После этой мысли в голове не осталось ничего.
Он очнулся уже в больнице. Рядом сидела эта же женщина. Похоже, она нашла его у дороги и привезла сюда.
– Как вы себя чувствуете? – спросила она взволнованно.
Он неопределенно пожал плечами. Боль осталась, но тупая, постоянная. Похоже, его раны подлечили, и сейчас он вне опасности.
– Как вас зовут?
Он задумался. Если он назовет свое имя, они свяжутся с ней. И тогда она убьет его.
– Я… не помню.
– Не помните? Ох…
Она замолчала, растерявшись. Он пригляделся к ней внимательнее – ярко-рыжие от хны волосы, молоденькое личико. Слегка вздернутый носик – он не очень любил это в женщинах. И глаза – смотревшие на него так, словно его жизнь была уже для нее важнее чего-либо.
– А вас? – попытался он продолжить разговор.
– Жаклин. Жаклин Лифшиц. Как же вы вернетесь домой, если ничего не помните…
Он обворожительно улыбнулся. Уж что, а крутить женщинами он умел.
– Кристи… Проснись, Кристи…
Слова проникали сквозь завесь сознания.
– Моя милая, милая Кристи… – вкрадчивый голос обернулся сталью. – Была. До того, как выстрелила мне в живот.
Она медленно продрала глаза. Лицо, находившееся перед ней, являлось ей в каждом ночном кошмаре.
Думая об этом сейчас, она понимала, что все было ясно с самого начала. Просто она не хотела смотреть правде в глаза; верила, что он мертв, потому что так было проще. Потому что сама видела, как расплывалось кровавое пятно на его одежде.
Сколько бы подсказок он ни давал ей, совершая свои преступления, она блокировалась от каждой из них. Пленница туннельного зрения, обманутая собственной психикой, пытающейся защититься.
Но сейчас все встало на свои места.
– Налить тебе вина, чтобы отметить наше воссоединение? – Вальвейн покрутил в руках бутылку, наклоняясь к ней, привязанной к жесткому стулу. – Хотя ты не любишь вино, я помню. Всегда предпочитала что-нибудь покрепче. Я все знаю о тебе, дорогая моя женушка.
Тем сентябрем она сломалась.
Их счастье было абсолютным. Полное взаимопонимание, большой дом, красивый сад, мечты о будущем. Она, работающая там, где всегда желала, он, приносивший в дом хороший доход. Ничто не омрачало их жизнь, кроме его постоянных разъездов.
Она никогда не сомневалась в нем. Раз он говорил, что эти командировки обязательны, значит, так оно и было. Не было смысла в подозрениях.
Однако так считали не все. Возможно, верно говорят, что счастье любит тишину. Были это завистницы или же просто судьбой обиженные женщины, но знакомые Кристиан недоумевали, как она может терпеть постоянное отсутствие мужа. Тем более работая в полиции, месте, благодаря которому она может выяснить, куда он на самом деле отлучается.
«На самом деле»? Это было чушью. Не было никакого «на самом деле». Он ни в чем ее не обманывал.
И все же каждая капля яда, упавшая с языков знакомых, прожигала маленькую дыру в ее голове. Шли месяцы, и в какой-то момент она не сумела сдержаться. Проверила фирму, о которой он ей говорил.
Вальвейн там не работал.
Она до сих пор помнила ледяную волну осознания, окатившую ее тогда. Домик их семейного счастья обратился в прах. Всплыли все незначительные детали, которые вдруг обрели иной, ужасающий смысл. Кристиан не могла поверить, что ее муж все это время лгал ей, лгал каждый месяц, каждый день, проведенный вдали от дома. Был он неверен ей? Жил на две семьи?
Для ее юного двадцатипятилетнего разума это было концом всего.
Но она смолчала. Не сказала ничего. Поверила, что, если сможет быть ему лучшей женой, ему не придется искать себе кого-то иного.
В тот день они поехали на пикник. Красное вино, легкие блюда, заботливо приготовленные ею. Она просто хотела, чтобы он вспомнил, как счастливо они проводят время вдвоем.
Но время шло, а вид его был скучающим и отсутствующим. Кристиан попыталась выяснить, в чем дело, и он сослался на завалы на работе.
И она не выдержала.
Подхлестываемая жаром от вина, Кристиан встала, разъяренная, и сказала одну роковую фразу: «Я все знаю».
Дальше все произошло как в замедленной съемке. Глаза Вальвейна расширились, и в ту же секунду в них отразились доселе невиданные чувства: ярость, непонимание, ненависть. Он не сказал ни слова; лишь бросился вперед, хватая из корзины наточенный кухонный нож.
Учения, которые она прошла, спасли ее – и обратили ее жизнь в ад. Доля секунды, чтобы выхватить пистолет, еще одна, чтобы снять предохранитель; мгновение, чтобы пальцы сомкнулись на спусковом крючке. И грянул гром.
Ей придется испытать этот ужас снова – когда уже Шарлинд бросится на нее, повторяя ее худший кошмар и оставляя в разуме липкое ощущение дежавю. Все повторялось снова и снова, как будто мир хотел окончательно добить ее.
Вальвейн рухнул, словно кукла. Ни слова, ни крика, лишь искаженное от боли лицо, а потом – ничего. Мир окрасился в красный, и она закричала. Закричала от ужаса, от осознания содеянного, закричала просто потому, что не могла ничего другого – лишь кричать, первобытно, не в состоянии остановиться. Отшатнувшись, она побежала, лишь бы не видеть этого.
