Были найдены и другие, потрясающе сильные. Например, в 1960 году шотландские специалисты по лекарствам создавали вариацию за вариацией тебаина, еще одного из природных алкалоидов, содержащихся в опиуме. Однажды один из сотрудников лаборатории использовал стеклянную палочку, стоявшую на лабораторном столе, чтобы помешать чай в чашках. Через несколько минут после чаепития несколько научных сотрудников упали на пол без сознания. На палочке была одна из новых молекул, над которыми они работали. Это оказалась суперполусинтетическая молекула, в тысячи раз более мощная, чем морфин. Под торговым названием Иммобилон она нашла применение в дротиках для поражения слонов и носорогов.
Полусинтетический препарат Оксикодон (он же «окси», «хлопок», «удар», «бобы» и «героин для бедных») стал главным опиатом современности. США потребляют более 80 % мировых поставок. Он распространил свое влияние от бедных кварталов до обычных американских малых городов. Он везде, его принимают все категории граждан, но особенно он популярен среди бедных белых жителей американской сельской местности. Передозировки (обычны при сочетании с алкоголем и другими опиоидами) и самоубийства с помощью «окси» – одна из основных причин снижения средней продолжительности жизни этой группы населения, и это становится противовесом всему, что делала медицина на протяжении последнего столетия.
О том, почему Оксикодон стал таким популярным, есть много информации: достаточно почитать новости. Но причина этого – тот же простой факт, который 170 лет назад превратил Китай в нацию зависимых, сделал морфий национальным скандалом в 1880-х годах и из-за которого героин стал самым печально известным наркотиком 1950-х годов. Это опиат. А все без исключения опиаты вызывают сильное привыкание.
После десятилетий работы и тысяч неудач полусинтетический путь так и не привел к волшебной молекуле, не вызывающей зависимости. Поэтому в поисках другого подхода исследователи предприняли следующий шаг. Они искали класс лекарств, основанных не на морфине, кодеине или любой другой части опиума, а на чем-то совершенно новом. Чем-то с совершенно иной структурой. Чем-то полностью синтетическом.
Удивительно, но они его нашли. Самые мощные из этих новых синтетических лекарств не только не уступают морфину в обезболивании, но могут быть в сотни раз лучше его. Но они также, без исключения, вызывают сильное привыкание.
История синтетических лекарств, столь важная для понимания нашей нынешней эпидемии злоупотребления опиоидами и передозировок ими, изложена в главе 8.
Глава 5Волшебные пули
Накануне Второй мировой войны врачи считали себя вполне продвинутыми. Они были мастерами в хирургии. Они знали – или думали, что знают – все о роли бактерий в заболеваниях. У них были вакцины, число которых только возрастало. Они изучили большинство основных витаминов. У них был доступ к сложным инструментам, таким как измерители кислотности и электронные микроскопы, аппараты рентгена и радиоскопы, применявшиеся для изучения причин болезни. Царил большой оптимизм в отношении того, что в обозримом будущем ученые найдут окончательные ответы в вопросах ДНК, протеинов и других молекул жизни.
Но в определенном смысле медицина в 1930 году была не более продвинута, чем доисторические целительные практики. Врачи в белых воротничках были беспомощны, как шаманы с погремушками, когда дело доходило до лечения инфекционных заболеваний.
Как только опасная бактериальная инфекция проникала в тело, ее не могла остановить никакая наука. Она либо прогрессировала и убивала пациента, либо тело само ее побеждало.
А бактерии вызывали убийственные эпидемии, которые проносились сквозь города и страны: пневмонии, холеры, дифтерии, туберкулеза, менингита и сотни других. Подавляющее большинство бактерий в природе либо безвредны для человека, либо жизненно важны для его здоровья (вы бы умерли без полезных бактерий в кишечнике). Но некоторые из них опасны. И их было не остановить.
Среди самых страшных бактериальных инфекций были вызванные несколькими штаммами стрептококков. Эти выносливые бактерии встречаются повсюду: в грязи, в пыли, в носу человека, на коже, в горле. Бо́льшая их часть безвредна. Но некоторые из них являются убийцами. Стрептококки могут вызывать более десятка различных заболеваний – от раздражающей сыпи до стрептококковой ангины и скарлатины. Одно из самых опасных – стрептококковый сепсис. До 1930-х годов любое попадание стрептококка в кровь могло привести к катастрофе – даже такая мелочь, как порез грязной бритвой. Если бактерия повлекла за собой сепсис (заражение крови), все деньги мира и власть не могли вас спасти.
В 1924 году после игры в теннис в Белом доме у юного сына президента Калвина Кулиджа вскочил волдырь на пальце ноги. Тот намазал его йодом и забыл об этом. Но стало еще хуже. Когда вызвали врача из Белого дома, было уже слишком поздно. Волдырь был заражен нехорошим видом стрептококка, и бактерии попали в кровь мальчика. Он боролся с инфекцией в течение недели. Но, несмотря на все, что делали лучшие медики страны, он умер.
