Яд минувшего — страница 8 из 20

[16]

Говорить всего труднее как раз тогда, когда стыдно молчать.

Франсуа де Ларошфуко

Глава 1. Талигойя. Ракана (б. Оллария). 400 год К. С. Вечер 15-го дня Зимних Скал

1

Уже привычно сомкнулись двери, отделяя Высокий Совет от остального мира. Мевен замер лицом к порогу и спиной к его величеству, а заменивший Дэвида Лаптон встал у королевского кресла. Робер покосился на его предшественника: новоявленный граф глядел в пол, серое траурное платье казалось погребальным саваном. Карваль опасался за рассудок последнего из Рокслеев, и Робер эти опасения разделял – Дэвид словно бы уходил в серую пустоту.

Важно пробили новенькие часы, повернулся украшенный созвездиями циферблат, Полуденного Спрута в облицованной золотыми пластинами башне сменили Закатные Кони. Наступил вечер, вцепился в сердце красными когтями, требуя вспомнить. Повелитель Молний был бы и рад, только лихорадка вымела голову и душу подчистую, оставив лишь тени.

Часы отзвонили, Мевен и Лаптон, согласно уставу, поспешно сменили плащи, теперь они были в алом, а лиловый атлас лег на ковер вечерними тенями. Его величество поднял руку, сверкнули камни четырех колец. Неужели этот человек мог продать фамильный янтарь, чтобы сводить друга в таверну? Неужели у него были друзья?

– Эории Кэртианы, – королевский взгляд скользнул по разноцветным скамьям и остановился на сверкающем Звере, – мы, Альдо Первый, объявляем Высокий Совет открытым. У нас мало времени и много дел, но сначала сплетем боль с радостью.

Дом Скал понес тяжелую утрату. Смерть унесла Джеймса Рокслея и Арчибальда Берхайма. Оба были истинными эориями и Людьми Чести, да будет им покойно в Рассвете. Орстон!

– Мэратон! – прошуршали эории, но Дэвид даже губами не шевельнул.

– Мэратон, – наклонил голову сюзерен. – Но жизнь продолжается. По извечному закону ушедшим, не оставившим сыновей, наследуют братья и сыновья братьев. Брат Джеймса Рокслея Дэвид и племянник Арчибальда Берхайма Мариус здесь. Может ли кто перед лицом государя и Создателя оспорить их права?

Берхайм вскочил и замер, словно копье проглотил, Дэвид тоже поднялся, теперь он глядел в стену. Громко стучали часы – воистину нет ничего равнодушнее времени. Альдо повернулся к скамье Скал, звякнули, напоминая о Багерлее, королевские цепи.

– Дэвид, брат Джеймса, Мариус, сын Герберта, будете ли вы нам верны?

– Именем Создателя и во имя Его, – глаза Берхайма верноподданно пожирали сюзерена, – клянусь Честью верно служить вашему величеству.

– Граф Рокслей?

Дэвид вздрогнул, словно ему за ворот кинули ледышку. Глупое сравнение, глупая церемония…

– Я умру за Талигойю и короля… клянусь.

– Граф Рокслей, граф Берхайм, займите свои места на Скамье Скал. Мы верим вам, но доверие государя не бесконечно, – ноздри сюзерена раздувались, но говорил он спокойно. – Не прошло и двух месяцев, как мы назвали Удо Борна графом Гонтом.

Увы, он предал и свою Честь, и свою кровь. Из уважения к прежним заслугам и в память его братьев, погибших за дело Раканов, мы оставили изменнику жизнь, ограничившись вечным изгнанием. Мы полагали, что титул графа Гонта должен перейти Конраду Борну, однако Бонавентур Гонт представил убедительные доказательства того, что его ветвь старше ветви Борнов. Есть ли кто, готовый оспорить его право?

– Есть, – Ричард Окделл поднял руку, словно унар, – есть!

– Слово хозяину Круга.

– Мой государь, – от волнения цивильный комендант раскраснелся, – прямыми потомками Рутгерта Гонта являются графы Штанцлер. Эр Август… Граф Штанцлер имеет огромные заслуги перед Людьми Чести… Я как глава Дома Скал ручаюсь за его верность.

Вот только Штанцлера с его отравой здесь и не хватает! Хотя агарисские мерзавцы не лучше, разве что мельче.

– Что скажет Повелитель Волн? – Пусть Придд, что хочет, то и говорит, но Повелитель Молний скажет «Нет!». Эпинэ и Штанцлер одним воздухом дышать не станут.

Валентин неторопливо поднялся, Робер не видел Спрута с Доры, там он казался человеком, на Высокий Совет явился серый истукан.

– Я не готов обсуждать лояльность человека, много лет бывшего кансилльером при дворе Олларов и сохранившего свою должность после двух восстаний, – светлые глаза смотрели прямо и равнодушно. – Исходя из нынешнего местонахождения господина Штанцлера, я полагаю, что к нему имеется ряд серьезных претензий. Для члена Высокого Совета это нежелательно.

Что до притязаний Штанцлеров на титул графов Гонт, то если они и впрямь потомки Рутгерта, у них больше прав, чем у наследников его кузена по женской линии, отбывшего в Агарис.

– Гонты принадлежат к Дому Волн, – напомнил Альдо, – и долг Повелителя сказать «да» или «нет».

– Нет, – скучным голосом объявил Спрут. – По крайней мере, пока мой государь и задержавший бывшего кансилльера Повелитель Молний не признают графа Штанцлера достойным доверия.

– Справедливо, – согласился его величество. – Герцог Эпинэ, мы вас слушаем?

– Ничего не могу сказать про кровь, – будь старый интриган хоть Раканом, хоть Олларом, быть подлецом он не перестанет, – но самому Штанцлеру я не верю. Должен ли я объяснить почему?

– Это очевидно, – величественно кивнул сюзерен. – Оклеветать Повелителей Молний и послать на верную гибель Повелителя Скал недостойно человека Чести. К тому же представленные дедом Штанцлера свидетельства вызывают серьезные сомнения в их подлинности, однако мы проверим их еще раз. Пока же титул графа Гонта остается свободным, а его голос на Высоком Совете передается главе Дома Волн. Герцог Придд?

Спрут равнодушно поклонился:

– Клянусь Честью использовать свои полномочия во благо моего государя.

2

Судьба Штанцлера была решена. Обиды Эпинэ и лизоблюдство Придда перевесили заступничество Скал. Ричард глубоко вздохнул и попытался успокоиться. Вмешиваться не следовало, это юноша понимал с самого начала, но не сдержался, оказав эру Августу дурную услугу. Альдо прилюдно согласился с Иноходцем и Спрутом, сказавшим «нет» только потому, что Окделл говорил «да». Добиться другого ответа будет трудно – сюзерен имеет обыкновение решать раз и навсегда, но отступиться Дикон не мог. Не только ради Штанцлера, но и в память Морена, просившего за больного старика за полчаса до гибели.

Память о Доре заставила вздрогнуть и сжать резные подлокотники. Пережитый ужас не отпускал, как не отпускает провалившуюся овцу болото, но Окделл не овца! Дикон сжал зубы, заставляя себя слушать, хотя и без того знал, кто будет командовать гвардией. Мартин Тристрам. Юноша с удовольствием бы поменялся с ним местами, но оставить пост цивильного коменданта – значит признать свое поражение и подвести Альдо. Лишь поймав мерзавца, покушавшегося на Иноходца и убившего Удо, можно говорить о смене должности, а ключ ко всему – Суза-Муза с его пронырливостью. Это кто-то из обитателей дворца, вхожий во все апартаменты и так или иначе связанный с Лаик. Придворный? Гимнет? Слуга? Кем бы он ни был, он – враг Раканов, для отвода глаз примкнувший к победителям. Приспешник Колиньяров? Если первым Сузой-Музой был Эстебан, очень похоже…

– Гвардия умрет за своего государя. – Мартин Тристрам поднялся с колен, сверкая четырехцветной перевязью.

Сюзерен усмехнулся:

– Гвардия должна не умирать, а побеждать. Пусть умирают наши враги.

– Так и будет! – выкрикнул молодой Берхайм.

– Мэратон, – голос сюзерена слегка зазвенел, и Ричард понял: сейчас Альдо перейдет к главному.

– Эории Талигойи, – король еще ничего не сказал, но комната словно бы выстыла, – завтра в полдень в Гальтарском дворце начнется суд над герцогом Алва. Суд продлится три дня, после чего вам предстоит решать, виновен ли подсудимый.

Мы не можем вручить судьбу одного из высших эориев ординарам и чиновникам, и мы не вправе закрыть глаза на его преступления. То, что совершил Удо Борн, касалось лишь нас, и мы помиловали преступника. Рокэ Алва принес неисчислимые бедствия всем Золотым Землям, он должен понести заслуженное наказание.

Отныне вы – члены Высокого Суда. Пока длится процесс, вы не должны обсуждать происходящее друг с другом и вмешиваться в ход суда, но вы можете требовать в перерывах разъяснений у наших доверенных законников. Когда все обстоятельства будут прояснены, вы в этом зале и в нашем присутствии скажете свое слово. Мы надеемся на вашу справедливость.

Герцог Окделл, герцог Эпинэ, герцог Придд, граф Карлион, мы знаем, что герцог Алва виновен в гибели ваших близких, однако жажда мести не должна застить вам глаза. Помните, вы судите эория, а нас слишком мало, чтобы мстить себе подобным. Мы не унизимся до мести, мы возвысимся до справедливости. Вы меня поняли?

– Дом Скал будет справедлив, – отрезал Ричард за себя и своих вассалов. Ворон не младенец, виновный лишь в том, что родился не в той семье. Справедливость требует, чтоб он ответил за все, исповедь Эрнани лишь ускорила развязку.

– Дом Волн исполнит свой долг. – Для Спрута суд просто докучливая обязанность. Знай он про Эктора, равнодушия на бледной физиономии поубавилось бы, но эта тайна должна умереть.

– Дом Молнии будет справедлив, – голос Робера был хриплым. Святой Алан, он же совсем болен, а еще в Надор собрался! Ничего, раньше приговора не уедет. За три дня лихорадка должна пройти, а нет – придется сказать сюзерену. Иноходец может злиться сколько угодно, но в таком виде он никуда не поедет…

– Мы верим своим вассалам и друзьям. – Альдо поправил королевскую цепь и улыбнулся. – Что ж, осталось лишь назвать гуэциев[17], обвинителя и защитника. Ведение заседаний мы поручаем старейшине Совета провинций, помогать ему будет супрем. Обвинение представляет граф Феншо, защиту – мэтр Инголс.

Граф Феншо… Дядя Оскара. Сможет ли он сохранить беспристрастность и что станут говорить? Желающие увидеть в правосудии месть найдутся всегда.

Одинокая рука взмыла вверх.

– Герцог Придд, – сюзерен удивленно поднял брови, – мы вас слушаем. Говорите.

Траурная фигура поднялась над лиловой скамьей. Как много здесь серого – Придд, Рокслей, Эпинэ… Почему он надел траур лишь сейчас?

– Славлю моего государя! – Спрут обернулся к Ричарду и слегка поклонился. – Герцог Окделл знает о прискорбном случае с генералом Феншо больше моего, но разумно ли доверять обвинение близкому родственнику человека, расстрелянного по приказу обвиняемого? Недоброжелатели распустят слухи о личных счетах. Вчера в городе появились очередные вирши графа Медузы, они имеют успех среди черни.

– Придд прав, – кивнул Эпинэ и закашлялся, – говорить станут…

– Говорить станут в любом случае, – устало произнес Альдо, – но отыскать в Талигойе достойного и родовитого законника, который не потерял бы по милости Алвы родича или друга, возможным не представляется. Граф Феншо поклялся Честью следовать закону и только закону, мы не имеем оснований усомниться в его словах.

– Я не вижу повода отзывать графа Феншо, – выпалил Ричард, – если, разумеется, герцог Придд ничего не скрывает.

– Могу я уточнить, что означает «ничего»? – Ледяной взгляд и ледяная ухмылка, кэналлийские работорговцы и то приятней. – О персоне графа Феншо, прослужившего под началом моего отца более шести лет, я знаю немного, я не интересовался судопроизводством. Поклясться же в том, что у меня нет тайн от герцога Окделла, не могу, они есть. Подозреваю, что это взаимно, но позволю себе вернуться к обвинению.

Прокурорскую мантию мог бы надеть вассал Рокслеев. Первой жертвой в этом семействе, насколько мне известно, стал павший от рук знаменитого Давенпорта маршал Генри, что исключает обвинения в личной предвзятости.

Негодяй, какой же все-таки негодяй! На Дэвида страшно смотреть, а Спрут тычет ему в лицо смертью родичей и тем, что при узурпаторах Рокслеи не пострадали.

– Герцог Придд во многом прав, – неужели сюзерен еще не понял, что такое Спрут?! – К сожалению, у Мэнселла нет времени для ознакомления с делом. По городу ползут слухи, касающиеся пребывания герцога Алва в Хексберг, их следует опровергнуть. Посольская палата уже оповещена.

– Феншо не нарушают клятв, – не сдержался Дик, – я бы гордился такими ординарами.

– Значит ли это, что Давенпортами вы не гордитесь? – Спрут поправил манжет на правой руке. Это могло быть случайностью, а могло намекать на пропущенный удар.

– Герцог Придд, – повысил голос Альдо, – герцог Окделл, напоминаем вам об эдикте. Мевен, мы ждем старейшину Совета провинций.

3

Похожий на сыча чиновник развязал кожаный мешок, выложил на конторку несколько свитков и отступил в сторону, поджав губы. Кракл с высоты своего роста покосился на подчиненного, проглядел подготовленные бумаги, поменял местами вторую и пятую и поклонился.

– Мой государь, я готов.

– Мы слушаем, – бросил король, – но только самую суть.

– Мой государь, – возвестил Кракл, – господа, дело, которое я и граф Феншо имели честь изучить во всех подробностях, смело можно назвать выдающимся. Тем не менее оно не является уникальным: мы разобрали более четырех десятков приговоров, вынесенных в пору становления Золотой империи, и отобрали восемь, имеющих несомненное сходство с делом герцога Алва.

Во всех восьми случаях в присутствии Эрнани Святого, Эсперадора или же глав орденов суд эориев выносил обвинительный приговор. В шести случаях обвиняемые были казнены на пятый день со дня вынесения приговора. Лентул Лициний был прощен Эрнани Святым и выслан в южные провинции без права возвращения в Кабитэлу. Был помилован и Силан Кулла, за которого поручился святой Адриан. Раскаявшийся преступник принял эсператизм и вступил в орден Знания под именем Валерия.

Альдо поморщился, словно вгрызся в незрелый лимон:

– Часто ли магнусы вмешивались в правосудие Эрнани Святого?

– Шесть раз. – Кракл не колебался, похоже, и в самом деле одолел старые фолианты, но лучше б косая скотина наслаждалась обществом закатных кошек и пением Дейерса.

– Выходит, пять раз император ответил клирикам «нет»? – оживился Альдо, без сомнений, имея в виду Левия.

– Да, государь, – подтвердил будущий гуэций. – Хочет ли его величество услышать о прецедентах подробнее?

– Того, что вы сказали, довольно. Талигойские эории решат судьбу обвиняемого так же, как их предки решали судьбы заговорщиков и предателей, но обвинения должны быть доказаны. Глава Великого Дома имеет право на справедливый и беспристрастный суд, запомните это.

Герцог Придд, герцог Окделл, герцог Эпинэ, мы уже говорили это и повторяем еще раз. Забудьте о ваших потерях и оцените собранные графом Краклом и графом Феншо улики, как если бы речь шла о незнакомом вам человеке. Граф Кракл, если мы не ошибаемся, герцогу Алва вменяются и те преступления, которые в Золотой империи были невозможны?

– Да, ваше величество, – оживился косой судия[18]. – Можно считать доказанным, что…

– Об этом мы услышим завтра. Герцог Окделл, вы хотите что-то сказать?

– Да, – Ричард был бледней Придда. – Какой… Как проводилась казнь?

– По кодексу Доминика, – с достоинством произнес Кракл, – осужденным предоставляли выбор между ядом и мечом.

– Спасибо, – Дикон выглядел как-то странно. – А… А были другие кодексы?

Мальчишка наконец понял, что ему предстоит осудить человека, который его отпустил. Подсыпать яд и получить свободу, коня и золото, а потом угодить в судьи… Это страшней, чем получить ненужную тебе жизнь, много страшней и безнадежней.

– Кракл, – в голосе Альдо прозвучало раздражение, – отвечайте на вопрос герцога Окделла.

– Мой государь, – лицо графа вытянулось, глаза лихорадочно завращались в разные стороны, – гальтарские законы многочисленны, противоречивы, несовершенны и основаны на древних суевериях. С тех пор юриспруденция продвинулась далеко вперед, первым шагом стал кодекс Доминика… Но я… Я предполагал, что возникнут некоторые вопросы, и осмелился привести с собой знатока древнего права. Если будет угодно его величеству, он готов к ответу.

– Это, по меньшей мере, любопытно. – Альдо с неподдельным интересом оглядел круглого чиновника. – Как ваше имя?

– Третий советник супрема Фанч-Джаррик к услугам вашего величества.

– Вы можете ответить на вопрос Хозяина Круга?

– Я занимаюсь имущественным правом и правом наследования, – важно произнес бумажный сыч, – однако я изучал кодексы Анэсти Справедливого и Эодани, а также комментарии к оным, и кодекс Доминика, принятый в одиннадцатом году Круга Волн и действовавший до триста девяносто восьмого года.

– Прекрасно, – кивнул Альдо. – Вы дворянин?

– Я принадлежу к старинной надорской семье, – сообщил чиновник. – До прихода Олларов Фанч-Джаррики из Фанч-Стаута числились вассалами Давенпортов, в свою очередь бывших вассалами Рокслеев, являвшихся кровными вассалами Дома Скал.

– Ричард Окделл, – распорядился его величество, – мы обязываем вас как главу Дома взять господина Фанч-Джаррика под свое особое покровительство, а теперь просим всех, кроме герцога Окделла и герцога Эпинэ, нас оставить.

Завтра нас ждет тяжелый день, мы должны явиться в Гальтарский дворец со свежей головой и открытым сердцем. Кракл, Фанч-Джаррик, подождите в приемной. Возможно, вы нам понадобитесь еще сегодня.

Глава 2. Талигойя. Ракана (б. Оллария). 400 год К. С. Ночь с 15-го на 16-й день Зимних Скал

1

– Слава истинным богам, на сегодня – все! – Сюзерен с наслаждением развалился в кресле. – Есть хотите?

– После ужина в сон клонит, – Робер зацепился рукой о подлокотник и поморщился, рана упорно не хотела заживать, а Эпинэ – лечиться. – Проедусь-ка я к Багерлее и оттуда – к Ружскому, тьфу ты, к Гальтарскому дворцу.

– Смотри, чтоб твой ужин завтраком не оказался, – предупредил Альдо, – но проверить нужно. Хватит с меня уличных сюрпризов.

– Я тоже поеду, – твердо сказал Дикон. Мотаться темными холодными улицами не хотелось, но мало ли чего не хочется, долг есть долг.

– Мы справимся, – улыбнулся Эпинэ. – Ночью горожане спят, а мародеры по нашей части.

– Робер дело говорит, – согласился сюзерен, – а мне компания нужна, иначе взбешусь.

– Я остаюсь, – быстро сказал Дик.

– Тогда я пошел. – Эпинэ быстро прикрыл глаза ладонями, неприятно напомнив Ворона. – Будем надеяться, обойдется.

– Ты о чем? – король непонимающе уставился на своего маршала и внезапно расхохотался. – А, понял! Не бойся, мы не куры, никакой Жаймиоль нас на вертел не насадит.

– Как Мэлли… ца?

– Мелания ждет Матильду. – Сюзерен зевнул и замотал головой. – Я, кстати, тоже. Что-то бабка загуляла, пора бы и вернуться. Ужинать ты не хочешь, а выпить?

– После суда, – пообещал Робер. – И не просто выпью, а напьюсь. Сейчас не до того.

– Тогда проваливай, – велел Альдо, – а то стоишь, как укор совести и пример воздержания.

– Удачи. – Эпинэ напоследок погладил запястье и быстро вышел, едва не зацепив плечом дверной косяк. Ехать Иноходцу откровенно не хотелось, но его долг – проверить улицы, а долг Дика – рассказать про Ринальди. На Карваля, каким бы неприятным тот ни был, можно положиться, а переговорить с Альдо необходимо. Причем без свидетелей.

– Рановато господин маршал встал, – посетовал сюзерен, – ему бы лежать и лежать. А что делать, если вокруг урод на уроде?

– Вернуть? – вскочил Дикон. – Я сам поеду!

– Сядь, – велел Альдо, – за Робером есть кому приглядывать. Мне б таких вассалов!

– Надор верен вашему величеству. – Сердце Ричарда протестующе заколотилось. – Я… Я готов за тебя умереть!

– Я знаю, – лицо короля стало грустным. – И ты, и Робер, но у Робера две тысячи солдат и офицеров, которые думают не о себе, а о нем. Ты можешь таким похвастаться? Я нет! Нам с тобой приходится платить за верность или деньгами, или должностями, или обещаниями.

– Нокс не хуже Карваля, – не очень уверенно произнес Ричард, – то есть он мне предан. И Джереми…

– Если Джереми тебе предан, то он мертв, – отрезал сюзерен. – Нокс… Он за тебя еще не умирал. Нет, твои северяне – отменные воины, я ими доволен, но себя ради нас они не забудут. Помни об этом.

– Люра перешел на твою сторону не за деньги, – напомнил Ричард. Альдо не ответил, прошелся по опустевшему залу, увязая в золотистом ковре, постоял возле хмуро тикающих часов, выдвинул и задвинул ящик бюро.

– Истинные боги, – рука короля сжалась в кулак, – мне сейчас понадобится вся верность, которую можно наскрести. Вся! Думаешь, Робер зря осторожничает? Он простодушен, но не глуп и, к счастью, не слеп. Алву не только ненавидят, но и любят, его могут отбить. Разумеется, не в первый день, но ухо лучше держать востро.

– Ужин для его величества сервирован в Малой столовой, – возвестил с порога слуга.

– Хорошо, – бросил Альдо, – через полчаса подавайте.

Лакей исчез, сюзерен царапнул мизинцем переносицу и нахмурился:

– Ты ведь чего-то хотел, у тебя на лбу написано. А ну, рассказывай!

– Хотел, – если не знаешь, с чего начинать, начинай с самого простого. – Эр Август – честный человек, он достоин титула больше агариссца. Я знаю, Робер его не любит, но Штанцлер всю жизнь служил Великой Талигойе. Я ручаюсь за него.

– И зря. Тут я с Иноходцем на одном берегу. – Альдо поднялся с кресла и потянулся. – Закатные твари, какой же я голодный! Дикон, твой распрекрасный дриксенский гусь думает только о себе. На Талигойю ему плевать, на друзей и короля тем паче, потому он и выжил. В эории ему захотелось! Шляпнику…

– А он шляпник? – растерянно переспросил Ричард. – Это правда?

– Завещание Гонта, где он благословляет своего сына Оскара, подлинное. Якобы исповедь слуги, вывезшего младенца в Дриксен – брехня, хоть и ловко слепленная. Бумага старая, слова тоже в порядке, тогда так и выражались, но самому письму и полусотни лет не наберется. Я завещание Бланш вдоль и поперек знаю, королева писала лучшими чернилами, а они выцвели и позеленели. Ты веришь, что у простолюдина в дриксенском захолустье письменные принадлежности были лучше?

– Нет, – отрицать очевидное глупо, – но… эр Август мог не знать, что его отец или дед…

– Штанцлер не эр, – отрезал Альдо, – а потомок проходимцев и сам проходимец. Вообще-то твоего приятеля за все его художества следует вздернуть, и я бы это сделал, но эориям полезно посмотреть, как самозванец лезет на террасу Мечей. Августу предстоит путь в Гальтару, а пока пусть думает, что его в Багерлее из-за Эпинэ держат… И, Дикон, что на тебя накатило? Я понимаю твои чувства, но расспрашивать о казни до суда неприлично.

– Я боялся, что Ворон… – как же порой трудно объяснять, но молчать и дальше нельзя! – Если Алву осудят, как Ринальди… он станет драться со всеми по очереди, а он… Ты не знаешь, как эр Рокэ фехтует, это… Все равно, что с Леворуким драться.

– Про таланты Алвы я наслышан, – лицо сюзерена оставалось хмурым, но он больше не злился, – только пустить их в ход Ворону не удастся. Ты же слышал, что сказал законник? Преступник выбирает между ядом и мечом. Полагаю, Алва предпочтет меч.

– Ринальди должен был драться! – Если б речь шла только о нем, Дикон бы не спорил. – Наверное, выбрать меч – значит принять бой…

– Ринальди был Раканом, а Раканы выше эориев настолько же, насколько эории выше ординаров. Обвиняя и осуждая Ракана, эории становятся преступниками в глазах истинных богов, а преступление смывается кровью. Это же очевидно.

– Конечно! – Дикон почувствовал, как с его души валится холодный серый камень. Да что там камень, целый надорский утес. – Ринальди должен был драться не с Эридани, а с Лорио и остальными…

– Стой, – вдруг велел Альдо, хватаясь за шнур, – мы не о том говорим!

– Мой государь? – Светловолосый гимнет в закатном плаще в полутьме напоминал Леворукого. Не хватало разве что кошки на плече.

– Кракл и этот, второй, здесь? Пусть войдут.

– Повиновение государю.

Альдо отбросил со лба волосы и недовольно поморщился:

– С анаксами не дерутся, Дикон, но я не собираюсь гнать на убой своих вассалов.

– Мой государь? – Длинный, худой Кракл и низенький, не то чтобы толстый, но какой-то круглый Джаррик вдвоем являли собой забавное зрелище, только Дику было не до смеха.

– Мы желаем знать, – сюзерен успел повернуться лицом к окну, – что означает выбор между мечом и ядом.

– Осужденный мог выбирать способ казни. – Кракл отвечал уверенно, так говорят лишь те, кто знает точно.

– Хорошо, – руки Альдо были сцеплены за спиной, – что значит «выбрать меч»?

– Это считалось более почетным. Эорий в присутствии свидетелей бросался на собственный меч.

– А если он не выбирал ничего? – продолжал расспрашивать Альдо. – Мы не желаем неожиданностей.

– Такое было лишь раз, – Кракл сосредоточенно свел брови, – лишь раз…

– Сициний Батиат в пятнадцатом году Круга Волн, – подсказал Фанч-Джаррик. – Он испугался, и Манлий Ферра довел казнь до конца собственноручно. Тогда же в кодекс Доминика вписали, что эорий, отказавшийся от права на смерть от собственной руки, умирает от чужой. В некотором смысле это стало возвращением к более ранним законам, когда род смерти соотносился с Домом, из которого вышел обвиняемый. Преступники из Дома Волн подлежали отравлению, преступников из Дома Ветров пронзали стрелами, вассалов Молний казнили мечом, а Скал – копьем.

– Иными словами, во время действия кодекса обмануть правосудие пытался один Батиат?

– Во время царствования Эрнани Святого, – торопливо уточнил Кракл. – Позднее преступников все чаще казнили сначала гимнеты, а потом – палачи. Последним, пожелавшим умереть от собственной руки, был… был…

– Альбин Гариани, осужденный в 202 году Круга Волн, – не ударил в грязь лицом чиновник, – казнь пришлось отменить до решения Эсперадора, так как конклав к тому времени объявил самоубийство грехом.

Альдо резко развернулся:

– Если герцога Алва приговорят к смерти, – глаза государя недобро сверкнули, – он сможет выбрать между ядом и мечом. Если он откажется от своего права, то умрет как Повелитель Ветров. Мы сказали, а вы слышали.

2

– Дорогая, вы прелестны. – Женщина в сером платье расправила золотые оборки и улыбнулась. Она была добра, красива и недавно потеряла мужа, но имени ее Мэллит не помнила.

– Благодарю, – начала гоганни и замолчала, потому что во дворце она была Мэллицей Сакаци. Даже не Мэллицей, а Меланией, воспитанницей самой царственной. Так хочет любимый, и ничтожная не огорчит его.

Девушка не знала, что случилось, но ее сердце не было камнем, а глаза – стеклом. Она чуяла беду и читала страх на чужих лицах. Боялись все, кроме Первородного, и это было плохо, потому что наступала последняя ночь. До полуночи Первородный еще может взять в руки огонь и остановить реку, потом станет поздно.

Мэллит умоляла, она стояла на коленях, заклиная любимого ночами Луны и его кровью, а он смеялся и не верил. Брат достославного из достославных преступил закон, и рука Судеб его покарала, но любимый не верил и в это. Гордый и справедливый, он решил, что правнуки Кабиоховы задумали обман, и отвернулся от них, но молот Судеб бьет наверняка – к утру город внуков Кабиоховых будет мертв, и только Луна оплачет ушедших.

– Золотистые топазы просто созданы для ваших глаз…

– У его величества безупречный вкус…

– Но платье должно быть зеленым.

– Лучше желтым. Моя дочь в желтом и розовом выглядит чудесно, – вздохнула помощница царственной. – Когда Одри Лаптон, а он двоюродный брат графа Рокслея по матери, увидел ее, он погиб…

– Погиб? – переспросила Мэллит. – Погиб?!

Она наденет золотые, как горный мед, камни, ведь их прислал любимый. Если ей и нареченному Альдо суждено уйти в лунную бездну из разных мест, пусть на ней будут ценности, которых касались дорогие руки.

– Создатель, – немолодая и пышная трясла головой, и ее серьги качались, – я забыла, что вы приехали из Алати. Барон Лаптон влюбился в Джинни с первого взгляда и попросил ее руки. Разумеется, мы с моим супругом сказали «да». Лаптоны – хорошая партия даже для Мэтьюсов, хотя Джинни могла рассчитывать и на большее. Ее красота достойна сосновых ветвей и золотистых топазов… Да что я говорю, она достойна сапфиров, это признавали все, но Одри отказа не пережил бы!

Счастливый Одри, он полюбил и услышал, что он любим. Наши души – зеркала, перед которыми потомки Кабиоховы зажигают по свече. В одном зеркале – лишь один огонек, но, когда зеркала глянут друг на друга, меж ними ляжет звездная дорога от встречи до смерти. Это и есть любовь.

– Ужин сервирован в Малой столовой, – напомнил высокий и важный, и Мэллит, как ее учили, наклонила голову.

– Я иду. – В Сакаци было легче, в Сакаци ее не трогали. В древнем замке смеялись и пели, а в саду были качели. В Сакаци Первородный говорил о любви, и за его спиной не стояла смерть в короне. Любимый говорит, что он не обманул, но сам был обманут, и что Кабиох не допустит гибели наследника своего, но как не бояться, идя по волосу над морем огня?

– Баронесса Мелания Сакаци! – Возглашающий ударил об пол жезлом, Мэллит вздрогнула и расправила плечи. Она все помнит, ее зовут Мелания, она носит подшитые платья и называет собеседников по имени. Переступив границу границ, достославный из достославных назвался Жеромом и открыл подбородок, но недостойная отреклась от своих корней раньше. Когда стала любящей и поняла, что любима.

– А вот и моя прекрасная кузина. – Первородный был здесь, и это стало величайшим даром. Им не придется искать друг друга в исполненной света пустыне, ведь они уйдут рука об руку.

– Недо… Я недостойна внимания вашего величества. – Пусть последняя ночь станет ночью счастья! – Но я буду пить вино и радоваться.

– В Черной Алати девушки слышат мало комплиментов, – улыбнулся любимый, – а зря, ведь они прелестны!

– Ваше величество, – неприятный с разными глазами наклонил голову, – позвольте мне исправить упущение алатских мужчин. Сударыня, знаете ли вы, что ваши очи – осенние листья, пронизанные солнцем?

– Граф, – серый человек едва шевельнул губами, – какое счастье, что Дидерих отдал дань всем глазам, кроме красных.

– Мелания, – как нежен взгляд любимого, но между ними изобильный стол и чужие взгляды, – представляем вам графа Кракла, тонкого ценителя женской красоты, и Повелителя Волн герцога Придда. Он недавно лишился семьи, что печальным образом сказалось на его учтивости. Не сердитесь на него.

Потерявший родных что листок срубленного дерева и пчела сгоревшего улья, но как же легко уходить последним, не глядя назад. Серый человек еще не знает, сколь счастливо его несчастье. Не знающие о судьбе своей и не верящие в худшее смотрели на нее, и Мэллит улыбнулась.

– Я не сержусь, а сердце мое плачет о потере Перв…

– Герцога Придда, – голос любимого зазвучал чуть громче; он не хотел, чтоб недостойная ошиблась, он до сих пор думал, что вновь увидит солнце.

– Прошу прощения у Повелителя Волн, – пролепетала Мэллит, и шрам на груди отозвался острой болью, напоминая о неизбежном.

– Это я прошу прощения, – серый поднялся из-за стола, сверкнула золотом цепь. – Я ваш покорный слуга, сударыня.

– Герцог Придд готов пойти к вам на службу, – любимый рассмеялся весело и беззаботно. – Мы ждем от него подобных слов с осени, но он прячется в своем особняке.

– Как и положено Спруту, – сказал именуемый Ричардом. Повелевающий Скалами, он любил Первородного всем сердцем, и Мэллит ему доверяла.

– О да, – именуемый Приддом не умел улыбаться. – Сударыня, с вашего разрешения я верну герцогу Окделлу его любезность. Заняв особняк, в котором он сейчас властвует, он уподобился истинному вепрю.

– Господа, – тот, кто звался Краклом, вскочил, в руке его был хрустальный кубок, – мы забываем о главном. О снизошедшей на нас красоте. Здоровье прекрасной Мелании!

Мэллит торопливо выпила вино, но змеиный холод не отпускал. Любимый смеялся, шутил, о чем-то расспрашивал косоглазого и первородных, а за стенами свивала кольца и шуршала чешуей смерть, и как же она была голодна!

3

Улицы пусты – ни людей, ни кошек, ни крыс, только молчаливые дома, всадники за спиной и лунные тени впереди. Шаг за шагом, улица за улицей, поворот за поворотом. От дворца к Багерлее. Мимо бывшей площади Фабиана, мимо продрогшего Старого парка, мимо затаившегося темного особняка со спрутом на фронтоне и дальше, в обход мертвой Доры.

Пустая, холодная, сухая ночь. «Ночь расплаты», как назвал ее Енниоль, но расплата не торопится, а кони сворачивают на улицу Святой Милисенты. Зимой в эту пору домов лучше не покидать, а они едут сквозь полумертвый город и собственные сны. Надо бы бояться, но он не боится. Не потому, что верит сюзерену, а не достославному, просто страх вытек вместе со странными снами и любовью. Нет, он помнит и закатную волну, и пегую клячу, и глаза Мэллит, но помнить – не значит чувствовать, а не чувствовать – это почти забыть.

– Карваль, вы видели воспитанницу Матильды?

– Да, Монсеньор. Очень красивая девушка.

– Она боится этой ночи.

– Этой? – маленький генерал казался удивленным. – Но почему?

– Не знаю, – солгал Эпинэ. – Я не алат, но Мэллица что-то чувствует.

– Женщины чувствуют больше мужчин, – признал Карваль, – но меньше лошадей, а лошади не хотят приближаться к Доре.

– Я тоже не хочу, – Робер привстал в стременах, вглядываясь в провал улицы, там не было ничего. – Поворачиваем. Проедемся к Нохе и домой.

– Дювье доложил, что его высокопреосвященство поднялся к себе в десять вечера, – голос Карваля стал деревянным. – Монсеньор, не лучше ли вернуться прямо сейчас? Вам предстоит трудный день.

– Трудный… – Вряд ли кардинал спит, скорее уж варит шадди и ждет очередного рассвета. Появится ли он в суде? Альдо надеется, что нет, но Левий непредсказуем, и он не хочет смерти Ворона.

– Ракану не понравится ваша встреча, – Никола поправил сползшую на нос шляпу, в лунном свете пар из генеральского рта казался зеленым.

– Не понравится, – Эпинэ тоже умеют быть упрямыми, – но он не узнает.

Где-то громко, с надрывом завыла собака. Дракко топнул ногой и обернулся: в огромных глазах плясала мертвая звезда.

– Карваль, у меня к вам просьба.

– Да, Монсеньор.

– Воспитанница ее высочества… Если со мной что-нибудь случится, позаботьтесь о ней.

– Конечно, Монсеньор, – короткий внимательный взгляд. Что подумал маленький генерал? Что его Монсеньор влюблен? Если бы!

– Благодарю. – Никола обещал, и он сделает. Если выживет маленький южанин, выживет и Мэллит. От смерти спасти можно, а ты попробуй спасти от любви. Она сама загорается и сама гаснет. Пепел можно ворошить сколько душе угодно, не будет ничего, только серая пыль на руках, на душе, на памяти… Когда он сгорел? В Золотую ночь или увидев повешенных во дворе родного замка? Почему он не заорал на Карваля, не повернул Дракко, не ускакал в Ургот? Тогда крови на нем еще не было, по крайней мере той, что не смыть.

– Никола.

– Да, Монсеньор.

– Вы верите в проклятия и конец времен?

– Нет. – Иноходец попытался вглядеться в лицо южанина, но мешала лунная вуаль. – Нет, Монсеньор, не верю.

А Енниоль верит. Гоган собрался умирать вместе с Олларией, а ночь для расплаты и впрямь подходящая, только это было бы слишком просто.

– Генерал Карваль, я рад, что вы со мной, но лучше бы вам увести людей в Эпинэ. Там есть чем заняться.

– Монсеньор, мы уже говорили об этом. Мы не уйдем.

– Если Ворона казнят, от нас не оставят ничего.

– Понимаю, Монсеньор, но мы не уйдем.

– Ваша верность вас прикончит.

– Лучше меня прикончит верность, чем измена. Люра и Джереми ловили других, а поймали себя.

– Джереми не найдут?

– Живым никоим образом, а мертвым – когда вам будет угодно.

– Вы бы предпочли пораньше?

– Пожалуй, да.

– Я бы с вами согласился, если б не Дикон, то есть герцог Окделл.

– Окделлу не нужна правда, Монсеньор, иначе он ее бы уже знал.

– Откуда?

– Закатные твари, достаточно проехать по городу, и вот она! Окделлу даже Дора не помогла. Простите, Монсеньор.

– Пустое.

Пустое, но разговор увял. Светила луна, отчаянно ныло запястье, а накрывшая город тишина давила чудовищной подушкой. Если обойдется, сюзерен окончательно уверует в свою звезду, хотя куда уж больше… Эгмонт затевал восстание, не веря в победу, погиб сам и погубил других. Альдо в поражение не верит, и дорога его оборвется не сейчас.

Правнуки Кабиоховы знают много, но с чужих слов. Ночь Расплаты может оказаться такой же сказкой, как и Ночь Луны. Мэллит гуляла запретными ночами и жива, ее семья блюла обычаи и погибла. Придды пережили все мятежи и угодили в Багерлее, потому что Манрикам захотелось от них избавиться, или это и есть возмездие? Если не мстишь ты, мстят за тебя, но кто? Не Создатель же…

Дракко остановился и опустил голову. Так он стоял у ворот Агариса, но крысы из Олларии еще не ушли.

– Лошади боятся идти вперед. – Можно подумать, он не заметил.

– Вижу. Вы все еще не верите в проклятие?

– Нет, Монсеньор, но в этом городе есть много неприятного.

Сзади – сгрудившиеся всадники и испуганный храп, впереди – мощные, облитые лунной мутью стены. Раньше в Нохе молились, потом стали убивать друг друга, а теперь молитвы смешались с кровью. Когда убивали Айнсмеллера, на небе было солнце, почему же убийц захлестнула лунная зелень? Луна холодна, она знает больше солнца, как пепел знает больше огня.

– Вы правы, Никола, едемте домой.

4

Мэллит не спала, не могла. Стоя у окна, она ждала неизбежного. Достославный из достославных думал о Шаре Судеб, ничтожная – о любви и о мече, занесенном над головой любимого в Ночь Расплаты.

За обитыми шелком стенами спали слуги и бодрствовали стражи, но ставшая Залогом лишалась и первого, и второго. Мир раскачивался, словно она летела на качелях над мглистой бездной, но не было в полете ни радости, ни легкости, только гибель.

– Ты, – шептала голодная мгла, – ты… Ты… Мэллит прикрыла глаза, стало еще хуже, потому что молочно-зеленая муть сгустилась в лицо с раздувающимися ноздрями. Незнакомое, красивое, одержимое.

– Ты, – сказали припухшие губы, – ты…

– Нет! – Девушка изо всех сил вцепилась в показавшийся ледяным подоконник, отвратительное лицо треснуло, разбилось на тысячи тысяч осколков, шорох остался. Так не скребутся мыши, не шепчутся листья, не шуршит одежда.

– Ты, – кто-то требовал, звал, негромко смеялся, предвкушая встречу, – ты… ты… ты…

Шепот кружил по спальне мушиным роем, обливал лунной мутью, обручем сжимая виски, сыпал в глаза ледяное крошево, но опустить веки было немыслимо – из тусклого марева тотчас проступали тонкий прямой нос и твердый подбородок. Остальное скрывала дрожащая пелена, как вода прикрывает утопленника.

– Госпожа моя… Горе! Дочь сердца твоего не может узнать тебя!

– Ложе ее в крови, и это кровь сердца.

Мать, сестры, служанки, бледные, испуганные, живые…

– Зрачок очей моих… Мэллит, твое имя в сердце моем! Очнись!

– Полотно!.. Сунелли, поторопись во имя света Кабиохова…

– Достославный из достославных… Он знает… Он вышел из дома, он идет…

– Он уймет кровь и вернет огонь очагу.

– Будь он проклят, отнявший радость сердца моего… Ответь родившей тебя! Ответь!

– Ты… – красивое лицо улыбается за плечами плачущих и дрожащих, – ты…

– Нет! – Мэллит закричала. Только для того, чтобы не слышать шепота. Крик прошел рябью по зеленеющей воде и угас, полные губы презрительно скривились, лицо выросло, заполонило всю комнату, оно было спящим и зрячим, далеким и почти касающимся раны на груди.

– Что с ней? – Звонкий, знакомый голос, но и он вязнет в холодной мути.

– Поранилась, видать.

– Где нож? Нож нашли?

– Нет, гица, не нашли… И двери закрыты.

– Может, упырина какой?

– Сдурела? Чтоб упырь кровь зазря пускал?

– Мэллица, а ну-ка хлебни… Твою кавалерию, да что с тобой такое?

Что с ней? Ничего… Ее ищут, ее зовут, но пусть кара настигнет ее, а не любимого, она – Залог, она – щит и покрывало…

– Не трогайте ее, слышите?!

Горечь на губах, горечь и огонь. Как холодно!

– Гица, может рябины принести?

– Принесите и вон отсюда!

Ара сгорела, стала черной, совсем черной, а клинок? Клинок, смешавший ее кровь с кровью любимого… Они связаны жизнью и смертью, сталью и золотом, кровью и клятвой. Они связаны любовью.

–Ты. – Сейчас она откроет глаза, и ее увидят.

Ну и пусть!

Мэллит, дочь Жаймиоля, забыла свое имя, свой язык, свой дом. Она гуляла в Ночь Луны, она смотрела в мертвую ару… Не смотрела – смотрит. Закатные звери тянут когтистые лапы, скалят черные пасти, рвутся наружу. Чего они хотят, за кем пришли?

– Ты…

Зеленая муть идет волнами, выпуская голову, пальцы, руку, плечо, все тело – длинное, стройное, гладкое. Ни волоска, ни родинки, ни шрама, только ровная, тугая, безупречная кожа. Лунная зыбь колышет лежащего, а он улыбается блаженно и голодно, улыбается и шепчет:

– Ты… ты… – Полусонное тело ворочается в сладкой истоме, а лунный прилив поднимается, набирает силу; в туманной глубине проступают новые головы, запрокинутые, улыбающиеся, они повторяют одна другую, как горошины одного стручка, как пчелы одного улья. С шей, щек, подбородков стекают дрожащие капли, медленные, как слизни, мерцающие, как позеленевший жемчуг…

– Ты…

Зеленое озеро дышит медленно и сонно, наползая на усыпанный пеплом берег. Пепел клятвы, пепел сердца, пепел цветка… Кольцо пепла от черной стены до сонного зеркала, узкое кольцо, а стена пошла трещинами.

– Ты…

Нет сил терпеть, прятаться, скрываться. Пусть будет, что будет, она идет!

Резкий, властный окрик, скрежет ножа по стеклу и ветер, горячий, сухой, злой. Что-то рушится сверху, пепел прорастает гвоздиками, серое расцветает багряным, бледные, гладкие пальцы сжимаются и разжимаются, тянутся вперед.

– Ты… – Вязкая сонная волна вздымается медленно и неотвратимо, ползет к берегу, щетинясь скрюченными руками. Тьма припадает к пунцовым цветам, черным снегом кружится пепел, шипят, умирая, дождевые струи, а волна растет, раздувается, как шея песчаной змеи. В слизистой толще становятся видны темные сгустки, неспешно всплывая, они оборачиваются все тем же лицом – зовущим, чудовищным, неизбежным.

Зеленое озеро гигантским слизнем взбирается на расцветший пепел, мертвая зелень встречает живую кровь. Шипение переходит в рев, кто-то кричит от нестерпимой боли, и эхо повторяет: «Стой!»

– Стой! – Из багрового жара вырываются быстрые тени.

– Стой! – Когтистые лапы бьют студенистую тварь, по черной шкуре стекают алые капли.

– Стой! – Многоликий и многорукий шепчущий холм дергается и отползает, становясь волной, растекаясь озерной гладью. Ненавистные лица уходят в зеркальную глубь, тонут, расплываются, сливаются с лунным льдом, шепот становится неразборчивым, мешается с треском свечей, с горячим дыханьем…

– Спишь?

Первородный! Здесь, с ней… Как и обещал! Они вместе, и зло истает, отступая пред кровью Кабиоховой.

– Ну, – смеется любимый, – спишь как сурок, а говорила, мы все умрем.

Никого! Только белые гвоздики в вазах, любовь и утро. И жизнь.

– Первородный пришел. К недостойной…

– К кому же еще? – голубые глаза обдают весенним счастьем. – Ты вчера на прощание такого напророчила… Если б не дела, я бы всю ночь протрясся от страха.

– Я, – крови нет ни на рубашке, ни на простынях, – я уснула… Мне снился спящий в зеленом озере и пепел…

– Бывает и хуже. – Рука любимого ложится на волосы, лаская, скользит по щеке. – Пожелай мне удачи и можешь спать дальше.

– Пусть твои цветы созовут пчел удачи, – остановить этот миг, замереть, застыть навсегда! – и пусть сомнения твои унесут реки.

– Так и будет, – в глазах любимого сверкнула молния. – Клянусь Истинными богами, а ты сиди тихо как мышонок и жди.

– Когда к недостойной вернется счастье?

– Не знаю, – тень печали затмила радость и унесла смех, – три дня я проторчу в суде, а по ночам придется возиться с делами.

– Первородный хотел, чтобы Мэллит… Мелания выходила к ужину.

– И хочу, – искры в дорогих глазах зажигают в сердце костер, – но суд и смерть – это не для женщин. Будь Матильда здесь, я б ее тоже никуда не пустил.

Мэллит кивнула и улыбнулась, хотя свечи померкли и гвоздики потемнели от печали.

– Ничтожная будет ждать три дня.

