Да только таких чудес много было. И творил их старец Амвросий как бы невзначай. Шел раз один оптинский монах по двору, а зубы у него в тот день так болели, аж спасу нет! Вот встречается ему отец Амвросий и как ударит по щеке! И что же? Боль как рукой сняло. Потом, как проведал народ про это чудо, некоторые даже нарочно к старцу подходили и просили: «Батюшка Абросим! Побей меня, чтобы голова прошла!» Простые люди его за своего считали. Ведь он, хоть и был священником и образованным человеком, держался с ними на равных.
И говорил с ними на их же языке. С прибаутками да поговорками. Зато его слово до каждого сердца доходило. Ведь недаром сказано: на всякого Егорку есть поговорка.
А вот еще расскажу такой случай. Раз пришел я к нему на благословение. В приемной кого только не было: и монахи, и я, дьякон, и важный купчина с толстой золотой цепью на пузе, и еще какой-то худощавый старик с поджатыми губами, по слухам, князь. А в дальнем углу стояло несколько мужиков, судя по их виду, из какой-то дальней губернии. Вышел старец, благословил всех и подошел к ним. Тут один из этих мужиков ему и говорит:
– Батюшка Обросим, мы к тебе с поклоном. Вот, прослышали, что у тебя ножки болят, так сделали тебе мягкие сапожки – носи на здоровье.
Он сапоги взял и потом долго о чем-то говорил с каждым из них. А ведь если по-человечески судить, первый почет не мужикам должен был оказать, а князю да купчине. Ведь даже у нас в церкви в первых рядах богатые да знатные стоят, а убогие сзади жмутся… Только для старца Амвросия все были одинаково дороги: что барин, что мужик, что человек образованный, что та баба с индюшками… И всех он любил одинаково, невзирая на лица.
Рассказывали, что беседовал он раз с одной крестьянкой. И тут докладывают ему, что приехала какая-то знатная дама, требует срочно ее принять. «У меня все равны, – отвечает старец, – мышка, хоть и маленькая, да поди поймай ее».
…Наконец настал и мой черед к нему идти. И опять встретил он меня как родного и долго беседовал со мной. Под конец я ему говорю:
– Давно хочу у вас прощения попросить, батюшка. Я ведь, когда впервые о вас услышал, не поверил, что в наше время могут быть старцы.
А он поник головой и отвечает:
– Что ты, что ты, отец Иоанн… Разве я старец? Славны бубны за горами, а подойдешь – лукошко. Одно утешение – хоть и сзади, да в том же Христовом стаде. А так, не знаю, есть ли на свете кто неразумнее меня. Вот уж прожил в монастыре сорок с лишком лет, а не нажил и сорок реп. Душой и телом слаб, а берусь за дело сильных и здоровых. Да только людское горе – как море. И столько скорбей у людей, столько скорбей…
Поднял я на него глаза – да так и обмер. Сколько раз прежде видел я отца Амвросия! А вот таким не видел никогда. Передо мной сидел больной, сгорбленный старик в монашеской одежде… И тогда я понял, какую тяжкую ношу наших скорбей, грехов и сомнений взял на себя этот человек. Потому что любил нас.
…Напоследок он мне вот что еще сказал:
– Помнишь, как Спаситель заповедал Своим ученикам: «…будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» [100] . А знаешь ли, что это означает? Быть простым, как голубь, значит ни на кого не сердиться и прощать своим обидчикам. Жить не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать, и всем – мое почтение. А змея потому мудрой почитается, что больше всего хранит она свою голову. А когда меняет кожу, проползает между камнями, чтобы старую шкурку с себя содрать, хоть это и больно. Вот и ты, если желаешь жить по Божиим заповедям, терпи все невзгоды и полагайся на Бога. И как бы тебе трудно ни приходилось, храни веру. Зло, хоть вперед и забегает, да никогда не одолевает. Помни это. А теперь прощай, отец Иоанн. Нескоро мы с тобой свидимся. Бог да благословит тебя.
Не мог я тогда взять в толк, отчего это он со мной прощается. Да еще почему-то и надолго. Потому что собирался на следующий год снова в Оптину пустынь приехать. Только человек ходит, да Бог его водит: в конце лета родила моя Катя сына. Говорил я уже вам, что назвали мы его в честь старца – Амвросием. Правда, потом Катя долго болела, так что поправилась лишь к следующей весне. А затем, на Успение Пресвятой Богородицы, рукоположил меня владыка Александр [101] во священника и послал служить на приход в дальнее село. Лишь в конце зимы того же 1891 года узнал я, что 10 октября [102] в Шамординском монастыре отошел ко Господу отец Амвросий.
Так вот отчего тогда, год назад, он прощался со мной! Только как вспомню его слова: «нескоро мы с тобой свидимся», – так и подумаю, что когда-нибудь, уже не в этой жизни, все-таки увижу его. Хотя не знаю, буду ли этого достоин. Одна надежда: что и я, как он говаривал, «хоть и сзади, да в том же Христовом стаде».
Умер мой старец Амвросий. Только я все равно решил съездить в Оптину пустынь. Чтобы побывать на его могиле. И помолиться о нем.
