Лабори видел, как это происходило вокруг него. 90 % стрелков, которых они подобрали в Дюнкерке, умрут этой ночью. Как и половина экипажа «Сирокко».
Он заставил себя двигаться дальше. Он заметил, что на нем все еще был шлем – глупая вещь, – и возился с ремешком, пока не смог снять. Он смотрел, как шлем медленно наполняется морской водой. Должно быть, в нем есть дыра, подумал он. Он смотрел на шлем, пока тот не погрузился в воду. Его мышление затормаживалось.
Каким-то образом он продержался до рассвета. Тогда он увидел несколько тусклых огоньков и услышал далекие крики. Небольшой британский военный корабль искал выживших. Он видел, как люди из последних сил отчаянно метались вокруг него, пытаясь попасть на борт. Моряки на палубе бросали веревки, а пловцы царапали друг друга, чтобы добраться до них. Сумасшедший дом. Оставшиеся в живых после гибели «Сирокко» были настолько слабы, что некоторые из них не могли подняться – они пробирались к борту, теряли хватку и падали обратно на остальных. Люди тонули. Лабори заставил себя сдержаться и подождать, пока хаос уляжется. Затем, приложив огромные усилия, он подплыл к берегу, схватился за скользкую веревку и начал подтягиваться. Он добрался до поручней, влез на борт и тут же потерял сознание. Лабори пришел в себя в ванне с теплой водой, и кто-то хлопал его по лицу, говоря: «Давай, док, еще чуть-чуть!»
Страдающий от истощения Лабори был доставлен во французский военный госпиталь, где, по мере выздоровления, впал в странную неприятную депрессию. Сегодня мы назвали бы это состояние посттравматическим стрессом. Лабори знал только, что чувствует себя не в своей тарелке, как будто земля под ним превратилась в зыбучие пески. «Я обнаружил, что меня расстраивает мысль о необходимости продолжать жить», – вспоминал он. Ему было 26 лет.
Но и здесь он продолжил прокладывать себе дорогу. Общественное внимание отвлекло его. Он стал одним из «героев «Сирокко», как их называла пресса. Его наградили медалью. Он нашел утешение в работе на врачебных дежурствах. Его чувство юмора стало мрачным. Но все же он чувствовал себя немного отстраненно, как будто наблюдал за жизнью сквозь стекло.
Когда французские военные сочли, что он достаточно оправился, его командиры решили, что ему будет полезно сменить обстановку, и отправили его на военно-морскую базу в Дакар, столицу Сенегала в Северной Африке. Здесь, среди солнечного света и песка, он в течение нескольких утренних часов занимался общей медицинской практикой, а остальную часть дня проводил за рисованием, писательством и верховой ездой. Он был небольшого роста, но хорош собой, привлекателен почти как кинозвезда со своими густыми темными волосами; также он был умен, амбициозен, привычен к деньгам – его отец был врачом, мать происходила из аристократической семьи – и немного чванлив. Ему было ненавистно изгнание в компании жены и маленьких детей в знойное африканское захолустье, и он отчаянно хотел вернуться во Францию. Чтобы отвлечься от скуки, он решил сконцентрировать внимание на хирургии. Он нашел наставников среди врачей Дакара и, по сути, сам обучился искусству резать и шить, используя трупы из местного морга. У него были умелые руки. Но ему не хватало терпения.
Когда он начал оперировать живых пациентов, несмотря на его мастерство и прилагаемые усилия, все часто шло не так, как надо. Регулярно, казалось бы, без всякой причины во время операции у раненого солдата падало давление, дыхание становилось поверхностным, а сердцебиение учащалось. Это было дурным знаком.
Часто пациенты умирали на операционном столе, но не в результате самой операции, а от травматического шока. Никто не знал, что его вызывает, и в то же время мало чем можно было с ним бороться. Никто не знал, почему у одних пациентов шок развивался, а у других нет. Казалось, ничто не могло вызвать такие странности.
Лабори решил найти ответы. Переезжая с поста на пост в течение войны, он изучал всю медицинскую литературу по теме операционного шока, какую только мог найти. И картинка начала складываться. Большинство экспертов считали, что шок – это реакция на травму (в том числе на то, что хирург укладывает человека на стол и разрезает его). Исследователи только-только узнали, что раненые животные реагируют на травму выбросом в кровь целого потока химических веществ, таких как адреналин, вызывающих реакцию «бей-беги-замри». Адреналин увеличивает частоту сердечных сокращений, ускоряет метаболизм и изменяет циркуляцию крови. Лабори пришел к выводу, что ключ к операционному шоку можно найти в химических веществах, которые организм выбрасывает в кровь при травме.