– Дольше, – губы любимого коснулись руки недостойной. – От твари, которую мы судим, просто так не избавишься. Три дня и еще четыре, а потом мы с тобой поговорим. Нам ведь есть, о чем поговорить?

– Первородный любит свою Мэллицу?

– Конечно. – Любимый недоволен; ему не нравится, когда она спрашивает об очевидном, но женское сердце не похоже на мужское, ему нужно не одно слово навсегда, а сотня сотен в каждую встречу!

Глава 3. Талигойя. Ракана (б. Оллария). 400 год К. С. 16-й день Зимних Скал

1

Вокруг вот уже месяц как ставшего Гальтарским дворца горели костры. Двор кипел мундирами и судейскими мантиями, зато соседние дома ослепли – цивильный комендант запретил открывать ставни. Сам Дикон до такого бы не додумался, значит, подсказали…

– Господин Первый маршал, – молодой цивильник был учтив и курнос, – прошу вас свернуть к подъезду Святого Алана.

– Святого Алана? – переспросил Иноходец, – Куда это?

– Бывший Марагонский, – охотно пояснил офицерик, – от него как раз курьер отъезжает.

– Ясно. – В войне имен Альдо поверг врагов в пух и прах, остались сущие пустяки вроде Кэналлийского моста. – Жильбер, поворачиваем.

Сэц-Ариж выразительно пожал плечами и направил гнедого к ощетинившейся пиками арке, Дракко без понуканий двинулся следом. Днем дороги короче, а стук подков тише, днем видишь только то, что есть, и кто виноват, если ночные кошмары приятней яви?

– Господин Первый маршал, – еще один офицер молодцевато отдал честь, – теньент Родстер к вашим услугам. Цивильный комендант приказал открыть для членов Высокого Суда Бронзовый кабинет. Там горит камин и поданы напитки, но, боюсь, времени на отдых не осталось.

– Его величество уже прибыл?

– Только что, – сообщил Родстер и заученно добавил, – но герцог Окделл и полковник Нокс здесь с раннего утра.

– Доброе утро, герцог.

– Доброе утро, сударь. Вижу, вы наготове.

Кракл в не успевшем обмяться зеленом одеянии с массивной цепью на шее вызывал, мягко говоря, недоумение. Прежде головы законников украшали невысокие колпаки с пряжками, сейчас на судейских нацепили венки из туи. Сюзерен, как мог, переделывал сегодня в позавчера.

– Трудное дело, – гуэций многозначительно тронул облепленный печатями мешок для бумаг, – но для юриста чем сложней процесс, тем почетнее его выиграть.

– А разве его можно проиграть? – невольно скривился Робер. – Простите, не совсем здоров.

– Мои соболезнования, – Кракл остался все тем же извлеченным из-под дорских обломков холуем. – Нет, герцог, в победе я не сомневаюсь, меня беспокоит зазор между древними кодексами и современным правом. Если защита ударит туда, Феншо придется тяжело.

– Я плохо знаю судейский мир, – венок над косыми глазами напоминал о ярмарочных фиглярах, – что представляет собой защитник?

– Мэтр Инголс очень опытен, – значительно произнес Кракл, – и очень хитер. Государь, назначив обвиняемому защитника, чего в старину ни бывало, невольно указал на противоречия между кодексом Доминика и позднейшими законами. Боюсь, мэтр Инголс понял указание его величества использовать для защиты герцога Алва все возможности слишком буквально.

– Вам следовало сказать об этом раньше, – буркнул Робер, прикидывая, с какой стороны обойти увенчанного туей подлеца.

– Я предупреждал государя! – один глаз гуэция взмыл к небесам, второй вперился в Иноходца. – Его величество ответил, что чем безнадежнее дело, тем больше прав должно быть у подсудимого. Справедливость и великодушие его величества не знают границ, его слова следует выбить на фронтоне этого дворца!

– Так выбейте, – не выдержал Робер. Адвокат не может выиграть процесс, но он может затянуть. Создатель, Леворукий, кто-нибудь, пусть этот Инголс дотянет до письма от Савиньяка!

– Я сегодня же вызову мастеров, – торопливо заверил Кракл, – мы сохраним слова его величества для потомков.

Здоровенные часы, которым угловой вестибюль был обязан вторым именем, глухо щелкнули, возвещая о своих намерениях.

– Герцог, – заторопился Кракл, – нам пора. Вы не забыли? Высокие Судьи входят и выходят через Гальтарские двери.

Эпинэ кивнул и потащился сквозь часовой звон за выскочившим откуда-то судебным приставом. Спасибо «приятелям» Марианны – можно засыпать на ходу, корчить любые рожи и огрызаться, незалеченная рана спишет все. Явится ли Капуль-Гизайль на суд? Приглашение барону послали, должен прийти.

– При входе ступеньки, – прошелестело сбоку, – четыре.

– Благодарю.

– Повелитель Молний герцог Эпинэ! – возгласил невидимый крикун, и Робер нырнул в широкую низкую дверь. Повелитель Молний замыкал шествие эориев, ведь его вассалы были далеко. Они воевали и готовились к войнам, они были верны единожды данной присяге. Все трое, даже опозоренный отцом Ариго.

– Слава дому Молний! Слава!..

Закатные твари, как громко!.. Робер поднялся по зеленым от ковров ступеням на судейский помост, алое с молниями кресло не оставляло выбора. Впереди и внизу скалились друг на друга две пустые кафедры, между ними присела окруженная гимнетами черная скамья. Она ждала Ворона.

– Встать! Всем встать!

– Слава Чести и Справедливости!

– Слава Великой Талигойе!

– Слава дому Раканов!

– Слава его величеству Альдо Первому!

Зал вспенился и замер, слившись в пестрый, урчащий ковер. Кафтаны горожан, судейские мантии, туники гимнетов, мундиры цивильников, немногочисленные эсператистские сутаны рябили в глазах, напоминая о коронации. И о Доре.

– Наши возлюбленные подданные, – стремительно вошедший Альдо начал говорить еще на ходу, по словам хронистов, ненавистный Франциск вел себя так же, – господа послы, мы рады видеть вас здесь и сейчас. Вам выпало стать свидетелями торжества истины и справедливости.

Широко шагая, сюзерен поднялся к белому вызолоченному креслу и встал, скрестив руки на груди. Белую тунику украшал золотой Зверь, золотой была и перевязь.

– Четыреста лет Талигойя изнывала под властью узурпатора и его потомков, – глаза Альдо горели, он верил своим словам, верил себе и в себя. – Мы сбросили отвратительное ярмо, но этого мало. Нужно очиститься от скверны, воздать по заслугам всем – мертвым и живым. Тем, кто не жалел жизни ради победы, и тем, кто обманом, предательствами, кровью пытался остановить неостановимое.

Марагонский бастард, само присутствие которого оскорбляло талигойскую землю, выброшен из древнего храма, превращенного в могилу нечестивца и блудницы. Лицо Раканы больше не уродуют монументы захватчикам и предателям, но погибшие за нашу и вашу свободу не обретут покоя, пока не свершится правосудие живых над живыми. Потому мы, Альдо Первый Ракан, и созвали вас сюда, в Гальтарский дворец. Здесь по законам наших предков, освященным святым Эрнани и святым Домиником, свершится суд над человеком, которого проклинают все Золотые Земли.

Рокэ Алва родился в запятнанном предательством доме, но он сам избрал свой путь, приведший его на скамью обвинения. Кэналлийский Ворон ответит за все. Сегодня он взглянет в лицо сыновьям, братьям, отцам погибших по его вине, если, конечно, посмеет поднять на них глаза.

Мы понимаем, что нам предстоит тяжелое испытание. Непросто прикасаться к еще не зажившим ранам, непросто окунаться в море грязи и крови, но мы делаем это во имя справедливости. Мы не желаем мести, мы желаем возмездия, но нам четырежды больно, что герцог Алва принадлежит к древнейшему роду, восходящему корнями к великому Лорио Борраске.

Герцог Алва – глава дома Ветров, и с ним обойдутся сообразно его происхождению. Более того, положение подсудимого лучше положения эориев, покушавшихся на Эрнани Святого и Золотую Империю: он получил защитника, он имеет право молчать, и он имеет право оправдываться; он имеет право признать свою вину и право отрицать ее. Вы услышите всё: слово обвинения и слово защиты, но, по законам величайшей из существовавших в Золотых Землях империи, законной преемницей коей является Талигойя, лишь Великие Дома могут признать Повелителя Ветров виновным. По этой же причине их главы не должны выступать свидетелями на суде.

Так вышло, что по вине обвиняемого четверо Высоких Судей потеряли близких, но Честь превыше мести. Герцог Окделл, герцог Придд, герцог Эпинэ и граф Карлион поклялись Честью руководствоваться одной лишь справедливостью, и мы приняли их клятву. Так и будет!

Сюзерен поднял глаза к старинным сводам, засиженным новыми гербами, и медленно опустился в кресло:

– Пусть Высокий Суд делает свое дело.

2

Меж кафедрами возник судебный пристав с жезлом, подбежал к покрытому белым сукном столу и водрузил на него песочные часы. Эпинэ глянул вниз, сквозь зелень туи сверкнула лысина – ярус Высоких Судей нависал над гнездилищем Кракла. Кракл был готов к бою.

– Ваше величество, – протрубил он, – Высокие Судьи, любезные эории, досточтимые послы…

Косой граф витийствовал, словно в Совете провинций, высокий напористый голос бил в уши, вызывая желание уронить на облеченную высочайшим доверием плешь чернильницу. Это было глупостью, детской, нелепой, бессильной глупостью – Кракл ничего не значил и ничего не решал. Альдо ясно дал понять, чего ждет, остальное доделают преданность Дика и мстительность Приддов.

Алву отправят на плаху, и никакой гром не грянет, а ведь вчера возле Нохи Эпинэ почти поверил, что возмездие – не сказки. Не по себе стало даже Карвалю, но не случилось ничего. Гохи, флохи и кабиохи плевать хотели и на клятвы, и на клятвопреступников. Клятвы живут лишь в головах тех, кто клялся, наверное, это и есть совесть. Ты поклялся спасшему тебя человеку, сам не зная в чем, и еще ты хочешь спасти Олларию, Эпинэ, пришедших с тобой южан, Енниоля, Мэллит, Дикона и в придачу заварившего всю эту кашу сюзерена… Не многовато ли? А времени у тебя три дня до приговора и еще четыре до казни.

– …ввести подсудимого, – возвысил голос косой гуэций, – и да свершится правосудие!

Десятка четыре гимнетов торопливо выстроились в живой коридор, до безобразия похожий на тот, сквозь который прошествовал его величество, и дверь с лязгом отворилась. Стало тихо, словно клубившийся над залом невидимый рой внезапно замерз или сорвался и унесся к холодному небу.

Скрипнуло, звякнуло, снова скрипнуло, кашлянул какой-то законник, и Эпинэ увидел Ворона. Он выглядел лучше, чем в Багерлее, и держался очень прямо. Левий все же добился, чтобы с узником обращались по-человечески. Чего добивался Альдо, вернув подсудимому маршальский мундир, Иноходец не знал, но мысль явно была не из лучших. Дорогое сукно и скучающий взгляд не вязались ни с преступлениями, ни с самим понятием суда. Казалось, Алва явился на званый вечер, сделав навязчивым хозяевам одолжение.

– Подвести подсудимого! – визг гуэция утонул в кромешной тишине, словно его и не было.

Ворон шел не медленно и не быстро, скука на худом лице при виде туник и Зверей сменилась любопытством. Поравнявшись с увенчанным туей гуэцием, Алва слегка приподнял бровь. Роберу показалось, что кэналлиец присвистнул.

3

Прошедшие олларовские застенки напоминали выходцев, но времена изменились. Альдо не мстил пленным. Месяцы в Багерлее никак не отразились на Вороне, он был таким же, как и раньше, разве что слегка побледнел. Ричард смотрел на своего бывшего эра, пытаясь увидеть на красивом лице хотя бы тень раскаянья. Бесполезно.

– Герцог Алва, – прервал затянувшееся молчание Кракл, – вы осознаете, где находитесь и что вас ждет?

Ворон оторвал взгляд от рассветного гимнета:

– Здравствуйте, барон. Вы не будете любезны объяснить, что у вас на голове? Выглядит, надо признаться, не лучшим образом.

По рядам пробежал шумок, кто-то, кажется, каданский посланник, уронил перчатку. Сверкнула медь – цивильник повел кого-то из зала. Ворон выждал, пока гимнеты вновь скрестят свои алебарды, и осведомился:

– Барон, так что же все это означает? В Талиге наконец вошли в моду мистерии?

Кракл не ответил, он даже не напомнил, что теперь является графом. Кэналлиец небрежно повернулся и направился к своей скамье.

– Алва, вы забываетесь! – сюзерен не стал ждать, когда судейские придут в себя. – Судьи, делайте свое дело!

– И в самом деле, мистерия, – зевнул Ворон, опускаясь на скамью. Он был скован по рукам и ногам, но цепи были тонкими и легкими, они не помешали закинуть ногу за ногу.

– Рокэ Алва, – потребовал очнувшийся Кракл, – встаньте пред государем и Создателем.

– Непременно, – пообещал кэналлиец. – Как только появится государь или Создатель, я сейчас же встану.

Это было оскорблением. Хорошо продуманным, преднамеренным оскорблением, на которое невозможно ответить, не попав под новый удар.

В тишине зашуршали бумаги, словно по черепице прошелся ветер. Алва равнодушно разглядывал витражи, не замечая обращенных на себя взглядов. Твердость вызывает уважение, даже если это твердость врага, но Рокэ вел себя, словно он был королем. Неужели исповедь у него? Но тогда зачем ему Фердинанд? Нет, Ворон не знает ничего, он просто в очередной раз наслаждается игрой со смертью.

– Герцог Алва болен, – веско произнес сюзерен. – Мы позволяем ему сидеть.

Да, так и только так! На дерзость следует отвечать величием, и тогда дерзость погаснет.

– Рокэ Алва, – Краклу следовало быть тверже, – вы должны принести присягу.

– Должен? – Ворон даже головы не повернул. – Вам как обладателю огромного количества посвященных моей персоне бумаг следует знать, что у меня нет долгов.

– Хорошо, – председательствующий дернул плечом, – поставим вопрос иначе. Вы находитесь перед Высоким Судом. В него входят те, кто равен вам по происхождению, они и решат вашу судьбу, руководствуясь справедливостью и кодексом Доминика с позднейшими поправками. Вы можете правдиво отвечать на заданные вам вопросы и можете молчать. Присягните, что будете говорить правду и примете вынесенный приговор со смирением и спокойствием.

– Не вижу смысла, – казалось, Алва сидит за карточным столом. – К тому же здесь собралось достаточно господ, присягавших то мышам, то кошкам, то собакам. Мне с ними не по пути.

Еще одно оскорбление, которое нельзя замечать. Как легко говорить с подлецом, когда на боку у него шпага, но что ответишь пленнику или свихнувшейся женщине?

Рука Кракла метнулась к венку и отпрянула, словно ожегшись.

– Если вы не прекратите оскорблять Правосудие и Закон, – пришел на помощь супрем, – вас лишат права говорить и осудят как «бессловесного».

– Охотно верю, – усмехнулся Ворон, – но тогда вам придется сменить декорации. Гальтарские кодексы запрещают заочный суд. Осуждать и миловать за глаза мог лишь анакс. Это на случай, если сочинители сегодняшней мистерии черпали вдохновение не в хрониках, а в великом Дидерихе. Кстати, клясться или не клясться, и чем именно, подсудимый эорий решал сам.

– Вас судят по кодексу Доминика, – голос Кракла наконец обрел уверенность. – Будете ли вы говорить правду?

Алва сосредоточенно намотал цепь на левое запястье:

– Я не имею обыкновения лгать и уж тем более не стану лгать сверх необходимого. Придется вам удовлетвориться этим.

– Итак, вы признаете настоящий суд и вверяете себя его справедливости?