На этот раз я приехал в Оптину пустынь в конце лета. Там все было по-прежнему. Знакомый приветливый монах-гостиник, теперь уже седой старик, множество паломников, утопающий в зелени и цветах скит, где еще недавно жил старец Амвросий. И яблони. Только теперь их ветви сгибались под тяжестью спелых яблок: желтых, зеленых, красных. Да, все там было по-прежнему. Не было лишь отца Амвросия. Как спелый плод, созрела его душа для Царства Небесного, отошла ко Господу.
Я побродил по монастырю. Помолился в соборе. Затем подошел к его северо-восточному углу. Там были похоронены прежние оптинские старцы, Лев и Макарий, о которых мне когда-то рассказывал друг Митя, а теперь иеромонах Даниил… Они были учителями старца Амвросия. И теперь он упокоился рядом с ними. На его мраморном надгробии я прочел надпись по-церковнославянски. По-русски она звучит так: «…для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем…» [103] Когда-то давно святой апостол Павел сказал это о себе. Но эти слова можно было бы сказать и об отце Амвросии. Для всех он был всем…
Тем временем к могиле подошла какая-то старушка. Постояла, помолилась. А потом и говорит:
– Вот мы и осиротели, батюшка. Умер наш отец родной. Я-то его давно знала, все ходила к нему за благословением. И Сема, сынок мой, тоже. Он на телеграфе здесь, в Козельске, служил, вот и носил ему телеграммы. Много их ему посылали, чай, со всей России… А потом Сема чахоткой заболел и умер. Пошла я к отцу Амвросию – мы же все к нему со своим горем ходили. А у самой сердце болит, так болит, что аж рвется на части! Он меня по голове погладил и говорит, ласково так: «Оборвалась, Анна, твоя телеграмма». – «Оборвалась, – говорю, – батюшка…» И плачу. Только от тех слов его да от его ласки у меня с души будто камень свалился. Как при отце родном жили мы при нем. Всех он любил и обо всех заботился. Теперь уж нет таких старцев. А может, Бог и еще пошлет!
И показалось мне, что сейчас в лице этой женщины вся Россия-матушка поминает добрым словом отца Амвросия, который любовью своей утолял народное горе.
…Захотел я тогда увезти из Оптиной пустыни что-нибудь на память о старце Амвросии. И попросил у тамошних монахов яблок из скита, где он жил. Думал, посажу их семена у себя перед домом, вырастут из них яблони. Вот и буду я на них смотреть да вспоминать старца… Только хоть и привез я к себе на север яблоки из Оптиной пустыни, да так и не смог вырастить из них яблонь. И поначалу очень жалел об этом. А потом вспомнил, как отец Амвросий говаривал: «Главное дело – в нас самих». Такая ли это беда, что не взошли в нашей северной земле семена оптинских яблонь? Главное – чтобы взросло то семя веры, что насадил в мою душу отец Амвросий. И в свое время принесло духовный плод.
Так что те яблони, что у нас перед домом растут, на самом деле вовсе не из Оптиной пустыни… Да только разве это важно?
Служитель тайн господних [104]
1. Иосиф собирается в путь
Иосиф сидел на пороге своего дома и смотрел на дорогу, уходившую далеко-далеко за горизонт, куда сейчас опускалось заходящее солнце. Вот и его жизнь близилась к закату… Но Иосиф не боялся смерти. Потому что знал – это всего лишь странствие. Человек покидает этот мир и уходит в шеол, царство мертвых. Не случайно смерть называют исходом. Как и то давнее событие, когда пророк Моисей вывел его народ из египетского рабства в Землю обетованную. Скоро и ему предстоит исход… Что ж, он готов. Как говорится, и посох в руке, и чресла препоясаны, и светильник зажжен, чтобы лучше видеть дорогу. Веди же, Господи!
Что связывает его с этой жизнью? Если подумать – ничего. Он прожил достаточно – почти сто десять лет. Дай Бог каждому такой долгий век! Вдобавок счастливый век. Разве беда, что ему, потомку великого и славного царя древности – Давида, приходилось зарабатывать себе на жизнь трудом плотника? Ведь Сам Господь заповедал человеку: «…в поте лица твоего будешь есть хлеб» [105] . Иосиф тоже добывал свой хлеб в поте лица. Зато он не пахнул чужой кровью, не горчил чужими слезами. Кто из сильных и славных земли может похвалиться этим?
И другую заповедь Господню – «Плодитесь и размножайтесь» – он тоже выполнил. От покойной жены Саломии у него четверо сыновей и две дочери. Это его родные дети. Но в его доме живет еще один Ребенок, Отрок по имени Иисус. Люди считают Его сыном Иосифа от второй жены, Марии. Им невдомек, что Иисус – не сын Иосифа. Тогда Чей же Он Сын? Это тайна, до поры сокрытая от людей. И хранителем и служителем этой тайны является он, Иосиф, мнимый отец Иисуса. Точнее сказать, Бог избрал его послужить этой тайне. Но справился ли он с этим служением?
Иосиф закрыл глаза – и на него волной нахлынули воспоминания…
2. Загадочное приглашение
…Он работал, не покладая рук: Самуил, зажиточный крестьянин из Назарета, заказал ему три новых деревянных плуга, а в придачу – три ярма для недавно купленных им трех пар волов. Это был выгодный заказ, каких у Иосифа не бывало уже давно. Неудивительно, что он старался выполнить его как можно лучше и закончить к условленному сроку. И уже почти закончил работу, когда к его крыльцу подъехал незнакомец: