвросий – в честь святителя Амвросия Медиоланского, что в IV веке был епископом в итальянском городе Милане и многих людей обратил к вере: кого – словом, кого – примером жизни во Христе… А еще через год рукоположили монаха Амвросия во диакона, а через два год – во иеромонаха. Да только как поехал он на рукоположение в Калугу, так по пути простудился и заболел, причем настолько тяжело, что и до сих пор все хворает. Даже в храм ходить – и то не может, не то что служить. Как видно, Господь его к иному служению призвал – старчеству. Скольким он помог своими молитвами и мудрым советом! Вот, например, был недавно такой случай…
Тут начал монах рассказывать, что у одного из здешней братии сестра замужем за помещиком. А помещик этот очень почитает старца Амвросия и часто к нему ездит. Вот как-то раз наведался он к старцу, а тот ему:
– Говорят, тут около тебя имение выгодно продается: купи.
– И рад бы, да денег нет, – отвечает гость.
А старец как бы невзначай промолвил:
– Денег… деньги-то будут.
Потом они речь о другом завели. Только как стали прощаться, старец ему опять: «Слышишь – имение-то купи».
Поехал помещик домой, да путь был неблизкий, ночь подошла, а заночевать негде. Тогда надумал он завернуть с дороги к дяде, которого вся его родня за крутой нрав да скупость за версту кругом объезжала. И что же? Тот сам завел с ним разговор: «А отчего ты не купишь имение, что около тебя продается: хорошая покупка!» А потом дал ему взаймы, сколько нужно было. Так и это еще не все: не прошло и недели, как купил помещик имение, нагрянули к нему купцы: просят продать оттуда часть леса. И дали за него ровно столько, сколько все имение стоило. Чудо, да и только!
Слушаю я все это и думаю: да где ж тут чудо? Просто все так совпало удачно: имение продавалось, дядя раздобрился, купцам лес понадобился… Однако после того мне еще больше захотелось посмотреть на этого старца Амвросия… Только вот удастся ли?
Наутро отстояли мы с Митей литургию в монастырском соборе. Потом тот самый монах-гостиник, который нам вчера про отца Амвросия рассказывал, повел нас к нему на благословение. А надо вам сказать, что старец Амвросий жил в монастырском скиту. Идти туда надо было через весь монастырь, а потом – сквозь ворота в колокольне. И тут вдруг подбегает к нам какая-то баба-крестьянка да как бухнется монаху в ноги, да как заголосит:
– Батюшка Абросим, хоть ты помоги! Сил моих нет, пуще глаза их берегу, а они все дохнут! Пожалей, родимый!
Монах и рта раскрыть не успел, как она ему все выложила: мол, нанялась она к барыне за индюшками ухаживать, а те дохнут и дохнут… а хозяйка ее бранит и выгнать грозится. Говорит она это, а сама плачет навзрыд…
А я тогда, стыдно сказать, чуть со смеху не покатился: так вот с чем к старцу со всей России народ ездит! Посоветуйте, батюшка, чтобы у меня индюшки не дохли… Только монах и не подумал смеяться: поднял он бабу с земли, помог с одежды снег отряхнуть.
– Не плачь, слышь-ка ты, не плачь. Слезами горю не поможешь. Пойдем-ка лучше, я тебя к старцу Амвросию сведу. Бог даст, он твоей беде поможет.
Она от этих слов аж воспрянула. Потом слышал я от отца Амвросия такое присловье: «От ласки у людей бывают совсем иные глазки». И не раз убедился – это правда.
Ладно, как говорится, вернусь на прежнее. Вот пришли мы в скит… Домик отца Амвросия стоял возле самой ограды, даже немного за нее выдавался, и имел два входа: один для мужчин, другой для женщин. Устав в скиту был строгий, а потому женщин туда не пускали, вот старец Амвросий и принимал их в пристройке, что выдавалась за ограду. Называлась она «хибаркой». Туда-то и отвел монах бабу-птичницу. А нас с Митей с другого входа ввел в приемную для мужчин. Там уже много народу набралось: и монахи, и паломники – и все ждут старца. Вот я тоже встал у двери и думаю: что ж, вот сейчас и посмотрю, каков этот отец Амвросий…
Не знаю, сколько мы его прождали. Может, час или даже больше. Я уже начал было подумывать – не уйти ли? Как вдруг он входит. Все сразу на колени встали, и я тоже. Только все равно успел его разглядеть: среднего роста, худощавый, сгорбленный, в белом подряснике и черной монашеской шапочке, в руке палочка. С виду – самый обыкновенный старичок-монах. А вот глаза… Ни у кого больше не видал я таких глаз. Казалось, он видит каждого человека насквозь. И замечает в нем не только то дурное, что тот стремится утаить. Но и то доброе, о котором тот давно позабыл или даже вовсе не ведает…
Подошел он ко мне, благословил и вдруг говорит: «Хотел посмотреть, каков я? Что ж – смотри!» Тихо сказал, да только для меня эти слова прозвучали, как гром среди ясного неба. Ведь я никому, даже другу Мите, не говорил, что еду в Оптину пустынь просто из любопытства. Как же он об этом узнал?
Поднимаю голову, смотрю, а он улыбается: «Ну, ступай с Богом. А завтра после литургии приходите ко мне оба».
Я в ту ночь глаз не сомкнул, все думал – как же я с ним завтра говорить буду? Ведь если он мои тайные мысли угадал, то, выходит, от него ничего не скроешь. А ну как начнет он меня бранить да стыдить, что плохо о нем думал да негожие книжки читал? Вот и думал я обо всем этом, думал, да только ничего путного не придумал. Так и ночь прошла.
На другой день после обедни пришли мы с Митей в скит. Первым меня к старцу в келью провели. Отец Амвросий, все в том же белом подряснике и черной шапочке, лежал на дощатой койке, покрытой ковриком. В руке у него были четки. Встал я перед ним на колени, а сам со страху молюсь: «Господи, помоги!» А ну как он сейчас меня обличать начнет? Да я же тогда от стыда сквозь землю провалюсь!
Только он вместо этого меня благословил. А потом принялся расспрашивать, кто я и откуда. Ласково так, словно я ему родной был. Только я все равно его боялся: а вдруг это он нарочно добрым прикидывается, чтобы получше выведать, что у меня на уме? И тут он вдруг говорит:
– А ты, Ваня, басни Крылова любишь читать? Прочти-ка мне «Сочинителя и Разбойника». Или нет, лучше «Безбожников».
И достает из-под подушки… что бы вы думали? Книгу басен Крылова. Толстую такую, потрепанную. Как видно, сто раз читанную-перечитанную. Подает мне, а сам смотрит и улыбается: давай, мол, читай… Ну, я и стал читать:
Был в древности народ, к стыду земных племен,