— Разве ты не знаешь, хромой, что за эдакие злодеяния тебя сожгут живьем на этом свете, а на том тебя ждет преисподняя? — продолжал Сварливый.
— Государь, кардинал Гаэтани уверил нас, что, когда он будет папой, он отпустит нам грехи.
Подавшись всем телом вперед, положив на колени руки, Людовик с ошалелым видом уставился на бывшего тамплиера.
— Неужели меня так ненавидят, что даже хотят извести? — спросил он. — А каким же образом кардинал намеревался отправить меня на тот свет?
— Он сказал, что вас слишком зорко охраняют и поэтому нельзя вас извести ядом или поразить сталью и что поэтому необходимо прибегнуть к порче. Он велел выдать нам фунт чистого воска, который мы распустили в баке с теплой водой в той самой комнате, где стоят тигли. Затем Жан де Пре очень искусно смастерил фигурку с короной на голове…
Людовик Х поспешил осенить себя крестным знамением.
— …а затем другую, поменьше, и корону тоже поменьше. Пока мы работали, кардинал приходил несколько раз нас проведать; он был очень доволен, даже засмеялся, увидев первую фигурку, и сказал: «Слишком уж ему польстили по мужской части».
Карл Валуа, не выдержав, громко фыркнул.
— Ладно, оставим это, — нервно сказал Сварливый. — А что вы сделали с этими изображениями?
— Положили им внутрь бумажки.
— Какие бумажки?
— Бумажки, которые обычно кладутся в такие фигурки: на них пишут имя того, кого они изображают, и слова заклятия. Но клянусь вам, государь, — воскликнул Эврар, — мы ни вашего имени не написали, ни имени мессира Пуатье! В последнюю минуту мы перепугались и написали имена Жака и Пьера Колонна.
— Двух кардиналов Колонна? — переспросил Пуатье.
— Да, да, потому что кардинал говорил, что они тоже его враги. Клянусь, клянусь, я не лгу!
Теперь Людовик Х старался не проронить ни слова из рассказа тамплиера и время от времени вскидывал глаза на младшего брата, как бы ища у него поддержки.
— Как по-вашему, Филипп, говорит он правду или нет?
— Сам не знаю, — ответил Филипп.
— Пускай-ка им хорошенько займутся пытальщики, — произнес король.
Казалось, слово «пытальщики» имело над Эвраром зловещую власть, ибо он снова упал и на коленях пополз к королю, сложив на груди руки, твердя, что его обещали не пытать, если он чистосердечно во всем признается. Полоска белой пены выступила на его губах, а в обезумевшем взгляде читался ужас.
— Уберите его! Не позволяйте ему меня трогать! — завопил Людовик Х. — Он одержимый!
И трудно было сказать, кто из двух — король или чернокнижник — испугался больше.
— Пытками вы от меня ничего не добьетесь! — вопил Эврар. — Из-за пыток-то я и отрекся от господа бога.
Миль де Нуайе принял к сведению это признание, непроизвольно сорвавшееся с губ бывшего тамплиера.
— Ныне я повинуюсь голосу совести и потому раскаиваюсь, — вопил Эврар, не подымаясь с колен. — Все скажу… У нас не было елея, а без него окрестить фигурки нельзя. Мы сообщили об этом потихоньку кардиналу, который находился в соборе, и он велел нам обратиться к одному священнику в церковь за мясной лавкой и сказать, что елей, мол, нам нужен для больного.
Теперь уже не было надобности задавать Эврару вопросы. Он сам называл имена доверенных лиц кардинала. Так, он назвал капеллана-аудитора Андрие, священника Пьера и брата Боста.
— Потом мы взяли обе фигурки, и две освященные свечи, и еще горшок святой воды, спрятали все это под рясы и пошли к кардиналову ювелиру — звать его Бодон, у него молодая пригожая супружница; так вот они должны были быть восприемником и восприемницей при крестинах. Фигурки мы окрестили в тазу цирюльника. После чего отнесли их кардиналу, он нас щедро отблагодарил и саморучно пронзил у обеих фигурок сердце и все животворные части.
Среди воцарившегося молчания вдруг приоткрылись двери и Матье де Три просунул в щель голову. Но король движением руки приказал ему убираться прочь.
— А дальше что? — осведомился Миль де Нуайе.
— А дальше кардинал велел нам заняться другими, — ответил Эврар. — Но тут я забеспокоился, потому что слишком много людей было посвящено в тайну, отправился в Лион, отдался в руки королевских стражников, и меня привезли сюда.
— А триста ливров вы получили?
— Получил, мессир.
— Черт возьми! — воскликнул Карл де ла Марш. — На что причетнику триста ливров?
Эврар потупил голову.
— На непотребных девок, ваше высочество, — тихо проговорил он.
— Или на нужды ордена, — произнес как бы про себя граф Пуатье.
Король молчал, ежась от тайного страха.
— В Пти-Шатле! — приказал Пуатье, указывая конюшим на Эврара.
Тот безропотно позволил себя увести. Казалось, он внезапно потерял последние силы.
— Похоже, что среди бывших тамплиеров развелось немало колдунов, — заметил Пуатье.
— Не надо было сжигать Великого магистра, — буркнул Людовик Х.
— А я что говорил! — воскликнул Валуа.
— Правда, дядюшка, вы это говорили, — отозвался Филипп. — Но сейчас не о том речь. Бросается в глаза другое — уцелевшие тамплиеры широко раскинули свои сети и готовы на все, лишь бы услужить нашим врагам. Этот Эврар сказал лишь половину правды. Вы сами понимаете, что его исповедь была приготовлена заранее и что только к концу он себя отчасти выдал. Так или иначе, этот конклав, который вот уже два года мечется из города в город, к вящему позору для христианского мира, начинает вредить и королевской власти; и кардиналы, в жажде заполучить тиару, ведут себя так, что вполне заслуживают церковного отлучения.