– Признаю? – в ленивом голосе прозвучало удивление. – Господа, если на вас бросится десятка три убийц в масках, вы станете драться, но разве это дуэль? Ваша затея напоминает суд в такой же степени, но это ваши сложности. Я вас выслушаю и, если сочту нужным, отвечу.

– Что ж, – Кракл развернул желтый свиток, – дерзость обвиняемого не должна уводить нас от нашей цели, а цель эта есть торжество Справедливости и Закона. Господин обвинитель, вы готовы?

– Да, господин гуэций.

Граф Феншо неторопливо поднялся на кафедру. Полный и спокойный, он ничем не напоминал стремительного Оскара. Что ж, законник и генерал и не обязаны походить друг на друга. Гуэций зазвонил в колокольчик, требуя тишины.

– Господин Феншо, – Кракл родился ординаром, но торжественность происходящего чувствовал в полной мере, – готовы ли вы перед лицом Создателя и государя обвинить присутствующего здесь герцога кэналлийского Рокэ Алва в преступлениях против короля, Великой Талигойи и всех Золотых Земель?

– Да, господин гуэций. – Голос прокурора был низким и уверенным.

– Клянетесь ли вы, что не испытываете к подсудимому личной вражды и обвиняете его лишь по велению долга и во имя торжества справедливости?

– Да, господин гуэций.

– Высокий Суд с вниманием слушает вас.

– Бывший Первый маршал Талига Рокэ Алва, – спокойно начал Феншо, – привлекается к настоящему суду по обвинению в государственной измене, покушении на убийство его величества Альдо Первого, оскорблении королевской власти, множественных убийствах талигойских подданных и подданных дружественных Великой Талигойе стран, злоупотреблении властью, подделке документов, клевете, возведенной на достойных и благочестивых людей и приведшей к их гибели, а также в присвоении чужого имущества, изнасиловании, демонопочитании и ряде других, не столь значительных преступлений.

– Отвечаете ли вы за ваши слова?

– Ваше величество, Высокие Судьи, я отвечаю за сказанное своей Честью. Не скрою, мне и моим помощникам было невыносимо тяжело вникать в подробности деяний этого человека, но мы исполнили свой долг до конца. Клянусь, что все обвинения достоверны и подтверждены доказательствами, кои будут представляться по мере необходимости. Наша совесть чиста. Мы просим у вас не отмщения, но справедливости.

– Мы благодарим вас. – Разве это должен говорить Альдо? – Мы доверяем дальнейшее гуэциям.

Все верно. Сюзерен не из тех, кто забывает, когда нужно говорить, но что знает Феншо о Катари? Или изнасилована была другая женщина?

– Высокий Суд благодарит графа Феншо. – Кракл немного выждал и обернулся к обвиняемому. – Рокэ Алва, понятно ли вам обвинение и признаете ли вы себя виновным?

Ворон и бровью не повел. Если бывшему маршалу и было не по себе, виду он не показал.

– Рокэ Алва, – Краклу хватило ума сохранять спокойствие, – отвечайте на вопрос. Повторяю, понятно ли вам обвинение и признаете ли вы свою вину?

– Чего ж тут не понять? – Подсудимый досадливо поморщился. – Меня обвиняют в том, что я родился в семье Алва и дожил до тридцати семи лет, ни разу не подняв руку на сюзерена, которому присягнул. Кроме того, я не принадлежу одновременно двум церквям, не проиграл ни одной битвы и ни разу не позволил себя убить. Да, все так и есть, Феншо прав. Только виной я это не считаю, напротив. Здесь мы с вами, как это ни печально, расходимся.

Глава 4. Талигойя. Ракана (б. Оллария). 400 год К. С. 16-й день Зимних Скал

1

У любой наглости должен быть предел. У любой! Сюзерен пытался говорить с Алвой на языке древней славы, а тот все обернул шутовством, но отступать нельзя. Наглость не зачеркнет преступлений.

– Ваше величество, Высокие Судьи, – а вот венки действительно нелепы… – мы выслушали напутствие его величества и прониклись важностью легшего на наши плечи дела. После перерыва граф Феншо предъявит первые доказательства, сейчас же прошу всех встать. Его величество покидает Гербовый зал.

Альдо поднялся, не глядя на подсудимого, за королем синими тенями скользнули рассветные гимнеты. Четыре судебных пристава ударили об пол жезлами, оплетенными позолоченными гальтарскими медяницами[19]:

– Государь удаляется. Слава государю!

– Высокий Суд удаляется!

Первым уходит Хозяин Круга. Ричард досчитал до шестнадцати и, придерживая шпагу, направился к двери, противоположной той, из которой вышел сюзерен. Юноша старался не торопиться, но спину царапал тяжелый холодный взгляд. Это не мог быть Ворон, значит, это был Спрут или… Суза-Муза. Если он пробирался во дворец, то может оказаться и здесь. Ричард рывком обернулся: гимнеты, судейские, ординары, клирики замерли там, где их застал уход короля. Все было в порядке, никто не толкался, не шумел, не спорил.

– Господин цивильный комендант, к подъезду Эридани прибыл кардинал Левий.

– Кто его туда пустил?

– Его высокопреосвященство просили свернуть к подъезду Алана, но он отказался. Теньент Родстер не счел возможным настаивать.

Закатные твари, опять Левий лезет, куда его не просят! Мало того что кардинал встрял в дело Удо, он еще и сюда явился.

– Хорошо. – С Левием нужно быть вежливым, Альдо от него зависит. От него и от иноземцев, с которыми приходится быть любезными, особенно с урготами. Посол все еще болеет, но граф Жанду здесь.

2

– Мой друг! – кругленькая, увитая лентами фигурка выкатилась из-за здоровенных гимнетов. – Мой друг, я счастлив лично поблагодарить вас за приглашение на это действо!

– Ваш покорный слуга, – заверил долгожданного барона Робер, – и четырежды слуга вашей прекрасной супруги.

– О, Марианна неустанно молится о вашем здравии, – закатил глаза Капуль-Гизайль. – Так досадно, что женщины не могут присутствовать на суде, это такое изумительное зрелище. Вы не знаете, кто кроил одеяния судей и как они называются? Герцог Алва спросил, но ему не ответили, Кракл стал таким невежливым…

– Судей одели в тоги, – Робер скосил глаз, Карваль отступил к стене, но не ушел. И не уйдет, пока не закончит с докладом. – При Эрнани Святом в них ходили судьи. По крайней мере, мне так объяснили.

– Тоги?! – Барон молитвенно сплел розовые пальчики. – Вы сказали – тоги?! Но, мой друг, их же не шьют!

– Да? – глупейшим образом переспросил Робер, чьи познания в гальтарской моде сводились к тому, что до знакомства с агмами древние не носили штанов и сапог.

– У меня есть прелестные миниатюры, – защебетал Капуль-Гизайль, – прелестнейшие. Я просто обязан вам их показать, там можно во всех подробностях рассмотреть одеяния анакса, эпиарха и эориев. Кроме того, мне удалось купить подлинные гальтарские диадемы! Если б ко мне обратились, я бы с радостью помог тем несчастным, кто пытался изготовить тоги, а получил холтийские женские халаты… Причем, вы меня извините, холтийские дамы носят зеленый цвет, цвет плодородия, находясь, м-м-м-м, в деликатном положении. Вы меня понимаете?

– Какое счастье, что на суде не присутствует холтийский посланник, – не выдержал Робер. – Барон, я хотел бы засвидетельствовать свое восхищение прекрасной Марианне. Когда она согласится меня принять?

– Сегодня, – барон был сама решительность. – Умоляю вас, герцог, сделайте это сегодня. Нам не дано знать, что ждет нас завтра, но к обеду подадут седло барашка. Это большая редкость в наше беспокойное время, не правда ли? Я с таким трудом добыл для моих красавиц льняное семя, пришлось перебираться через Данар… И вот там-то я обрел не только растительную, но и животную пищу, ведь люди, говоря по чести, немного хищники. Вы не находите?

– Нахожу. – Встреча с Марианной необходима, а повод лучше не придумаешь. – Что ж, барон, я готов слушать морискилл.

– А вы? – Счастливый Капуль-Гизайль повернулся к подпиравшему стену Карвалю. – Вы, генерал? Вы составите нам компанию?

– Прошу меня простить, – один коротышка церемонно поклонился второму, – но я должен проверить дорогу из Багерлее в Гальтарский дворец. Я не уверен, что цивильная стража приняла все необходимые меры предосторожности. Герцог Окделл пока не имеет надлежащего опыта, а у подсудимого могут найтись тайные сторонники.

– К сожалению, военный комендант столицы собой не располагает. – Вот только Карваля у Марианны и не хватало! – Барон, вечером я в вашем распоряжении, а сейчас прошу меня извинить. Дела.

3

Дик промчался обходной галереей, на ходу отвечая на приветствия. Знакомых хватало, незнакомых, набивавшихся в друзья, было еще больше, а ведь год назад желающих протянуть руку сыну Эгмонта не набиралось и десятка. Струсили даже Ариго и Килеан-ур-Ломбах, а вот Савиньяки – нет. Их обязательно нужно вернуть, обязательно…

– Герцог Окделл, – Левий слегка приподнял брови, – вы слишком торопитесь, на лестнице это чревато падением.

– Ваше высокопреосвященство, я вырос в горах. – Какой же кардинал мелкий, даже ниже Карваля. – Счастлив вас видеть.

– Этому можно верить? – Клирик улыбнулся и поправил эмалевого голубя. – Признаться, я вам не верю. Преосвященный Оноре полагал, что герцог Окделл не умеет скрывать своих чувств, в этом он не ошибался.

Преосвященный Оноре? Но он же умер, не добравшись до Агариса? Как он мог говорить с Левием?!

– Вы удивлены? – Кардинальская макушка приходилась Дикону под подбородок, но поднимать глаза на собеседника Левий считал излишним. – Мы с епископом принадлежали к одному ордену. Я был против его талигойского визита, но преосвященный вполне мог позаимствовать девиз Окделлов, он поехал и погиб. К счастью, один из спутников его преосвященства уцелел, и я его расспросил. Молодой человек не очень умен, но память у него отличная.

– Ваше высокопреосвященство, – разговор был странным и неприятным, как и все, что исходило от эсператиста, – мы вынуждены просить прощения. Мы не ожидали вас сегодня и не подготовили соответствующего места.

– А я и не собирался приезжать, – отмахнулся Левий. – Герцог Алва – олларианец, и не мне судить его, но экстерриор обмолвился, что здесь прозвучит правда об Октавианской ночи и гибели Оноре. Мой долг – при сем присутствовать, а о месте не тревожьтесь. Я сяду среди ординаров, ведь по меркам Эрнани Святого я и есть агарийский ординар.

– Как скажете, – беседа становилась все неприятней и непонятней, – но почему бы вам не сесть в посольском ряду? Там есть свободные места.

– Я не посол, – покачал головой эсператист. – Приняв сан кардинала Талигойского и Бергмаркского, я обрел новое отечество. Послы думают о выгоде своих держав, а не о бедах и радостях талигойской. Мне среди них не место, но вас ищет ваш офицер…

– Прошу меня простить, – с невольным облегчением произнес Дикон, – я должен проследить за порядком.

– Надеюсь, вам удастся его сохранить. Когда люди становятся толпой, они преступают заветы Создателя, заповедовавшего милосердие и сострадание.

Левий улыбался, но в улыбке проступало что-то недоброе. Оноре смотрел и говорил иначе. Святой Алан, ну почему кардиналом стал не он, а этот седой человечек?

– Второй Доры не будет, – отрезал Ричард, – и второй Октавианской ночи тоже. Ваше высокопреосвященство может не беспокоиться.

4

– Ваше величество? – Альдо был не один и был откровенно зол. – Я нужен?

– Входи. – Альдо говорил «ты» друзьям либо наедине, либо злясь на кого-то другого. – Похоже, наши законники не в ладах с законом. Все это, господа, следовало учесть до суда. До, а не во время.

– Ваше величество, – Кракл, несмотря на пышные одежды, словно бы усох, – я предполагал, что защита станет давить на разницу кодекса Эодани, кодекса Доминика, кодекса Лорио и законов, действующих в Золотых Землях ныне. Утром я поделился своей озабоченностью с герцогом Эпинэ…

– Герцог Эпинэ не чиновник, а Первый маршал, – чего-чего, а обрывать прихвостней Альдо научился, – и поделились опасениями вы, когда фитиль уже горел. Ладно, ступайте, нам надо подумать. Вускерд, отправляйтесь к послам, объявите, что мы начнем несколько позже.

– Как мне объяснить задержку? – растерялся экстерриор. – Дипломаты могут не понять…

– А вы скажите так, чтобы поняли. – Альдо сдерживался из последних сил. – Вы экстерриор или конюх? Мне начинает казаться, что последнее. Робер, на столе адвокатская писанина, возьми и прочти. Мэтр-как-его-там расстарался и накатал всем судьям.

– Я прочту. – Лист с обращением к Повелителю Молний лежал сверху, под ним оказался такой же, но на имя Карлиона.

«Монсеньор, я обращаюсь к вам как к члену Высокого Суда…» – почерк у адвоката был уверенным и четким, буквы честно складывались в знакомые слова, но письмо казалось написанным по-бакрански. Из пестрящего цитатами и цифрами документа Иноходец более или менее уразумел, что мэтр Инголс настаивает на замене членов суда, являющихся кровными врагами подсудимого, к каковым, по его мнению, относится и Робер Эпинэ. Адвокат витиевато указывал на упразднение императором Лорио Вторым сословия эориев и настаивал на приведении обвинения к протоколам Золотого Договора и каким-то «высочайше не отмененным к началу текущего судебного процесса кодексам», после чего начиналось нечто вовсе неудобочитаемое.

– Все ясно? – Голос сюзерена выудил Робера из словесного студня. – Принесенной вами клятвы, по мнению защиты, мало, мэтр требует нашего личного вмешательства, новых судей и нового следствия с участием представителей всех стран Золотого Договора и кардинала Талигойского и Бергмаркского. Толково требует, надо отдать ему справедливость. Упрекнуть буквоведа не в чем, мы велели ему защищать Алву на совесть, но мы исходили из того, что обвинение знает, что делает.

– Ваше величество, – запротестовал Феншо. – Инголс ничего не оспаривает по существу, он пытается затянуть процесс. Увы, опровергнуть его доводы непросто – обвиняемый и в самом деле повинен в смерти родственников судей.

– Мы это уже слышали, – сюзерен был готов кого-нибудь укусить. – Робер, что скажешь?

А что говорить? Только то, что мэтру Инголсу нет цены.

– «…поскольку непосредственными свидетелями деяний, вменяемых в вину герцогу Рокэ Алва, являются герцог Окделл и герцог Эпинэ, защита настаивает на том, чтобы они были приведены к присяге, ибо их показания являются основополагающими для прояснения имевших место событий», – зачел вслух Иноходец. – Что ж, если нужно, чтобы я дал показания, я согласен. Судья я и впрямь никакой. Я кодексов этих и в глаза не видел…

– Тебе и не нужно, – хмуро бросил его величество. – Законы – дело судейских, а они сели в лужу. С плеском.

– Суд можно перенести, – быстро предложил Иноходец. – Послы должны понять.

– Что понять? – не выдержал Альдо. – Что мы за свои слова не отвечаем?! И ведь как исхитрился! Обвинение до последнего держали в тайне, а он с другой стороны зашел.

– Как же так? – Робер оперся рукой о стол и поморщился от боли. – Ведь защите нужно подготовиться.

– В Гальтаре обвинение оглашалось в день суда, – уныло пояснил Кракл, – обвиняемый знал свою вину.

– Выйдите, Кракл, – лицо Альдо брезгливо сморщилось, – и вы, Феншо, тоже. Робер, адвокатов в дела эориев впутала мать Лорио Второго. Ричард, ты прочел?

– Да, – Дикон махнул письмом. – Я должен давать показания?

– Ты никому ничего не должен, – рыкнул сюзерен, – и меньше всего этому бумагомараке, но, да будет вам известно, он завалил своей писаниной Посольскую палату.

