Начиналась эпоха антибиотиков. К концу 1950-х годов они применялись, чтобы контролировать все основные бактериальные заболевания. Эпидемии, обычно убивавшие сотни тысяч ежегодно, ушли в прошлое. В течение двух десятилетий после Второй мировой войны смертность от детских болезней снизилась более чем на 90 %, а средняя продолжительность жизни в США увеличилась более чем на 10 лет. Демографы назвали эти кардинальные изменения, вызванные лекарствами, «великое изменение уровня смертности».
Начало этому положила сульфа. В отличие от других антибиотиков, производимых живыми организмами, сульфа была создана в лаборатории. Но она достигала той же цели – избирательно убивала бактерии, оставляя человеческий организм в покое, действуя как одна из волшебных пуль Эрлиха, и это возродило интерес медиков к поиску новых подобных препаратов.
Но сульфаниламид сделал еще больше. Он также указал путь к системе поиска новых и более мощных лекарств. Корпоративный подход компании Bayer, основанный на больших деньгах, закрепил за ней статус одной из первых современных фармацевтических компаний. В этом заслуга долгосрочного мышления и готовности компании к азартным играм, блестящей работы Кларера над молекулами, эффективной системы испытаний Домагка и создания взаимосвязанной сети специализированных исследовательских лабораторий и центров испытаний на животных под руководством медицинских экспертов. Bayer была прототипом современных фармацевтических гигантов.
Над открытием лекарств больше не корпели гении-одиночки, работавшие по наитию. Этим должны были заниматься научные группы, бьющиеся над сложными проблемами, используя химическую структуру в качестве руководства. Открытие лекарств превратилось из искусства в промышленную науку.
Сульфа изменила не только способ открытия медикаментов, но и правила, обеспечивающие их безопасность. Массовое отравление Эликсиром и закон 1938 года, создавший современное Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов, заложили основу для сегодняшней правовой системы, которая следит за тем, чтобы лекарства были более или менее безопасными и эффективными, а также за тем, как они маркируются. Закон США 1938 года послужил образцом для всего остального мира.
Уже только эти достижения делают сульфу одним из самых важных лекарств в истории. Но препарат, который нашел Кларер и эффективность которого доказал Домагк, сделал нечто большее. Сульфа и последовавшие за ним антибиотики вселили в общество огромную веру в фармацевтику. Медикаменты, как казалось, в самом деле творили чудеса. Оказывается, можно отыскать лекарство для лечения чего угодно, не только насморка или головной боли, но и самых смертельных болезней человечества. До появления сульфы лекарства были относительно слабыми – полумерами, ограниченными в применении. Они отпускались в местных аптеках без рецепта. Очень немногие лекарства могли что-либо полностью вылечить. Все изменилось после чудесного выздоровления Рузвельта-младшего. С оптимизмом, который воцарился после появления сульфы и антибиотиков, казалось, что человечество может найти препараты, способные вылечить все.
Но новости были не только хорошими.
Антибиотики действуют против бактериальных инфекций, но не против вирусов (вакцины по-прежнему являются лучшим средством для предотвращения вирусных заболеваний) или против паразитов (разных насекомых, вызывающих такие заболевания, как малярия; мы все еще ищем принципиально новый противомалярийный препарат). Таким образом, сфера их применения ограниченна.
Более важным, возможно, является тот факт, что цели, против которых они направлены, – болезнетворные бактерии, – очень хорошо находят способы сопротивления. Некоторые из них могут создавать химические вещества для нейтрализации антибиотиков, другие маскируются, а когда находят эффективный способ защиты, очень часто передают его другим бактериям, даже тем, с которыми они не состоят в близком родстве. Этот процесс называется «устойчивостью к антибиотикам». И здесь сульфа тоже была первой.
Сначала врачи заметили это среди солдат, многим из которых давали сульфу непосредственно перед увольнением, чтобы предотвратить гонорею. Если они заболевали, то по возвращении на службу им давали еще больше сульфаниламида. Это отлично работало. В конце 1930-х годов препарат останавливал гонорею более чем в 90 % случаев. Но к 1942 году этот показатель снизился до 75 % и продолжал падать. Немецкая армия столкнулась с той же проблемой, которая часто возникала из-за того, что солдаты принимали препарат в количестве, достаточном для того, чтобы симптомы прошли, а затем прекращали его прием раньше, чем бактерии исчезали. Те немногие бактерии, которые выжили, были наиболее устойчивы к сульфаниламиду. Они вновь заселялись и распространялись. Резистентность к сульфе начала нарастать и в случаях стрептококковой инфекции; к 1945 году был остановлен обширный ряд испытаний по борьбе сульфамидов со стрептококковой инфекцией, проводимый военно-морским флотом США, поскольку слишком многим солдатам становилось плохо. Сульфамиды переставали держать удар, как только бактерии находили способ справиться с ними.
