Чтобы противостоять угрозе, после 11 сентября США начали срочную программу по произведению и подготовке запаса на миллионы доз вакцины от оспы – достаточного, чтобы быстро вакцинировать каждого американца, если понадобится.
Все сводится к рискам и выгодам. Риски вакцинации низки и осложнения редки, но они существуют. Поскольку риск заразиться оспой сегодня близок к нулю, даже малый шанс побочных эффектов возвращения к регулярной вакцинации кажется неоправданным. Но приходится хранить вакцину в своем распоряжении просто на всякий случай.
Такой же анализ рисков и угроз относится ко всем вакцинациям. Некоторые решения, как, например, прививка от гриппа, зависят от самих граждан. Грипп обычно проходит довольно легко, и вакцины от него никогда не бывают эффективны на 100 %, поэтому каждый сам решает, ставить прививку или нет. Это же касается вируса опоясывающего лишая и герпеса. Вакцины от этих болезней доступны, безопасны и являются хорошим решением в условиях высокого риска – но это ваш выбор.
Все меняется, когда болезнь более опасна. Эксперты здравоохранения уверяют, что вакцины от жестоких болезней, как, например, от дифтерии и столбняка, обязательны для детей. Здесь основная выгода избегания болезни значительно перевешивает небольшие риски от вакцинации, и предписать вакцинацию явно в интересах общественного здоровья.
Активисты-антипрививочники не исчезли. Если уж на то пошло, они сильнее, чем в прошлом столетии и подогреваются слухами и страхами, распространяемыми в интернете. Отчасти сегодняшнее движение антипрививочников уходит корнями в успех вакцинации. Болезни, против которых сейчас вакцинируются, кажутся безопасными призраками прошлого, лишенными власти[3], – поскольку вакцины оставили их в прошлом. Мало кто сегодня когда-либо наблюдал случаи оспы, дифтерии или полиомиелита. Мы никогда не теряли братьев, как леди Мэри, или дочерей, как мать Джанет Паркер, по вине этих убийц. Наше чувство риска уменьшается до точки, где для многих выгоды вакцинации кажутся небольшими – настолько небольшими, что даже смутные риски кажутся огромными.
По моему мнению, это опасное заблуждение. Чем больше людей решают не вакцинироваться, тем сильнее растет количество людей без приобретенного иммунитета – и тем быстрее может распространиться воскресшая из мертвых зараза. Причина, по которой оспа была стерта с лица Земли, заключается в том, что, когда достаточно людей вакцинированы, в отсутствие передатчика среди животных вирусу просто негде размножаться – и негде распространяться. Он умирает.
Если достаточно людей вакцинированы, опасность стремится к нулю. Это называется «коллективный иммунитет».
Триумф над оспой был трудной победой. Предотвращены невероятные страдания и сотни смертей. Сегодня другие убийцы, такие как полиомиелит, близки к исчезновению. Леди Мэри, с ее независимостью, остроумием и влиянием, с ее настойчивостью, помогла открыть дверь для этих чудес. Давайте отдадим должное ее здравому смыслу и смелости и в память о ней продолжим ее работу.
Глава 3Микки Финн
Опиум и морфий были натуральными продуктами и производились из растений. То же касалось большинства доступных врачам лекарств в середине XIX века (за исключением некоторых веществ нерастительного происхождения вроде ртути). Они все были лишь усовершенствованной природой.
Но предстояли перемены. Наука в ее современном смысле – основанная на наблюдении, экспериментах, публикациях и воспроизводимости результата – только начинала оставлять свой след в мире лекарств. Старые схемы, придуманные для объяснения человеческого здоровья и мира природы, – сплетение древних римских и греческих теорий, украшенных некоторыми арабскими представлениями и втиснутых в христианские рамки, – сходили с дороги. И новые науки готовились выпустить целую волну лекарств.
В середине XIX столетия ни одна научная дисциплина не была столько динамичной, революционной и важной для медицины, как химия. На самом простом уровне химия объясняет, как атомы соединяются в молекулы и как эти молекулы ведут себя друг с другом. На этом молекулярном уровне в XIX веке химия с размаху врезалась в религию.
Это имело отношение к определению жизни. На Западе границу между жизнью и смертью уже давно провело христианство. Разница между ними заключалась в присутствии святой силы, божьей искры, которая отделяла мертвые камни от живых существ. Эта идея была не только религиозной; многие ученые около 1800 года, к примеру, верили, что химические вещества, обнаруженные в живых существах – органические, – фундаментально отличаются от всех остальных. Существовали и веские доказательства в пользу этих теорий. Если, например, лабораторные химические реакции в большинстве случаев обратимы, то есть реактивы превращаются в продукты, а продукты – обратно в реактивы, то реакции с использованием химических веществ, производимых живыми организмами, как считалось в то время, обратимыми быть не могут. Нельзя превратить вино обратно в виноградный сок или жареное яйцо в сырое. Считалось, что органические химические вещества, участвующие в процессах жизнедеятельности, должны чем-то отличаться от всех прочих. Их действие не могло быть воспринято или изучено старыми способами, и поэтому их объединили в новую область: органическую химию. В них было что-то уникальное; они работали по другим правилам, их касалось что-то другое – возможно, та самая искра жизни.
Эта идея витализма пронизывала химию в XVII и в начале XVIII веков. Химики придерживались разных точек зрения. Одни считали, что все химические вещества одинаковы и что со временем органические химические вещества будут подчиняться тем же правилам, которые действуют в остальной химии. Не было никакой искры жизни, никакой мистической субстанции, отделяющей живое от мертвого. Другие утверждали, что в химических веществах, входящих в состав живых организмов, несомненно, есть нечто иное, особенное, возможно, божественное.
Большинство целителей того времени продолжали верить, что жизнь проникнута особым духом и что баланс и течение жизненных сил в организме определяют здоровье человека.
Идеи «особых сил» управляли западной медициной на протяжении столетий под общим названием «четырех жидкостей», в Китае это называлось поток «ци». Сегодня эти идеи живут в вере альтернативных целителей в тонкие энергии.
Но не в химии. Представление о нерушимой границе между живым и мертвым получило удар от литературы в 1818 году, когда был опубликован роман «Франкенштейн, или Современный Прометей» Мэри Шелли, главный герой которого доктор, подобно Богу возвращающий жизнь с помощью мертвых тканей. В 1832 году следующую брешь в этой границе пробил немецкий химик Фридрих Вёлер, показавший, что можно синтезировать одно из веществ, которое, как считалось, способны производить только живые организмы, – молекулу мочевины. Он произвел ее в своей лаборатории из комбинации двух неживых химикатов. Сейчас это кажется пустяком, но для той эпохи это открытие было крайне важным. Наука с множеством своих наимощнейших технологий и фактов размывала границу между жизнью и смертью. Ученые переступали этот порог.
Большой друг Вёлера – говорят, что и более великий ученый, – Юстус фон Либих продвинулся дальше. Либих был феноменом в мире науки, истинным гением, великим учителем, который страстно пытался изучить все с точки зрения химии – и особенно живых существ. Этот химик был увлечен тем, как живые организмы взаимодействуют с неживым миром, и больше всего – химией этого взаимодействия. Например, он первым показал, что растениям для развития требуются определенные минеральные элементы – азот, фосфор, калий и так далее. Другими словами, он выяснил, как работают удобрения. Он был отцом сельскохозяйственной химии. И этот непростой, требовательный и убежденный человек всю жизнь также интересовался лекарствами. Он стал вдвойне знаменитым еще и как отец клинический химии, использования химии в медицине.
Фактически Либих доказывал, что питание, рост, процессы самой жизни происходят не исключительно по воле Бога, но в результате химических изменений. Он обобщил свои идеи в книге «Химия животных», написанной в 1842 году.
После Либиха большинство ученых считали, что процессы жизнедеятельности можно свести к серии химических реакций. Организм можно было разбирать на все более и более мелкие части, вплоть до уровня молекул. С тех пор этот редукционистский подход определяет бо́льшую часть исследований жизни. Бог больше не задает условия задачи.
Попутно Либих создал много новых интересных химических веществ. Одно из них, хлоралгидрат, впервые появилось в его лаборатории в 1832 году. Это полностью синтетическое химическое вещество нельзя было найти в организме; насколько известно, оно не существовало на Земле, пока Либих не создал его.
И все же ему суждено было стать лекарством.
Либих никогда не думал о том, чтобы использовать его в качестве медикамента. Он манипулировал молекулами, изучал, что превращает одну в другую. Например, он обнаружил, что может превратить хлоралгидрат в тяжелую, сладко пахнущую жидкость под названием хлороформ, пары которого могли лишить человека сознания. К 1850-м годам хлороформ начали испытывать как средство, усыпляющее пациентов перед операциями. Но с ним было слишком тяжело справиться, он был слишком опасен – пациенты могли вдохнуть чересчур большое его количество, и на операционном столе происходили случайные смерти, – поэтому исследователи отложили его в сторону и начали искать альтернативы. Либих показал, что в своей лаборатории он может превратить хлоралгидрат в хлороформ, так может ли то же самое произойти в организме? Может ли хлоралгидрат быть более безопасной альтернативой хлороформу? Его начали испытывать на животных.
Хлоралгидрат при комнатной температуре представляет собой твердое вещество, но его можно превратить в легко вводимую жидкость, просто смешав со спиртом. В 1860-х годах было обнаружено, что он прекрасно усыпляет людей в любой своей форме, твердой или жидкой. Он существовал слишком долго, чтобы быть запатентованным – его медицинское применение началось только через несколько десятилетий после того, как Либих впервые его синтезировал. Но он производился рядом фирм и широко использовался.