– Перенеси процесс. – Письмо адвоката – последний рубеж, за него надо драться. – Я могу переговорить с этим мэтром…

– Чтобы он тебя вконец запутал? – огрызнулся Альдо. – Если ты разогнал дюжину разбойников, не думай, что управишься с одним крючкотвором. Закатные твари, я не могу отказаться от суда эориев, не могу! В Талигойе должны понять: эории не чета остальным. Что бы они ни натворили, судить их могут лишь равные.

– Можно сказать, что открылись новые обстоятельства, – нужно тянуть время, изо всех сил тянуть, – мы ведь не должны ни перед кем отчитываться. В конце концов, месяц ничего не изменит.

5

Иноходец может так говорить, он не знает об исповеди. Что сделал бы Робер, открой он шкатулку? Бросил бумаги в огонь, чтобы скрыть позор Шарля, или показал Альдо?

– Повелитель Волн герцог Придд, – возвестил гимнет-теньент. Этого еще не хватало!

– Пусть войдет. – Радости на лице сюзерена не было. – Робер, отложить процесс нельзя, и хватит об этом. Валентин, вы знаете о выходке адвоката?

– Да, я только что получил прошение. – Спрут был верен себе – траурный серый бархат и фамильный меч, примиривший сюзерена с отсутствием лиловой мантии. Ледяная тварь умела говорить «нет», впрочем, сегодня траур Придда был к месту, напоминая о погибших Людях Чести, а значит, о преступлениях Алвы.

– И что вы об этом думаете?

– От Инголса следовало ждать чего-либо подобного, – равнодушно сообщил Валентин. – Признаться, я был удивлен, узнав о его назначении, но Кракл объяснил, что у обвиняемого должен быть шанс. Что ж, мэтр свою репутацию оправдал.

– Вы знаете Инголса? – Эпинэ повернулся, в темных волосах мелькнула седая прядь. – Откуда?

– Мой покойный отец длительное время был супремом. – Вежливость Спрута сама по себе была оскорблением. – От него я узнал, что Инголс берет самые безнадежные дела и самую высокую плату. Два года назад по настоянию отца у мэтра отобрали мантию, однако тот с помощью Манриков ее вернул. Нашей семье ссора обошлась очень дорого.

– Почему вы молчали? – Альдо еще больше помрачнел. – Мы должны были это знать.

– Я признал свою неправоту в отношении прокурора, – чуть пожал серыми плечами Спрут, – и не стал повторять ту же ошибку в отношении защитника. К тому же я опасался услышать о том, что Повелитель Волн сводит счеты с адвокатом.

– Вы были неправы, умолчав об Инголсе, – отрезал Альдо, – а мы ошиблись, не задумавшись над вашими словам. Феншо не оправдал нашего доверия.

– Весьма прискорбно, – церемонно произнес Придд и замолчал. О ком он еще может знать и что? Когда речь идет о судейских, к сыну супрема нужно прислушиваться, как бы ни было противно. Сюзерен хочет, чтоб они прекратили ссору, что ж, сейчас самое время.

– Герцог Придд, – Ричард старался говорить спокойно, – вы можете что-нибудь посоветовать?

– Боюсь, мэтр Инголс обвинит меня в сведении личных счетов не только с ним, но и с Домом Ветров, – Спрут улыбнулся одними губами. – Но я бы спросил Алву, нуждается ли он в защитнике и желает ли переноса суда.

Глава 5. Талигойя. Ракана (б. Оллария). 400 год К. С. 16-й день Зимних Скал

1

Ворон глядел на красно-синие витражи. Черный мундир, черные волосы, спокойный равнодушный взгляд… Похоже, он просидел весь перерыв, даже не шелохнувшись, и уж всяко возвращение Высокого Суда прошло мимо его внимания. Встать Алву не просили – гуэций учился на ходу.

– Ваше величество, ваше высокопреосвященство, господа Высокие Судьи, – для человека, заслужившего высочайшее неодобрение, Кракл держался неплохо, – прежде чем предоставить слово обвинению, Высокому Суду предстоит рассмотреть прошение, поданное адвокатом герцога Алва на высочайшее имя и на имя членов Высокого Суда.

Мэтр Инголс просит перенести дело и отводит четверых судей как имеющих личные счеты с подсудимым. Он также полагает следствие незавершенным и настаивает на участии в оном его высокопреосвященства и представителей держав Золотого Договора.

Считаю своим долгом напомнить, что утром в присутствии обвиняемого было подчеркнуто, что суд ведется в соответствии с законами Эрнани Святого, при котором посредникам между обвиняемым и Судом, между эориями и государем не было места.

Прежде чем принять решение, его величество король Талигойский и Высокий Суд желают услышать, действительно ли герцог Алва не доверяет чести Окделлов, Приддов, Эпинэ и Карлионов?

Гуэций замолчал. Ворон медленно повернул голову, сощурился и вновь сосредоточился на витражах.

– Герцог Алва, – повторил Кракл, – отвечайте!

– Вы непоследовательны, барон, – светским тоном сообщил Алва. – С одной стороны, вы утверждаете, что посредники между мной и королем не нужны, с другой – короля здесь нет. Ну и кому, по-вашему, я должен отвечать?

– Я не знаю другого короля, кроме его величества Альдо Ракана, – возвысил голос Кракл, – и не желаю знать.

– Барон, – Ворон в свою очередь голос понизил, – вас слушают послы, если не ошибаюсь, четырех королевств. Они донесут своим королям, что барон Кракл о них ничего не знает, чем и гордится.

– Я не знаю другого талигойского короля, – вывернулся старейшина Совета провинций. Зал замер и правильно сделал.

– Ужас, – припечатал Алва. – Вы – профан не только в землеописании, но и в истории, и в словесности. Судя по тому, что здесь зачитывали, я надеялся, вы хотя бы Дидериха осилили, но я вас переоценил. У солнца нашей словесности в каждой пиесе король сидит на короле и королем погоняет, а незаконные принцы и вовсе кишат. Как ызарги. Читай вы Дидериха, вы бы знали не меньше дюжины королей, причем в большинстве своем талигойских.

– Герцог, – не выдержал супрем Кортней, – вы превращаете суд в балаган.

– Я? – приподнял бровь подсудимый. – Помилосердствуйте. Я пытаюсь сделать вашу мистерию хоть сколько-нибудь забавной.

– Герцог Алва, – Кортней почел за благо не принимать вызова, – мы продолжаем. Вы поддерживаете прошение вашего адвоката?

– У меня есть адвокат? – осведомился Алва. – Простите, запамятовал.

– Ваш адвокат мэтр Инголс, – Кракл вышел из боя, но супрем был отцом генерала, хоть и не лучшего, – он уполномочен представлять ваши интересы.

– Кем? – вежливо осведомился кэналлиец.

– Высоким Судом. – Какой все же Кракл крикливый, торгуй он лимонами, ему б цены не было. – Это решение утверждено его величеством Альдо Первым.

– Несерьезно, – махнул скованной рукой Ворон, – к тому же мои интересы давно представляет Леворукий.

– Иными словами, – возвысил голос супрем, – вы отказываетесь от защитника и не намерены подавать прошение упомянутого содержания?

– Требую слова! – Толстяк в мантии, но без венка рванулся вперед сквозь толпу судейских. – Я должен переговорить с моим подзащитным! Герцог, мы не могли встретиться раньше… Но сейчас… Вы совершаете ошибку… Страшную ошибку… У нас отменные позиции, им нечего возразить!

– Зато мне есть, – Алва был спокоен, единственный спокойный человек во взбаламученном зале. – Мэтр, как юрист вы должны понять, что прошение подразумевает признание за тем, кому оно направлено, судейских и королевских полномочий. Я таковых за присутствующим здесь странно одетым молодым человеком и его приятелями не признавал и не признаю. Мало того, я имею обыкновение отвечать за свои поступки лично.

– Высокий Суд, – физиономия адвоката была круглой и блестела, как луна, – я прошу разрешения переговорить с герцогом Алва наедине. Я знаю, что это дозволяется лишь после допроса свидетелей обвинения, но в создавшейся ситуации…

– Разумеется, – Робер поднялся с места, прежде чем сообразил, что сделал, – говорите.

– Повелитель Молний выразил мнение всех членов Высокого Суда, – уточнил Кортней, – или это его личное мнение?

– Дом Волн согласен, – процедил Придд. – Господин Инголс, получаса вам хватит?

– Мэтр Инголс, – Алва непринужденно повернулся к защитнику, – давайте говорить при всех, людям же интересно. Разговор наедине для меня ничего не изменит, а вам может дорого обойтись. Мне бы не хотелось, чтобы вас выловили из Данара, в Талиге не так много приличных законников.

– Как вам угодно, – адвокат, надо отдать ему должное, не растерялся, – но я настоятельно советую не полагаться на милосердие ваших кровных врагов. Вы имеете полное право настаивать на замене судей и на том, чтобы к вам применялись законы, действовавшие в королевстве в день и час оглашения обвинений. Это никем не отмененные кодекс Франциска и протоколы Золотого Договора, а не древние кодексы.

– Какая жалость, – улыбнулся Алва. – Нам и впрямь следовало встретиться несколько раньше, но мы с бароном сошлись на гальтарских кодексах, а карте – место. Кстати, сударь, вам заплатили?

– В известном смысле я полностью вознагражден. – Робер предпочел бы видеть лицо мэтра, но видел лишь внушительный юридический зад. Адвокату надо заплатить. Это, как ни глупо звучит, долг чести. Тебе подарили жизнь, Дракко и кошелек, пора отдавать долги, начиная с кошелька.

– Работа мэтра Инголса будет оплачена, – проснулся супрем. – Со дня его назначения по сегодняшний день включительно. Итак, герцог Алва при свидетелях отказывается от защиты и не намерен подавать прошение.

– Более того, – уточнил Ворон, – я согласен на гальтарскую процедуру со всеми ее кульбитами. Мы ведь судимся по гальтарским кодексам, не так ли?

– Да, – торжествующе подтвердил гуэций, – суд исходит из приоритета кодекса Эодани за исключением пунктов, под которые подпадают обвинения, невозможные в Золотой империи.

– Но, – поднял руку прокурор, – процедура принятия и исполнения приговора, а также его обжалования в полном объеме соответствует прецедентам, имевшим место во времена царствования Эрнани Святого.

– Ты сказал, – кивнул Ворон, – а я услышал.

– Герцог, – начал приподниматься Феншо, – никто, кроме государя, не может «тыкать» человеку Чести и…

– Герцог Алва ответил вам, как отвечали во времена Эрнани, – Валентин Придд смахнул с рукава что-то невесомое, – обращения «вы» тогда еще не существовало.

Обвинитель плюхнулся на свою скамью. Придд еле заметно улыбнулся: его совет оказался верным. Рокэ не мог не ответить вызовом на вызов, теперь он остался без защитника.

2

– Герцог! – Гони таких, как Инголс, в дверь, они влезут в окно! – Запомните! Теперь вы – адвокат… При Эрнани обвиняемые защищались сами… Вы можете задавать вопросы, можете заявлять протест, сомневаться в правомочности улик, в добросовестности свидетелей!.. Потребуйте обвинительный акт… Они обязаны предоставить!..

– Мэтр Инголс, – велел супрем, – немедленно удалитесь!.. Вы больше не имеете права…

– Имею! – бушевал мэтр. – Я клялся защищать перед Создателем! Мне всякие недоучки не указ, что бы они на себя ни нацепили…

– Мэтр Инголс! – Алва впервые повысил голос, и это возымело действие. Адвокат замолчал. Замолчали все.

– Любезный мэтр, – подсудимый говорил с законником, как с уросливой лошадью, – все в порядке, вы можете уйти. Уверяю вас, я за себя ответить в состоянии. Господа, дайте мне этот акт, и мэтр Инголс уйдет счастливым.

– Мэтр Инголс, – потребовал Кракл, – вы слышали, что сказал герцог Алва? Он в ваших услугах не нуждается, немедленно покиньте зал суда. Ликтор, примите у мэтра Инголса обвинительный акт и передайте герцогу Алва. Обвинение, вы готовы представить первых свидетелей?

Адвокат больше не спорил. Спрут своего добился: какая простая месть и какая безопасная! Два вопроса и чужая гордыня… Достойно мерзавца и потомка мерзавцев, а ведь Придд не знает об исповеди Эрнани. Он спасает не Талигойю, а собственную шкуру и честь братца.

Кракл зазвонил в колокольчик. Зачем? И так невозможно тихо.

– Обвинение готово?

– Да, господин гуэций.

Обвинитель разложил на правой кафедре бумаги и выпрямился, гальтарская тога превращала его в какую-то копну. Оскар дал бы себя расстрелять, но не надел бы этот кошмар… Но Оскара Феншо расстреляли на самом деле, Ворон и расстрелял.

– Господин прокурор, – велел Кракл, – говорите.

– Ваше высокопреосвященство, господа судьи… – Составленную обвинением речь Дикон видел у сюзерена еще вчера. Феншо и его помощники, собирая доказательства, проделали чудовищную работу, для смертного приговора хватило бы и десятой части. Отрицать вину Ворона не станет никто, и все же было в этом человеке нечто, ставящее его выше всех этих спрутов и краклов!

Начни кэналлиец юлить, выторговывать себе дни и месяцы жизни, дожидаясь помощи от союзников, это был бы не он, не ворон, бросившийся на орлана. Нет, Альдо никто не упрекнет в легкой победе, эр Рокэ – достойный противник! Он принял последний вызов, как некогда звание Проэмперадора. Тогда он победил, сейчас это невозможно. Воля Кэртианы вознесла Раканов, круг Олларов завершился, Алва проиграл, но, отказавшись от прошения, он не потерял себя, как не потерял себя отец, встав на линию.

– …непосредственным свидетелем чего стал теньент Артюр Рюшан, – возвысил голос Феншо; оказывается, он уже закончил первую статью.

– Суд выслушает свидетеля Артюра Рюшана, – гуэций был сама деловитость, – пусть войдет.

Судебный пристав распахнул низенькую дверцу:

– Артюр Рюшан, Высокий Суд ждет ваших слов.

Ждет! Одно дело – читать сухие, пересыпанные юридическими словечками строки и совсем другое – услышать очевидца. Альдо на все расспросы о покушении огрызался, затем пришла весть о резне в Тарнике, и стало не до того.

– Артюр Рюшан здесь. – Из проема возник еще один пристав, за зеленым плечом маячил худощавый офицер в кавалерийском мундире.

– Назовите свое имя, – строго произнес Кракл, вряд ли хоть раз стоявший под пулями.

– Артюр Рюшан, теньент второго кавалерийского полка.

– Принесите присягу.

– Именем Создателя, – теньент уверенно положил руку на серый том, – жизнью государя и своей Честью клянусь говорить правду. И да буду я проклят во веки веков и отринут Рассветом, если солгу.

– Суд принимает вашу присягу, – подтвердил гуэций, – Господин обвинитель, этот человек будет правдив. Спрашивайте.

– Да, господин гуэций. – Феншо повернулся к теньенту. – Вы были одним из тех, кого его величество взял с собой в Тарнику утром пятого дня Осенних Волн минувшего года? Это так?

– Да, господин обвинитель.

В тот едва не ставший черным день сюзерен ускакал в Тарнику, не предупредив ни Ричарда, ни Робера. Он рассчитывал вернуться следующим вечером, но появился раньше. На чужой лошади, с кое-как перевязанным плечом…

– Вы выехали очень рано, намереваясь к полудню достичь загородного дворца, куда съехались приглашенные его величеством военачальники?

– Да, господин обвинитель.

– Около девяти часов утра вы поравнялись с Беличьей рощей. Через рощу протекает полноводный ручей с топкими берегами. Мост был поврежден, и его величество решил переправляться вброд, для чего стал подниматься вверх по течению?

– Да, господин обвинитель.

– Расскажите, что случилось потом.

– Отряд двинулся вдоль ручья. Тропинка была узкой, мы растянулись. Начинало светать, но под деревьями было еще темно. Его величество ехал вторым, как раз передо мной…

– Кто ехал первым?

