Леди Мэри была восхищена. Вероятно, она обсуждала процедуру с врачами из британского посольства и говорила с послом Франции, который заверил ее, что эта практика так же обычна и безвредна, как принятие ванны в Европе. Несколько европейских докторов уже описывали эту практику в одобрительных словах в письмах домой, но на медицину это не повлияло. Поэтому леди Мэри начала думать о том, чтобы предпринять кое-что очень смелое и, возможно, очень безрассудное: она решила сделать эту варварскую «прививку» своему собственному сыну.
Действовать приходилось быстро: ее мужа уведомили, что его отзывают в Англию. Поэтому, не поставив его в известность, леди Монтегю назначила встречу со старой женщиной, обученной этой технике, и попросила хирурга посольства – несколько сдержанного шотландца по имени Чарльз Мейтленд – присоединиться и понаблюдать. Старая женщина, вооруженная препаратом из свежего волдыря подходящего легкого случая оспы, приехала и вытащила длинную (Мейтленд записал «ржавую») иглу, оцарапала руку мальчика достаточно глубоко, чтобы шестилетка завыл, смешала немного субстанции с кровью мальчика и втерла это в рану. Мейтленд вскочил. Обычно, чтобы результат точно был, прививки делались в обе руки, и Мейтленд решил облегчить боль мальчику, взяв вместо иглы хирургический скальпель, чтобы поцарапать другую руку. Он сам положил внутрь частичку оспы и перевязал раны.
И они начали ждать. Как и предполагалось, через неделю ребенок заболел легкой формой оспы, а потом полностью выздоровел без каких-либо шрамов. Леди Мэри защитила своего сына. Больше никогда он не болел оспой.
Это был переломный момент: в Турции леди Мэри и Мейтленд узнали, как целенаправленно вызвать легкую форму оспы у детей, чтобы предотвратить гораздо более тяжелый – и, вероятно, фатальный – случай впоследствии.
Для леди Монтегю это было очень личным делом: если бы ее брата так же привили, он остался бы в живых. Если бы она сама была привита, ее красота осталась бы неизменной. Она решительно настроилась привезти турецкую технологию с собой домой.
Одно было сомнительным: она не доверяла английским докторам в освоении этой практики. Слишком многие из них делали слишком большие деньги на работе по старым, неэффективным методикам лечения болезни. «Мне не следовало бы отказываться писать некоторым нашим докторам лично, если бы я знала хоть кого-то из них, кто был бы достаточно доблестен, чтобы уничтожить такую существенную статью своего дохода на благо человечества, – писала леди Монтегю. – Однако возможно, если я доживу до возвращения, я смогу набраться смелости начать с ними войну».
После возвращения в Лондон она начала свой бой.
Английское медицинское сообщество реагировало презрением. Их неприятие было отчасти религиозным (чему могли научить христиан эти приверженцы Мухаммеда?), отчасти сексистским (чему может научить образованных мужчин-врачей необразованная женщина?) и отчасти медицинским.
Стандартный подход к лечению оспы в Англии в 1720 году основывался на античной системе баланса четырех жидкостей: крови, флегмы, черной и желтой желчи. Существовала теория, что, если что-то выводит эти жидкости из баланса, возникает болезнь. Лечение разрабатывалось таким образом, чтобы вернуть их в равновесие. При оспе пустулы были, очевидно, попыткой организма сбалансироваться, исторгая гнусное вещество изнутри наружу. Задачей врача было помочь природе сделать свою работу, подвергая пациента кровопусканиям, давая ему слабительное и вызывая рвоту.
От этого пациенты слабели и умирали толпами.
Прививки по-турецки, с энтузиазмом описываемые леди Мэри, не подходили под эту схему. Поэтому врачи их отвергали.
Весной 1721 года в Лондоне поднялся еще один всплеск эпидемии оспы. Он был особенно страшным. Сейчас у леди Монтегю уже была дочь, рожденная незадолго до отъезда из Константинополя (и потому слишком маленькая для вариоляции там), и ее нужно было защитить от болезни. Девочке исполнилось три года, что было вполне достаточно для прививки. Леди Монтегю позвала осуществить это Мейтленда, который тоже уже вернулся домой. Шотландец снова был сдержан: если бы что-то пошло не так, это сильно ударило бы по его медицинской репутации. Чтобы защитить его и воодушевить остальных, для наблюдения за процедурой позвали свидетелей. Леди Мэри хотела, чтобы это было больше, чем просто ее частным решением. Она хотела, чтобы прививка ее дочери стала общественным свидетельством эффективности процедуры.
Поскольку леди Мэри не могла повлиять на врачей, она начала обсуждать процедуру с другими людьми своего социального круга. У нее были друзья в высшем обществе, вплоть до придворных, в том числе Каролина, принцесса Уэльская, жена наследника королевского престола. Каролина позаботилась, чтобы одним из свидетелей стал сам королевский доктор. Светила в париках собрались, чтобы проследить за действом, разыгранным перед их глазами, нервничающий Мейтленд с помощью скальпеля сделал небольшие надрезы на коже девочки и поместил туда немного гноя от легкого случая оспы.