Таким был один из подходов, но он не был единственным. Некоторые исследователи считали, что этот шок скорее психический, чем физический. В конце концов, шоковая реакция может быть вызвана как страхом, так и травмой. Пригрозите кому-нибудь ножом, убедите его в том, что собираетесь причинить ему боль, – и его сердцебиение ускорится, дыхание станет прерывистым, он вспотеет. Другими словами, психический стресс сам по себе может вызвать шоковую реакцию. Лабори наблюдал это у своих пациентов: некоторые из них за несколько часов до операции так напрягались, так волновались из-за предстоящей боли, что начинали проявлять признаки шока задолго до того, как скальпель касался кожи. Возможно, операционный шок был просто продолжением этого – естественной реакцией, зашедшей слишком далеко и вышедшей из-под контроля.
Лабори объединил две эти идеи. Он рассуждал следующим образом: тревога пациента и его боязнь боли перед операцией вызывают выброс химических веществ в кровь. Затем физический шок от операции выводит этот выброс на новый уровень. Психический стресс и физические реакции связаны.
Так что, возможно, решение заключалось в том, чтобы затормозить этот процесс, ослабив страх перед операцией. Уменьшите страх, снимите тревогу, и вы сможете заблокировать или замедлить химические вещества в крови и не допустить запуска фатального шока.
Но что это за химические вещества? О таких молекулах, как адреналин, было известно очень мало, поскольку они выделялись в очень малых количествах, быстро разбавлялись в крови до почти необнаруживаемых концентраций, а затем полностью исчезали в течение нескольких минут. Об адреналине постепенно узнавали все больше, но это не единственная подобная молекула – были и другие, которые еще предстояло идентифицировать. Лабори прочитал все, что мог, по этой теме, став одним из тех редких хирургов, которые глубоко понимают биохимию и фармакологию, и начал играть с идеями об управлении химическими веществами стресса в организме.
Пациенты стали его подопытными. Когда война закончилась, Лабори все еще находился в Северной Африке. Но теперь его тоска прошла, потому что он занимался своими исследованиями, проверял способы успокоить пациентов и расслабить их перед операциями. Он смешивал различные препараты в химические коктейли, которые должны были снизить уровень тревожности. Найти правильное сочетание ингредиентов было трудно. Врачи прошлого пробовали многое, чтобы успокоить пациентов, – от рюмки виски до снотворного, от морфия до нокаутирующих капель. Но все они, по мнению Лабори, были несовершенны. Все они имели побочные эффекты, некоторые из которых могли быть довольно опасными. Расслабляя пациентов, они ослабляли их. Они усыпляли пациентов. Лабори хотел, чтобы его пациенты были сильными и спокойными, не волновались перед операцией, но не теряли сознания, пока не окажутся на столе.
У греков было слово для того, что искал Лабори: атараксия, психическое состояние человека, который свободен от стресса и беспокойства, но в то же время силен и добродетелен. Он хотел воссоздать атараксию с помощью лекарств. Поэтому продолжал поиски и испытания.
К этому он добавил еще одну идею, возможно, вдохновленную его пребыванием в воде после случая с «Сирокко». Он решил попробовать охладить своих пациентов. Если замедлить их метаболизм, подумал он, то, возможно, удастся ослабить шоковую реакцию. Он впервые применил метод, который назвал «искусственной спячкой», используя лед для охлаждения пациентов наравне с лекарствами.
Этот подход, как писал позже один историк, был откровенно революционным. Другие исследователи шли противоположным путем, пытаясь купировать шок, когда он уже действовал, с помощью уколов адреналина – совершенно неправильное решение, считал Лабори. Он был убежден, что его «искусственная спячка» в сочетании с правильными препаратами сделает свое дело.
RP-4560
К 1950 году Лабори опубликовал в медицинских журналах ряд положительных результатов. Его работа привлекла к нему такое внимание, что начальство решило вызволить его из глуши и привезти в центр всех французских земель – Париж.
Ах, Париж! Париж был целым миром для любого амбициозного француза (или француженки). Он был домом политических лидеров и деловых кругов страны, религиозной элиты и военных, лучших писателей, композиторов и художников, лучшего университета страны («Сорбонна») и ведущих интеллектуалов (Французская академия), самых прекрасных зданий и самой красивой музыки, моды и еды, лучших библиотек и исследовательских центров, музеев и учебных центров. Если вы были французом и пионером своей области, ваше сердце жаждало должности в Париже.
И вот Лабори приехал. Его перевели в самый престижный военный госпиталь страны, Валь-де-Грас, всего в нескольких кварталах от «Сорбонны». Там, имея доступ к широкому кругу экспертов и гораздо большие ресурсы, он углубил свои изыскания.
Ему был нужен специалист по лекарствам, и он нашел его в лице увлеченного исследователя по имени Пьер Гугенар. Лабори и Гугенар принялись за работу, совершенствуя технику «искусственной спячки», сочетавшуюся со смесями из атропина, прокаина, кураре, различных опиоидов и снотворных препаратов.
Их заинтересовало еще одно химическое вещество, выделяемое организмом в ответ на травму, – гистамин. Гистамин участвует в самых разных процессах в организме – они выделяются не только в результате травмы, но и участвуют в аллергических реакциях, возникают при укачивании и стрессе. Возможно, гистамин играл определенную роль в шоковой реакции.