– Капрал Трувэр, господин обвинитель. Он лучше других знал дорогу.

– Что было дальше?

– Сначала мы ехали прямо, потом ручей резко свернул. На излучине очень сильно разросся можжевельник. Капрал Трувэр, его величество и я, объезжая заросли, спустились к самой воде, и в это время рухнул росший на том берегу высокий тополь. Он загородил дорогу тем, кто ехал за мной, и напугал лошадей. Его величество остановил коня, и тут прогремел первый выстрел. Все произошло очень неожиданно, я не сразу понял, что случилось, а его величество крикнул: «Убили капрала!» – и велел поворачивать.

– Вы повернули?

– Нет, моя лошадь разволновалась, я не сразу сумел ее успокоить, и тут выстрелили снова. Конь его величества упал, но его величество успел соскочить. Я спешился и бросился к его величеству, и тут выстрелили третий раз. Его величество вскрикнул, и я увидел, что он зажимает пальцами рану. Я начал срывать с себя шейный платок, чтобы ее перевязать, но его величество крикнул, что рана легкая. Я оглянулся и увидел на том берегу всадника.

– Вы его узнали?

– Тогда нет, – Рюшан впервые за время своего рассказа отвернулся от Феншо и взглянул на Ворона, – теперь узнаю.

– Это был обвиняемый?

– Да, господин обвинитель.

– Вы его узнали, несмотря на то что, по вашему утверждению, было темно, а он находился довольно далеко?

– Не так уж и далеко, господин обвинитель, – не согласился теньент. – От нас до того берега было не больше полусотни бье, а убийца подъехал к самой воде. Лица я действительно не видел, но запомнил фигуру, посадку, стать и ход лошади. Кавалерист в таком случае не ошибется.

– Когда вы увидели этого человека снова?

– В восьмой день Осенних Волн, когда он убил маршала Люра.

– Вернемся к первому покушению. Что сделал всадник, которого вы заметили?

– Он поднял пистолет. Я попытался закрыть собой его величество, но его величество меня оттолкнул, и тут те, кто ехал сзади, опомнились и начали стрелять. Всадник помахал нам рукой, повернул коня и скрылся в зарослях. Преследовать его возможности не было.

Феншо удовлетворенно кивнул:

– Ваше величество, ваше высокопреосвященство, господа судьи, мои помощники опросили всех, кто был в эскорте его величества. Они подтверждают показания теньента Рюшана. Должен ли я их пригласить?

– Не вижу необходимости, – решил супрем, – по крайней мере до того, как обвиняемый признает или же нет свою вину.

– Закон не обязывает заслушивать всех свидетелей, если они утверждают одно и то же, – поддержал Кортнея Кракл. – Рокэ Алва, признаете ли вы, что в пятый день Осенних Волн стреляли в его величество Альдо Первого?

3

Сюзерен не знал, как стреляет Ворон, а Дикон только вчера узнал, что стрелял именно он. И промахнулся. Воистину, Раканы угодны Кэртиане, теперь это поймет даже Робер…

– Подсудимый, – велел Феншо, – отвечайте на вопрос.

Алва всем телом развернулся к гуэцию, его лицо стало заинтересованным:

– А вы потом будете спрашивать, не я ли в восьмой день Осенних Волн прорвался к эшафоту?

– Рокэ Алва, – лицо Кракла было тверже голоса, – не пытайтесь уйти в сторону.

Ворон непринужденным жестом поправил цепь, словно это были Звезды Кэналлоа.

– Барон, это не праздное любопытство. Раз уж мы вступили в гальтарские дебри и отпустили мэтра Инголса, должен же кто-то исполнять его обязанности. Итак, утверждение о драке под эшафотом остается в силе?

– Разумеется, – гуэций был удивлен, – но всему свое время. Покушение на персону его величества более тяжкое преступление, нежели убийства маршала, офицеров и солдат. Оно рассматривается первым.

Ворон на мгновение свел брови:

– Не годится, – решительно объявил он. – Если так называемых военных убил я, то при описанных вами обстоятельствах я не мог не прикончить присутствующего здесь молодого человека в белых штанах. А если я не сумел его убить, то тем более не мог умертвить перебежчика с красной перевязью и иже с ним. Будьте любезны определиться с тем, что я сделал, а до тех пор разговор представляется бессмысленным.

Алва был Повелителем, а Кракл – ординаром, он растерялся, Феншо тоже молчал. Первым опомнился супрем:

– Прибавляя к уже свершенным преступлением публичное оскорбление его величества, – напомнил он, – вы лишь отягчаете свою участь.

– Вот и хорошо, – живо откликнулся Алва. – Кстати, раз уж зашел разговор об оскорблениях. Почему вы столь настойчиво напираете на то, что он – законный король? Нет, я понимаю, что он вам нравится, но законности в нем не больше, чем во Франциске Олларе, которого вы величаете узурпатором. Терпеть не могу вмешиваться в судейские дела, но вы проявляете ужасающую непоследовательность, а юриспруденция подобного не терпит.

– Раканы искони правили Золотыми Землями, – отрезал супрем, – их права, в отличие от прав марагонского бастарда, неоспоримы.

– Вы это серьезно? – Алва вновь заложил ногу за ногу. – В таком случае все золотоземельские монархи, кроме кана холтийского и моего друга Бакны – узурпаторы, присвоившие себе то, что по праву принадлежит Раканам. Раканы владели не только нынешним Талигом, но и Гайифой, и Приморской Дриксен. Господин в белых штанах намерен вернуть и их?

Ворон, издеваясь, попал в яблочко! Королевства и герцогства исчезнут с лица Золотых Земель, слившись в великую и вечную анаксию. Они этого еще не знают и не должны знать. Слова Алвы могут насторожить послов, Ворона надо опровергнуть!

– Его величество Альдо Первый никоим образом не претендует на бывшие провинции империи, – торопливо произнес Кракл. – Нынешний статус Золотых Земель подтвержден Его Святейшеством и подписанными договорами, как и права Раканов, высшей милостью тысячелетиями владевших Талигойей.

– Тысячелетиями? – оживился Ворон. – И вы это говорите в присутствии кардинала?! Вас послушать, так Раканы правили исключительно именем нечисти.

– Герцог Алва, – потребовал гуэций, – не кощунствуйте!

– Нет, – осклабился кэналлиец, – это вы не кощунствуйте. Если я не путаю, эсператизм подразумевает отречение от духов нечистых. Спросите у кардинала, что под этим подразумевается.

– Вы отвлекаете внимание суда, – поспешил на помощь Кортней.

– Отнюдь нет. Я, если угодно, привлекаю внимание присутствующих клириков к росточкам очаровательной ереси. Нечистыми духами эсператисты объявили богов, почитавшихся в Золотой анаксии, когда про Создателя не слыхали даже в Гайифе. Впрочем, про Гайифу тогда тоже не слыхали.

Эрнани старые боги разонравились, и он от них отрекся, с кем не бывает. Вот вы, барон, отреклись от Фердинанда, честно сняли старую мантию и надели это… зеленое. И вы не подкрепляете свое нынешнее положение манифестами Оллара. Как же вы можете настаивать на тысячелетних правах династии Раканов? То есть ссылаться на волю отринутых духов. Я уж молчу о том, что духи могли изменить свое отношение к отрекшимся. Я бы на их месте изменил.

– Его величество коронован с благословения Эсперадора, – почти выкрикнул Кракл. Что делать, он явно не знал, а выход существовал. Признать истинных богов богами, но именно это было невозможно.

– Раканы в изгнании были гостями его святейшества, – подсказал Феншо.

Ворон поднял бровь.

– Вы полагаете, за прошедшие четыреста лет духи нечистые стали чище? Любопытная мысль, я обязательно на сей счет подумаю.

– Господин прокурор, – нашелся супрем, – мы отвлеклись от главного. Суду не нужен теологический спор. Суду нужен ответ, покушался ли герцог Алва лично на жизнь его величества Альдо Первого или же нет? Отвечайте.

– Хорошо, – устало сказал Алва, – дайте мне заряженный пистолет, коня, означенного Альдо, опять-таки с конем, и какого-нибудь капрала. Если именующего себя Раканом господина что-то спасет, то я признаюсь в убийстве капрала и лошади, а заодно и в Создателя уверую.

4

– Но убийства в восьмой день Осенних Волн вы признаете? – быстро переспросил Феншо. Он все еще сохранял самообладание.

– При условии, что мне прекратят навязывать бездарную пальбу у ручья.

Кракл повернулся к Кортнею, тот едва заметно пожал плечами, Феншо сошел с кафедры и присоединился к совещанию. Ворон прикрыл глаза. Не понимать, что его ждет, он не мог, но на худом точеном лице не было ничего, кроме скуки.

Алва так долго искал смерть и наконец нашел. Чего ему бояться? Скоро он будет свободен от всего: чужой ненависти, убитой совести, сожравшей душу пустоты. Как же был прав эр Август, когда говорил, что для кэналлийца жизнь страшней Заката! Смог бы Ворон начать заново, узнав, что его предок не связан с Олларами предательством и убийством? Вряд ли, слишком поздно, но его сына ждет другая участь. Карл Борраска в день своего совершеннолетия услышит правду об Эрнани, Рамиро и Экторе, чтобы в свою очередь передать тайну наследнику.

Часы неторопливо отзвонили шесть, сменилась стража.

– Господа, – негромко окликнул Ворон, – у вас что-то случилось?

Судейские вздрогнули, как застигнутые ментором унары. Феншо уставился в бумаги, гуэций переглянулся с супремом.

– Господин обвинитель, вы располагаете доказательствами нападения подсудимого на находящегося при исполнении своих обязанностей маршала Килеана-ур-Ломбаха?

– Располагаю, – обретший былую уверенность прокурор взобрался на кафедру. – За герцогом Алва с момента его появления и до взятия под стражу наблюдало более тысячи человек. Ошибка исключена.

– В таком случае, если обвиняемый признает содеянное, допрос свидетелей необязателен. Герцог Алва, на этот раз вы не можете отрицать свои… деяния.

– Килеана-ур-Ломбаха я убил, – пожал плечами Ворон, – но не маршала, а генерала и не при исполнении, а на дуэли.

– Вы прекрасно понимаете, что имеется в виду, – вмешался супрем. – Мы говорим об убийстве маршала Талигойи Симона Килеана-ур-Ломбаха, последовавшего в восьмой день Осенних Волн. И вы это уже признали.

– Насчет маршала вы ошибаетесь, – светским тоном сообщил Алва. – Я, пользуясь своими полномочиями, уничтожил нескольких изменников, среди которых находился и бывший генерал Люра.

– Значит, – оживился Кортней, – вы свою вину не отрицаете?

– Если вы объявите пресловутого Алана не святым, а убийцей, – кивнул Ворон, – я готов составить ему компанию в Закате и признать покойника маршалом при исполнении.

– Герцог Алва, – Феншо развернул какую-то бумагу, – царствование его величества Альдо Ракана начинается с момента отречения Фердинанда Оллара. Соответственно, Симон Люра являлся действующим маршалом Талигойи. В отличие от вас.

– У вас плохо с памятью и логикой, милейший, – упрекнул обвинителя Ворон, – и это у вас фамильное. Последним действующим маршалом Талигойи был Эктор Придд, и все. Что до Люра, то его величество Фердинанд распорядился о казни изменника, что и было исполнено.

– Оллары никогда не были законными королями, – закричал Кракл, – вы слышите, никогда?! Талиг принадлежит Раканам и только Раканам!

– Барон, – лицо подсудимого стало веселым и злым, – Оллары последние четыреста лет подписывали договоры, включая оба Золотых, и вовсю роднились с династическими домами, даже в Агарисе послов держали. Оллары столь же законны или же незаконны, как и любой из династических домов.

Кэналлиец замолчал и усмехнулся. Он не увидит, как Талигойя станет Золотой анаксией, в сравнении с которой Талиг Олларов покажется жалким.

– Господа, – супрем затряс колокольчиком Кракла, – успокойтесь! Подсудимый, ваши выпады неуместны. Господин Феншо, суд настаивает на том, чтоб вы придерживались обвинительного акта. У вас остались вопросы к подсудимому?

– Да, – бросился в бой Феншо. – Обвиняемый, почему из всех присутствовавших вы… избрали маршала Люра?

– Ну, – Алва на мгновенье задумался, – покойный вообще производил впечатление человека, которого следует незамедлительно убить, и у него была такая притягательная перевязь… То, что я узнал о нем позже, подтверждает, что душевным порывам иногда стоит следовать. Что-нибудь еще?

Кракл ответить не успел, поднялся сюзерен.

– Гуэций, – на Алву государь даже не глянул, – отведенное вам время истекло. Мы обещали послам, что в шесть часов пополудни они будут свободны, и мы не можем задерживать их дольше.

Глава 6. Талигойя. Ракана (б. Оллария). 400 год К. С. 16-й день Зимних Скал

1

Зал суда слишком напоминал Лаик, чтоб оставаться там по доброй воле. В старых зданиях всегда так – холод, плесень, дурные сны… Предав своих богов, Талигойя состарилась и умерла, чего удивляться, что труп сожрали олларские падальщики?

Чужая злоба давила в спину тупым копьем, но оглядываться не следовало. Ричард это понимал и все же обернулся, встретив встревоженный взгляд Иноходца.

– Дикон, что-то случилось?

– Не знаю, – протянул юноша, – показалось, кто-то в спину смотрит. Не Ворон.

– Да, он на нас не смотрел, – согласился Эпинэ, – это на него все смотрели.

– Наглец! – дал выход возмущению Берхайм. – Меня поражает великодушие и долготерпение его величества. Негодяя следует немедленно четвертовать. Какой суд?! Какие доказательства?! Он оскорбляет государя и великую Талигойю!

– В этом есть определенная польза, – сощурился Придд, – теперь никто не усомнится, что Рокэ Алва находится здесь. Слухи о том, что флотом марикьяре командовал Ворон, стихнут сами собой.

– Это так, – поджал губы Карлион, – но Кракл ведет процесс из рук вон плохо. Он слишком мягок, чтобы не сказать нерешителен. Граф Феншо или супрем ведут себя с большим достоинством.

– Боюсь, – задумчиво произнес Иноходец, – Феншо удастся доказать не все обвинения. Я не законник, но то, что нес прокурор, чушь кошачья!

– Это решать суду, – сюзерен показался на пороге Бронзового кабинета, и лицо его было угрюмым, – то есть вам, господа. Если большинство сочтет обвинения недоказанными, они будут отметены. Феншо сделал все, что в его силах, но обвинение еще не приговор.

– Великодушие и справедливость вашего величества останутся в веках, – выразил общее мнение Карлион, – но Ворон их не стоит.

– Проявляя милосердие, мы спасаем не своих врагов, но свои души. – Ричард сначала не понял, в чем дело, а потом едва не рассмеялся: о милосердии заговорил не дверной косяк, а Левий, почти невидимый из-за плеча Альдо. «Луч животворного солнца и серая, мрачная тень» – так однажды написал Веннен, и как же эти слова подходят к королю и кардиналу!

– Его высокопреосвященство оказал нам большую честь, – сухим голосом сообщил сюзерен, – а теперь ему нужен Эпинэ.

– Герцог, – хмуро возвестил Левий, – ваша кузина просила передать, что желает вас видеть.

– Благодарю, ваше высокопреосвященство, – для Робера визит к Катари всего лишь родственная обязанность, – я обязательно к ней заеду.

– Если вы решите сделать это сегодня, – все так же хмуро процедил кардинал, – моя карета к вашим услугам.

– Благодарю, ваше высокопреосвященство, – повторил Иноходец, – я привык ездить верхом.

– Но вы неважно выглядите.

– Я не выспался.

– Его высокопреосвященство прав, – положил конец спору Альдо, – тебе следует себя поберечь, так что отправляйся в карете. Заодно заверишь госпожу Оллар в нашем неизменном к ней расположении. Скоро она узнает приятную новость. Окделл, идемте со мной, остальные могут быть свободны.

2

– Сегодняшний день был слишком долгим. – Левий задумчиво поглядел на догорающее небо. – Что ж, герцог, проходите и выбирайте: шадди, вино или исповедь?