Однако эти первые красные флажки были проигнорированы во всеобщей эйфории, которая сопровождала пенициллин и другие антибиотики. Если один из антибиотиков больше не срабатывал, пациентов просто переводили на другой – пока не возникала резистентность. Сегодня это огромная проблема, которая привела к появлению пригоршни бактерий, которые резистентны ко всем обычным антибиотикам. Доктора реже выписывают антибиотики, что довольно мудро, а если и делают это, то внимательно отслеживают их применение. Более критично оценивается повсеместное использование этих лекарств для предотвращения болезни и для разведения сельскохозяйственных животных. Мы все еще учим свой урок о том, что неправильное и чрезмерное использование этих чудесных лекарств приводит к тяжелому наказанию.
А как же сульфаниламиды? Сульфаниламиды все еще где-то рядом – различным их видам находят применение для лечения заболеваний уха, инфекций мочевых путей и других болезней, – сейчас происходит что-то вроде их возрождения из-за резистентности бактерий к прочим антибиотикам. Поскольку к 1950-м годам сульфаниламиды устарели, их использовали все меньше и меньше. В результате у бактерий исчезла устойчивость к ним. Поэтому они до сих пор часто срабатывают, и если их осторожно применять, они все еще являются ценным оружием для борьбы с инфекциями – хотя сейчас это просто второсортный антибиотик среди более чем сотни аналогов на рынке.
Глава 6Последнее нетронутое место на Земле
«Сирокко»
Анри Лабори выплыл на поверхность и судорожно хватанул ртом воздух. Он почти утонул, «Сирокко» затащил его на глубину, пока он не высвободился и не продрался сквозь тьму. Он был одним из немногих счастливчиков в спасательных жилетах. Море вспенилось от паникующих людей. Горящее масло освещало воду. Ему пришлось отбиться от трех солдат, «несчастных идиотов», как он их назвал, которые, как оказалось, не умели плавать. Они были в панике, их руки вращались, как лопасти ветряных мельниц, они хватались за все, что всплывало, и попытались сделать из Лабори живой плот. «Я должен был избавиться от них», – напишет он позже, хотя никогда не расскажет, как именно он это сделал. Лабори отплыл на расстояние от умирающих людей, пожаров и тел, плясавших на волнах, перевернулся на спину – хитрость пловцов – и посмотрел на звезды.
Это случилось как раз после часа ночи 30 мая 1940 года. Анри Лабори был младшим медицинским офицером на маленьком французском эсминце «Сирокко». Его команда помогала с большой эвакуацией войск в Дюнкерке, после того как нацистский блицкриг разбил три союзные армии и заманил выживших в окруженный порт. Позади них бы Ла-Манш. Все корабли союзников в радиусе одного дня плавания мчались в этот район, чтобы вывезти людей из Франции. Эсминец Лабори прибыл в самый разгар событий и зигзагами направился к берегу сквозь клубы черного дыма и останки полузатонувших кораблей. Солдаты выстроились вдоль береговых стен и пляжей; некоторые стояли по пояс в воде, подняв над головой винтовки. Немцы пытались уничтожить все, что движется. «У экипажа не было сомнений в том, что их дни сочтены», – вспоминал Лабори. Но «Сирокко» удалось подобрать восемь сотен французских стрелков, уложить их плечом к плечу на палубе и отплыть с наступлением сумерек. Теперь им нужно было только добраться до Англии.
До Дувра было менее 50 миль, но воды у Дюнкерка мелкие и коварные, а немецкие самолеты были повсюду, поэтому «Сирокко» медленно двигался вдоль побережья многие и многие мили, ожидая наступления сумерек и возможности прорваться. Все были в состоянии повышенной боевой готовности. Около полуночи, когда они уже были уверены, что попадут в Англию, кто-то заметил немецкий торпедный катер, появившийся из-за буя. Лабори наблюдал, как две торпеды устремились к ним и еле-еле промахнулись, пролетев совсем рядом с носовой частью катера. Затем второй залп торпед попал точно в них. «Сирокко» содрогнулся; Лабори почувствовал, как поднимается корма. Немецкие пикирующие бомбардировщики нацелились на пламя, и второй мощный взрыв разорвал «Сирокко» на части. Лабори подумал, что удар пришелся по боеприпасам корабля. Он увидел тела стрелков, которые подняло на воздух. Затем он оказался в воде.
Корабль быстро затонул, бомбардировщики улетели в поисках другой добычи, а Лабори остался лежать на спине. Проходили часы, и он видел, как люди вокруг него медленно теряли силы. Он очень замерз, его разум начал рассеиваться. Он прошел врачебную подготовку как раз накануне войны и понимал, что происходит. Ледяное море высасывало тепло из его тела, наступала гипотермия. Если так будет продолжаться дальше, он умрет.
Сколько у него времени? Его пальцы и ступни уже начали неметь, ноги стали вялыми. Достаточно понизить температуру тела, и наступает своего рода шоковая реакция: давление падает, дыхание становится поверхностным, а тело – белым и неподвижным. Это займет час? Несколько часов?