Сколько она бежала, пока ветви избивали ее по лицу? Кровь заката капала с деревьев, затекая за горизонт, а она все бежала вперед, вперед, вперед, не разбирая дороги.
Она остановилась, когда прошла первая адреналиновая реакция «беги». Разум был в смятении, что делать дальше, она не представляла. Она убила его. Убила собственного мужа. Выстрелила ему в живот, и…
Или нет? Он ведь может быть жив! Нужно было вернуться. Найти его и вызвать скорую, как можно скорее, он ведь серьезно ранен! Они смогут найти их в лесу? Какие ориентиры она должна им оставить? Когда они шли сюда, она так увлеклась разговором, что не заметила, где проходила. Нужно вернуться…
Кристиан пошла обратно, но заблудилась в потемках. Она блуждала и блуждала в пугающем ночном лесу, пока не взошло солнце и она наконец не нашла их корзинку для пикника. Вальвейна там не было.
Зато была полоса – кровавая, тянущаяся по земле в сторону шоссе. Кристиан похолодела.
Она прошла по кровавым следам до самой дороги. Там они обрывались. Что случилось с ним дальше? Его нашли?
Он должен быть в больнице сейчас. Она обзвонит весь Кронфорд и найдет его. Но…
Почему он напал на нее? Почему ее любимый муж превратился в зверя, готового убить ее? Из-за того, что она раскрыла его измену? Это какое-то недоразумение…
Тогда она совершила ошибку, которую впоследствии так и не смогла себе простить. Она вернулась к корзине и спешно собрала все, что указывало на их пребывание. Затем тщательно перекопала всю окровавленную землю, прикрыв ее листьями и травой.
«С Вальвейном все будет хорошо», – думала она. – «Его уже нашли, его везут в больницу. Это какое-то недоразумение. Какая-то ошибка. Мы неправильно друг друга поняли. Я не хочу попасть в тюрьму. Не хочу, чтобы моя жизнь сломалась из-за ошибки».
В полиции она не стала рассказывать, что была в лесу вместе с мужем. Дождь, пришедший на следующий день, окончательно смысл все следы, и никто не узнал о ее преступлении.
Они действительно неправильно друг друга поняли, наконец осознала Кристиан. «Я все знаю», – сказала она тогда. Она имела в виду его отлучки. Он же решил, что она знает…
О том, что он был наркоторговцем. Причем, судя по данным Фледеля касательно их группировки, одним из крупнейших. Был ли их брак хоть когда-либо настоящим и искренним, или же Вальвейн был с нею только для того, чтобы держать руку на пульсе?
Но тогда она не знала ничего. Она обзвонила больницы, морги – его не было нигде. Даже по описанию не было никого похожего. Теперь она осознала, что его отвезли в другой город, а имени он не назвал. У него были причины прятаться от нее.
И она искала. Отчаянно, долго, не теряя надежды. Она знала, что он жив.
Но прошло полгода, и Вальвейна официально объявили мертвым. Прошло еще полгода, и Кристиан все чаще думала, что ее глаза – единственное, чему она может доверять – видели его в крови, без сознания. Ее глаза не видели его спасенного, в больнице. Шли дни, недели, месяцы, и она все сильнее убеждалась в том, что он действительно погиб. Убит. Ею.
Убийца.
Это слово впечаталось на подкорку, словно раскаленное клеймо, и она избавилась от всего, что напоминало ей о старой жизни. Продала дом, похоронила под слоем пыли вещи. Но это не спасло ее. Не спасло от безумия, слова, бесконечно крутящегося в голове.
Что спасло ее? Время. Время и вытеснение, особое свойство психики притуплять воспоминания. Она знала, что сделала. Но жизнь текла дальше. Несчастная, безэмоциональная, выключенная, но жизнь. Существование.
А потом начались убийства.
Кристиан подняла взгляд.
– Что, моя дорогая, теперь ты понимаешь, что от содеянного так просто не убежишь? Ты не глупа. Ты знаешь, что нашу встречу ты не переживешь.
Кристиан инстинктивно дернулась, и стул пошатнулся. Веревки впились в кожу; боль обожгла внезапно, нежданно, и она тихо зашипела.
– Я долго думал, как убью тебя, раз ты не попалась в ловушку в оперном театре. И знаешь, я нашел идеальный вариант.
Не обращая внимания на боль, Кристиан пыталась освободиться от веревок. Туго затянутые, они словно специально были такими грубыми, чтобы оставлять кровоточащие ожоги.
– Ты ведь служительница закона. Всегда желала ею быть. И я подобрал тебе максимально узаконенную смерть.
Нужно абстрагироваться от того, что он говорит. Как-нибудь ослабить веревки. Боль все нарастала, а узлы, казалось, только сильнее затягивались.
– Разве есть более законная смерть, чем смертная казнь, Кристи? Думаю, ты прекрасно знаешь, как она осуществляется. Может быть, какое-то из твоих расследований привело очередную заблудшую душу к подобному исходу? Какой философский встает вопрос… Например, мне кажется, что любой человек, причастный к исполнению этого жестокого приговора, считается убийцей. Готова ли ты согласиться с этим, Кристи?