Все прошло хорошо, и дочь леди Мэри легко прошла свозь ожидаемо мягкое течение болезни, за ее восстановлением наблюдали несколько ведущих медицинских умов тех дней. Мэри приглашала людей к себе домой, чтобы те посмотрели на ее дочь, и девочка принимала постоянный поток посетителей: иногда врачей, иногда из высшего общества.
Вскоре – а эпидемия все нарастала – многие аристократы из круга Монтегю начали просить привить их детей. И первой из них была сама принцесса Уэльская.
Каролина, рожденная в Германии жена будущего короля Георга II, к тому моменту была матерью пятерых маленьких детей, один из которых должен был унаследовать трон. Каролина, как и Мэри, была очень умна. Она переписывалась с великим немецким мыслителем Готфридом Вильгельмом Лейбницем и другими ведущими умами тех времен. Вольтер называл Каролину философом в королевской мантии. Неудивительно, что она подружилась с леди Мэри. И после того как Каролина увидела, что произошло с дочерью Мэри, принцесса была намерена привить своих детей.
Она решила спросить разрешения у своего свекра, короля Георга I. И он отказал. Король не хотел рисковать своим родом ради этой иностранной технологии без долгосрочных доказательств ее безопасности. Каролина была вынуждена организовать дополнительные эксперименты, на этот раз на осужденных добровольцах из тюрьмы Ньюгейт. В обмен на их помощь отобранные заключенные получали королевское прощение.
Трое мужчин и трое женщин-заключенных должным образом перенесли вариоляцию перед аудиторией в 20 ученых и докторов и были помещены под пристальное наблюдение. Через несколько недель пятеро из них ожидаемо заболели оспой в легкой форме и поправились (шестой, как оказалось, уже болел оспой, поэтому вакцинация ничего не изменила). Но сделала ли вариоляция подопытных по-настоящему устойчивыми к «дикой» оспе, буйствовавшей в Лондоне? Чтобы это выяснить, одной из заключенных, девятнадцатилетней девушке, приказали каждую ночь лежать в кровати с десятилетним мальчиком, который боролся с тяжелой формой оспы. Она неделями заботилась о нем и не заболела. Это обнадеживало, но было ли достаточно такого доказательства?
Нет. Организовали другую демонстрацию, на этот раз с 11 лондонскими сиротами в качестве испытуемых. Снова с хорошими результатами.
Использование заключенных и сирот в ранних экспериментах задало тон в медицине на следующие два столетия: когда новое лекарство нужно было протестировать на людях, проще было пойти туда, где они меньше всего сопротивлялись бы – где можно контролировать их действия и передвижения и где за ними легко наблюдать по прошествии длительного времени.
Заключенные и сироты считались наиболее подходящими, как позднее душевнобольные и солдаты. Пациенты госпиталей были еще одним вариантом. Только недавно по историческим меркам врачи начали заботиться об информированном добровольном согласии.
В сентябре 1721 года двери Ньюгейта распахнулись и шестеро здоровых, недавно вакцинированных заключенных вышли на свободу. Это был исторический момент. Эти тесты на заключенных и сиротах были первыми «клиническими испытаниями», как мы их сейчас называем, – проверками нового лекарства или медицинской процедуры на группах людей, чтобы убедиться в безопасности и эффективности изобретения. Сейчас клинические испытания – стандартная часть тестирования всех современных лекарств. Каждое выписываемое лекарство сегодня должно зарекомендовать себя как безопасное и эффективное для пациентов, и единственный способ это проверить – дать людям принять его. Клинические испытания сегодня, как правило, включают сотни или тысячи пациентов, а индустрия клинических испытаний – это большой бизнес.
Но в 1721 году таких стандартов не было. Вовлечены оказались лишь маленькая группа докторов, шесть заключенных и 11 сирот. Однако в то время не было никаких научно достоверных экспериментов. Тесты, проводимые на многочисленных пациентах, аккуратно отслеживаемые, с записываемым наблюдением и с публикуемыми результатами, были придуманы спустя много лет.
Так другие могли опробовать те же методы и сравнить результаты. Медицина превращалась в науку.
Свидетельства Мэри и Каролины дали свой эффект. Вариоляция привлекала интерес все большего числа ученых и врачей, которые медленно, на пробу, начали осваивать процедуру.
Но нужна была поддержка еще одной знаменитости, чтобы привлечь общественность. Это случилось весной 1722 года, когда принцесса Каролина наконец получила от короля разрешение на вакцинацию двух старших дочерей. Примечательно, что это разрешение распространялось только на девочек: король не мог рисковать потенциальным наследником престола. Девочки прошли через вариоляцию и выжили. Публика ликовала.
Королевское доказательство дало два эффекта. Во-первых, все большее число представителей английской знати организовывали вариоляцию для своих детей, ее популярность росла волнообразно, все больше врачей начинали ее проводить, и так она стала более доступной для обычных людей.