Стрептококк был кошмаром каждого врача.
Сейчас мы воспринимаем антибиотики как должное. Если у ребенка ушная инфекция, мы даем ему антибиотик. Если бабушка или дедушка заболевают пневмонией, им дают антибиотик. Если кашель продолжается слишком долго, мы просим выписать нам антибиотик. Эти препараты спасли бесчисленные миллионы жизней – так много, что по подсчетам экспертов только благодаря антибиотикам средняя продолжительность жизни человека увеличилась на 10 лет.
Спросите большинство людей, какой был первый антибиотик, и они ответят: пенициллин. Но настоящая революция антибиотиков началась за несколько лет до широкого распространения пенициллина.
Все началось в Германии с клетки с розовыми мышами. Клетка находилась в подсобном помещении одной из немецких лабораторий компании Bayer. Шел 1929 год.
Компания Bayer, разбогатевшая благодаря целому ряду изобретенных лекарств, – от аспирина и новых снотворных и сердечных препаратов до героина, – взялась за решение проблемы бактериальных инфекций. Путь, по которому пошла компания, начался со знакомых ей химических веществ: красителей для тканей. Компания Bayer начинала как производитель красителей. Теперь они искали красители, которые могли бы помочь в лечении болезней.
Подход «красители как лекарства», пионером которого стал лауреат Нобелевской премии химик Пауль Эрлих, заслуживал большого внимания. Эрлих знал, что некоторые красители могут окрашивать определенные ткани животных, не затрагивая другие. Метиленовый синий, например, имеет особую связь с нервами. Окрасьте тонкий срез мышцы метиленовым синим, поместите получившийся препарат под микроскоп, и вы сможете увидеть нервы в виде сети тонких голубых волокон. Краситель окрашивает нервные клетки, а не мышцы. Почему так происходит?
Эрлих был мэтром красителей, он открывал новые, проверял, с какими тканями какие из них склонны связываться, пытался понять причины этих связей. Он знал, что некоторые красители также прилипают к бактериям, предпочитая их человеческим клеткам, что привело его к блестящей идее. Почему бы не использовать эти специфические для бактерий красители в качестве оружия? Что, если прикрепить к красителям яд, превратить их в управляемые ракеты, которые будут прикрепляться к бактериям и убивать их, не причиняя никакого вреда окружающим человеческим тканям? Можно ли таким образом вылечить бактериальную инфекцию внутри организма?
Он назвал свою задумку Zauberkugeln – волшебные шары. Сегодня мы используем другой термин. Представьте, что полицейский детектив преследует убийцу в переполненном фойе театра. Полицейский вытаскивает пистолет и, не прицеливаясь, стреляет в середину толпы. Не переживайте: его оружие заряжено волшебными пулями, которые со свистом проносятся мимо невинных и находят дорогу к единственной цели – к убийце, поражая виновника без вреда для остальных в комнате.
Как это представлял себе Эрлих, лекарство работает как магическая пуля: убивает только захватчика, не трогая хозяина-пациента. Сегодня мы называем такие медикаменты «волшебная пуля».
Эрлих потратил год на реализацию своей медицинской задумки. После создания и тестирования сотен химикатов, претерпевая поражение за поражением, в 1909 году он пришел к лекарству на основе красителей, и оно, казалось, работало – по крайней мере, против одного типа бактерий. Он назвал его сальварсаном. Это была грубая штука: похожая на краситель основа соединялась с ядовитым мышьяком; она вызывала ужасающие побочные эффекты. Но срабатывала против сифилиса – убийцы, еще более ужасного, чем лекарство Эрлиха. До сальварсана не существовало средства против этой планомерно набиравшей обороты болезни. Наконец появилось современное, высокотехнологичное лекарство, вышедшее из научной лаборатории.
Сальварсан Эрлиха был не слишком хорошей волшебной пулей – слишком токсичный для обычных тканей и срабатывающий только против одного заболевания, – но он доказал, что ученый может разработать новое химическое вещество, предназначенное для остановки бактериальной инфекции, и что оно может работать. Это было великолепно.
И никуда не привело. Несмотря на то что Эрлих с головой погрузился в поиск других волшебных пуль, он их больше не нашел. Как и все остальные исследователи в 1910-х и 1920-х годах. Возможно, сальварсан оказался счастливой случайностью. Большинство ученых оставили поиски.
Компания Bayer была одной из немногих, кто придерживался этого направления исследований. В 1920-х годах она с головой ушла в поиски очередного антибактериального препарата. Для этого компания инвестировала и создала нечто новое: крупномасштабный интегрированный процесс, посвященный созданию, тестированию и маркетингу новых синтетических лекарств. Вместо того чтобы полагаться на удачные и неудачные озарения отдельных гениев, таких как Эрлих, лаборатории Bayer привлекли в эту сферу команды технических специалистов, современную корпоративную организацию и большие деньги, превратив разработку лекарств в заводскую операцию – конвейерное производство открытий. Они сделали для лекарств то, что Генри Форд сделал для автомобилей в Америке.