— Уж не кардинал ли Дюэз, — заметил Миль де Нуайе, — подослал к нам этого человека, дабы повредить Гаэтани?
— Все возможно, — ответил Пуатье. — На мой взгляд, Эврар принадлежит к той породе смутьянов, которые готовы кормиться из любой кормушки, пусть даже овес будет с гнильцой.
Он не успел доказать своей мысли, как вдруг Карл Валуа с торжественно-важным, даже озабоченным видом прервал его.
— А не думаете ли вы, Филипп, — произнес Карл, — что вам следовало бы самолично побывать на конклаве и навести там порядок, дав миру нового папу? По моему мнению, вы для этого прямо-таки предназначены.
Филипп не мог сдержать улыбки. «Каким, должно быть, хитрецом считает себя сейчас наш дядюшка Карл, — подумал он. — Наконец-то ему представился случай удалить меня из Парижа и послать в это осиное гнездо…»
— Ага! Вы и впрямь, дядюшка, даете нам мудрый совет! — воскликнул Людовик Х. — Конечно, Филипп должен оказать нам эту услугу, он один только и может добиться успеха. Брат мой, я не сомневаюсь, что вы охотно согласитесь… и сумеете разузнать все о бумажках, вложенных в фигурки: окрестили их нашими именами или нет? Да, да, надо сделать это как можно скорее, впрочем, вы сами заинтересованы не меньше меня. А скажите, как с помощью религии отвратить от себя злые чары? Ведь бог сильнее сатаны.
Внешний вид короля не подтверждал этой его уверенности.
Граф Пуатье задумался. В общем-то, предложение соблазнительное. Покинуть на несколько недель двор, где он бессилен воспрепятствовать бесчисленным глупостям и вынужден вступать в конфликты со здешней кликой… лучше уж отправиться на конклав и сделать хоть одно полезное дело. С собой он возьмет верных людей — Гоше де Шатийона, Миля де Нуайе, Рауля де Преля… А так кто знает? Тот, кто посадит на престол папу, тем самым, возможно, прокладывает себе дорогу к трону. Рано или поздно трон Священной Римской империи, который прочил среднему сыну еще отец, освободится и Филипп может домогаться германской короны в качестве пфальцграфа.
— Что ж, пусть будет так, я согласен, лишь бы сослужить вам службу, — произнес он.
— Ах! Какой хороший у нас брат! — воскликнул Людовик Х.
Он поднялся с кресла, намереваясь обнять Филиппа, но вдруг остановился, завопил диким голосом:
— Нога! Нога! Вся онемела, отчаянные судороги, я не чувствую под собой земли!
Ему показалось, что сатана уже ухватил его за лодыжку.
— Да полноте, брат, — успокоил его Филипп, — просто у вас затекла нога и по ней бегают мурашки. Разотрите ее — и все пройдет.
— Ах, значит, вы думаете, что она просто затекла? — переспросил Сварливый.
И он вышел из залы, ковыляя, как Эврар.
Вернувшись в свои покои, он узнал, что лекари высказались утвердительно и что, если на то будет воля божия, он станет отцом в ноябре. Король обрадовался доброй вести, но не так сильно, как того ожидали.
Глава VI«Беру графство Артуа под свою руку»
На следующий день Филипп Пуатье отправился с визитом к теще, чтобы объявить ей о своем скором отъезде. Графиня Маго жила теперь в новом замке Конфлан, стоявшем на самом слиянии рек Сены и Марны, — в Шарантоне.
При их разговоре присутствовала Беатриса д'Ирсон. Когда граф Пуатье рассказал о допросе, учиненном колдуну, обе женщины обменялись быстрым взглядом. Одна и та же мысль одновременно пришла им в голову. Приметы пособника кардинала Гаэтани что-то слишком уж совпадали с приметами человека, услугами которого пользовались они сами два года назад, когда понадобилось отравить Гийома де Ногарэ.
«Просто невероятно, чтобы двух бывших тамплиеров звали одинаково и чтобы оба были так сведущи в ворожбе. Смерть Ногарэ, надо полагать, послужила Эврару надежной рекомендацией в глазах племянника папы Бонифация. И бывший тамплиер, очевидно, решил и тут подработать! Ох, скверное дело!..» — думала Маго.
— А каков этот Эврар… из себя? — осведомилась она.
— Худой, чернявый, вид у него полубезумный, и хромает к тому же, — ответил Филипп.
Маго вопросительно взглянула на Беатрису, и та движением век подтвердила слова графа Пуатье: «Да, тот самый». Графиня Артуа почувствовала, что беда нависла над ее головой; Эврара этого непременно подвергнуть допросу с применением всех тех надежных орудий, которые помогают вернуть человеку память. Если не приступили уже к делу сейчас. А вдруг он заговорит… Конечно, в окружении Людовика Х никто не станет оплакивать Ногарэ. Но будут рады случаю затеять процесс против нее. И как все это получится на руку милейшему Роберу!.. С лихорадочной быстротой она начала строить один план за другим и сама видела всю их неосуществимость. «Умертвить узника в недрах королевской тюрьмы — дело нелегкое… Да и кто в этом поможет, если даже не поздно еще?.. Филипп, только один Филипп! Нужно признаться ему во всем. Но как он сам к этому отнесется? А вдруг откажет? Тогда конец…»