– Если не возражаете, вино.

– Сударь, – взгляд кардинала стал лукавым, – я не имею обыкновения предлагать то, против чего возражаю. Кэналлийское не разбудит в вас непрошеных сожалений?

– Не разбудит, – невольно усмехнулся Робер, – потому что они не спят.

– Тогда выпьем «Рыцарской крови». Она не так горчит, как «Змеиная».

Совпадение или намек на Спрута? Закатные твари, как же мерзко всюду видеть двойное дно!

– Я недавно пил «Змеиную кровь» с герцогом Приддом.

– Этот молодой человек знает многое, – кардинал неспешно расставил бокалы, – но он умеет молчать.

О да, молчит Валентин просто великолепно.

– В Доре Придд и его люди сделали очень много.

– В отличие от тех, чьей прямой обязанностью это являлось, – кардинал с недовольным видом отхлебнул из своего бокала. – Зимой я кипячу вино со специями. Увы, сегодня я слишком устал и не имею ни малейшего желания доверять это секретарю. Пьетро весьма полезен, но не в этом случае.

– Доверьте мне, – улыбнулся Робер. – Я, как-никак, служил в Торке.

– Охотно, – кардинал бросил на стол ключ. – Все необходимое в правой дверце. С жаровней справитесь?

– Конечно, – из резного шкафчика пахнуло пряностями и лимонами, тускло блеснул медный кувшин. – Однажды в Агарисе я чуть не убил торговку лимонами. Она орала под окнами, а мне хотелось мяса и вина, но не было денег.

– Вы голодны? – оживился Левий.

– Нет, – Эпинэ заглянул в кувшин, внутрь была вставлена сетка для кусочков фруктов. – Сам не знаю, почему вспомнилось. Тогда казалось, хуже быть не может.

– Его святейшество любил притчу о кролике, которого гнала лиса, – откликнулся кардинал. – Бедняга кролик возроптал на свою участь, и в тот же миг мимо пронеслась лань, которую гнала свора собак. Не правда ли, поучительно?

– Очень, – что лисица, что собаки, для добычи конец один. – Вы любите гвоздику?

– Разумеется, – удивился Левий. – Вы обратили внимание, что сегодня в одном месте собрались все четыре Повелителя и Ракан?

– Вы полагаете, это важно? – Лимонные кольца влажно блестели и пахли Агарисом и уходящей любовью. – То, что мы сошлись?

– Последний раз подобное случилось в ночь падения Кабитэлы. Эрнани Ракан, Алан Окделл, Рамиро Алва, Эктор Придд, Шарль Эпинэ… Четверо погибли, один выжил. Любопытно, знал ли он правду.

– О чем? – не понял Робер, разыскивая гвоздику. Дела четырехсотлетней давности казались неправдоподобно далекими.

– Хотя бы о последней воле Эрнани Ракана, – подсказал его высокопреосвященство, – о его подлинной воле.

– Он же передал власть Придду, – не понял Робер. – Король был болен и отрекся, потом его убили…

– «Убили», – поднял палец Левий. – Так говорят, когда не готовы назвать убийцу, но убийца Эрнани известен четыреста лет. Вы не согласны?

… Расколотая молнией ара, крупный светловолосый человек за столом и другой, быстрый и смуглый, в дверном проеме. Неслышный разговор, сверкнувшие мечи, тело на каменных плитах…

– Рамиро Алва убил герцога Придда, а его самого убил Окделл, но король… Я не знаю.

– Разве «премудрый» Домециус не открыл вам истину? – Кардинал погладил своего голубка. – Кладите больше корицы, если она вам не отвратительна.

– Мы про Эрнани не спрашивали. – Свихнувшийся астролог – не та тайна, которую нужно беречь. – Альдо хотел узнать свою судьбу, предки были отговоркой для любопытных.

– Выходит, правду вновь подменила легенда. На сей раз о не вынесшем древних тайн астрологе. Жаль, что четыреста лет назад Окделл поторопился…

– Пожалуй, – не стал спорить Робер, – но Алан был верен сюзерену, это свойственно Скалам.

– Возможно, – лицо кардинала сделалось замкнутым, – но если Алан походил на нынешнего Окделла, его верность стоила недорого.

– Ричард готов умереть за Альдо. – Верность Дикона сюзерену – то немногое, в чем нельзя усомниться. – Дело Раканов для него – все.

– Опять-таки возможно, – согласился Левий, – но я не помню прецедента, когда оруженосец судил бы своего господина. И я не помню прецедента, когда монарх освобождал вассала от его присяги оруженосца. В старое доброе время между юношей и эром мог встать лишь Создатель в лице магнуса ордена Славы, но Леонид далеко, и он не одобряет предателей. Как и святой Адриан. По-моему, угли сейчас погаснут.

– Алва освободил Ричарда от клятвы.

– Это говорит об эре, а не об оруженосце.

– Простите, – Робер помешал уголья, по черному побежали закатные сполохи, – не мне судить Ричарда и Алана.

– Сейчас судят не их, – напомнил кардинал. – Странное дело, на первый взгляд суд над Алвой кажется глупостью, причем двойной. Герцог Алва жертвует собой, спасая короля. Но умный человек, к каковым я причисляю кэналлийца, спасал бы не Фердинанда, а Талиг. Альдо Ракан заполучил ценнейшего заложника и вытаскивает его на открытый суд с очевидным приговором. Зачем?

– Чтобы исправить мою нерасторопность. Остановив казнь, я оставил Альдо с Алвой на шее, но без средств.

– Глупости, – на коленях Левия непонятным образом возникла кошка, – ваше благородство играло Ракану на руку. У него был роскошный выбор: его новое величество мог свалить все подлости на разрубленного Люра, поблагодарить Ворона за самоотверженность и отпустить марагонца Оллара к кошачьей матери. Конечно, он вряд ли до нее бы доехал, но причем здесь Альдо Ракан? Ну а если бы и доехал… Согласитесь, такое знамя Талиг не украсит, а как заложник Ворон много ценнее, по крайней мере, в глазах Ноймаринена и Фомы. Особенно если страна заговорит о том, от кого на самом деле «дети Фердинанда».

– А вторая возможность? – Раскаленная жаровня, черные крыши за окнами, запах пряностей и покой… Прошлой ночью Ноха казалось ужасной, почему?

– Вторая? Опять-таки отпустить всех, но Ворона убить. Немедленно и прилюдно. Пристрели вы Алву на месте, особого удивления это ни у кого бы не вызвало, даже у него самого, но Ракан захотел суда. Он его получил, а дальше?

– Не знаю.

– Алва, целивший во всадника и попавший в коня и капрала, это смешно. – Рука клирика ласкала кошачью шерсть, но глаза были злыми. – Абсурдные обвинения, абсурдная процедура, абсурдные одежды! Что можно вменить кэналлийцу по гальтарским кодексам? Да ничего! По законам Анаксии измена – преступление против государства. В раннеимперские времена туда же подогнали преступления против императора, но императора действующего. В этом смысле Алва невинен, как невеста, а вот его величество Ракан – увы…

– Ваше высокопреосвященство, – сейчас он спросит и услышит то, что знает и так, – Алву убьют?

– Все идет к тому, – кардинал снял с колен недовольно вякнувшую кошку, встал, прошел к окну. – Альдо нужен мертвый Алва, до такой степени мертвый, чтобы слухов о том, что кэналлиец жив, и тех не возникло. Ракан идет даже на то, что Ворон изваляет суд в грязи. Ведь это, как ни печально, доказывает подлинность подсудимого.

В горле запершило, Робер кашлянул и повернул жаровню. Над носиком кувшина клубился розоватый пар, потрескивал раскаленный песок, сзади что-то заскрежетало, Иноходец резко обернулся. Ничего страшного, просто кошка точит когти о сундук.

– Ваше высокопреосвященство, – насколько можно верить этому человеку? – выдвинутые обвинения можно опровергнуть?

– Чем нелепее обвинения, тем труднее с ними спорить. – Левий принялся задергивать портьеры – неторопливо, медленно, словно не желая поворачиваться к собеседнику лицом. – Поверьте кардиналу, мои предшественники отправили на костер и в мертвые озера тысячи. Большинство обвинений были еще глупее.

– Покушения не было! – Пусть знает, хуже не будет. – Алва не стрелял в короля, а Давенпорт не был в Тарнике.

– Не могу сказать, что моя совесть чересчур нежна, – кардинал наконец отгородился от сгустившихся сумерек и вернулся к столу, – но подробности воцарения Альдо Ракана могут оказаться… слишком своеобразными для члена конклава. Я не желаю их знать, по крайней мере сейчас.

– Их знаю я, – что сделает Альдо, если Эпинэ поднимется на кафедру и потребует привести себя к присяге? Прикажет замолчать? Вызовет гимнетов? Выстрелит? Объявит сумасшедшим?

Кардинал подхватил кошку и водрузил на прежнее место.

– Судья не может свидетельствовать, а кодексы признают свидетелями лишь очевидцев. Вы присутствовали при покушении на его тогда еще высочество и при убийствах в Тарнике? Насколько мне известно, нет. А где те, кто присутствовал или записан в таковые? Давенпорт и кэналлийцы далеко, мертвые, в том числе и господин Килеан-ур-Ломбах, в Закате, а от перевязи Люра Ворон не отопрется.

– Он и не пытается, – устало произнес Робер, – но он исполнял свой долг.

Левий вздохнул.

– Попробуйте взглянуть на дело глазами Феншо, – посоветовал он. – Альдо объявил себя королем со дня отречения Фердинанда. «Павлины» с «гусями» это признали, с их точки зрения Алва напал на солдат и офицеров законного короля, исполняющих приказ оного короля. Фердинанд в своем треклятом манифесте велел Первому маршалу сложить оружие, а не драться. Вы можете доказать, что, исполни Ворон приказ, его бы прирезали в ближайшем овраге, а Оллара и заложников казнили?

– Нет.

– И никто не сможет, так что Алву признают виновным. Тем более что Оллар скажет все, что ему велят. Это не король, не человек и даже не крыса, потому что крыса бы защищалась.

– Вино готово, – он не станет ничего предлагать, пусть это сделает Левий. – Но я не уверен в том, что положил мед.

– Это плохо, – кардинал подставил кружку. – Когда человек не помнит, куда кладет мед, а куда – перец, ему следует отдохнуть.

– Я положил перец? – Вот так и сходят с ума! – Прошу прощения.

– Не положили, – успокоил Левий, – но если не выспитесь этой ночью, положите. Вам ли не знать, что лошадей загонять не следует.

– За лошадей решают всадники. – С медом все в порядке, а вот корицы могло быть и меньше, хотя Левий ее вроде любит.

– А за людей решает совесть, – кардинал щелчком захлопнул крышку. – Пусть настоится. И все-таки, герцог, что заставило Альдо нырнуть в лужу?

А действительно, что? Слухи про Хексберг? Но о суде заговорили еще на коронации. Альдо был пьян своим триумфом, но не настолько же…

– Сюзерен не хочет решать судьбу Алвы в одиночку? – предположил Эпинэ, разглядывая львов на кувшине.

– Это похоже на Альдо Ракана. Ему кажется, что, если использовать для подлых дел подлеца, останешься чистым, а подлеца можно выбросить – не жалко. Был Айнсмеллер, теперь Кракл и Феншо. После приговора их если не казнят, то с позором прогонят, а ваш друг разведет руками. Именно так поступает его величество Дивин, когда из его хвоста выпадает очередное перо. Кстати, давно хотел спросить, зачем вы понадобились гайифскому послу?

– Сам не понял. – Дурацкий разговор, иссушающая мозги жара, удивленное сморщенное личико, очень удивленное… – Конхессер Гамбрин хотел передать мне письмо от старого знакомого и не передал.

– Ваш знакомый накоротке с послами, он дипломат? И почему вы не пьете?

– Не люблю очень горячее вино. Мой знакомый – офицер-артиллерист. Мы познакомились в Кагете. Гамбрин говорил, что свободный генерал, у которого служит Ламброс, готов предложить нам свои услуги.

– Не любите горячее, пейте холодное, – подмигнул его высокопреосвященство, – а что до генерала-наемника, то вряд ли он появится, даже если существует. Особенно если существует. Видите ли, нар-шад Шауллах убил льва. Черного. А нар-шад-ар-марим Астаррах поднял алые паруса. Гайифа и Бордон ждут цветения миндаля и гостей из-за моря. Им не до талигойских яблонь.

– Шады вступают в войну? – не поверил своим ушам Робер. – На чужом берегу?!

– По всей вероятности, – кивнул кардинал. – Но шады далеко, а весна еще дальше. Мориски могут ждать, мы с вами – нет.

– Хорошо, – Левий прав тысячу раз, – что я должен делать?

– Допивайте вино и идите к кузине. А я буду варить шадди и думать. У нас в запасе шесть дней, а ночей даже больше.

3

– Посольская палата озабочена, – посол Гайифы казался опившимся уксуса, – весьма озабочена.

– Мы рады вас видеть, конхессер, – перебил Альдо, – и мы разрешаем вам сидеть в нашем присутствии.

– Благодарю, ваше величество, – гайифец с достоинством устроился в коричневом кресле. – Увы, я предпочел бы испросить аудиенции по более приятному поводу.

– Прежде чем перейти к делу, – Альдо передвинул серебряный подсвечник так, чтоб свет падал на морщинистое личико, – мы бы хотели узнать, как себя чувствует дуайен Габайру.

– Он все еще болен, – вздохнул посол, – но маркиз ставит дипломатический долг превыше здоровья. Он отказывается делегировать свои полномочия графу фок Глауберозе. Теперь дурные языки станут говорить, что его величество Фома не доверяет политике его величества Готфрида. Увы, затяжная лихорадка делает больных упрямыми.

– Мы ценим самоотверженность маркиза Габайру, – улыбнулся сюзерен, – и никогда не поверим досужим сплетням, но чем обеспокоена Посольская палата?

– Ваше величество, – Гамбрин едва заметно покачал головой, – вы – воин, а не дипломат, и вы не можете знать, сколь важны для нас всяческие мелочи. Дипломаты обязаны предусмотреть даже то, чего нет и быть не может, в этом мы сходны с юристами. К нашему глубокому сожалению гуэций, супрем и прокурор допустили ряд оплошностей, которые не могли не привлечь к себе внимания приглашенных в Гальтарский дворец послов. Теперь мы вынуждены выступить с протестом. Завтра утром дуайен потребует срочной аудиенции, чтобы его заявить.

Поверьте, я искренне предан вашему величеству и люблю этот город и эту страну, но я был вынужден поставить свою подпись.

– Мы ценим ваше отношение, – заверил Альдо, – и мы внимательно слушаем.

– Ваше величество, – гость развел сухими желтоватыми руками, – мне очень неприятно… Видите ли, то, что я имею сказать, не предназначено для широкой огласки.

– Вы совершенно верно заметили, что я – воин, – взгляд Альдо окаменел. – Я предпочитаю узнавать о неприятном сразу. Говорите без обиняков, герцогу Окделлу я полностью доверяю.

– Извольте, – поджал губы посол. – Сегодня гуэций, супрем и прокурор вольно или невольно дали понять, что власть Раканов является по своей природе божественной и что права Раканов несопоставимы с правами других династических домов.

Если к этому добавить саму процедуру, основанную на древних кодексах, создается, безусловно, превратное впечатление о том, что ваше величество противопоставляет себя прочим монархам Золотых Земель.

Увы, неудачные и неточные формулировки, допустимые в обычной речи, будучи произнесены со столь высокой кафедры, становятся поводом для протеста, который вынуждены поддержать все участники Золотого Договора вне зависимости от отношения к вашему величеству. Увы, отрицая заключенные Олларами брачные союзы и подписанные в последние четыреста лет соглашения, вы бросаете зерна непонимания между государствами. Достаточно вспомнить историю возникновения Агарии и Алата.

Прошу меня простить, ваше величество, но, сделав суд над герцогом Алва открытым и передав полномочия защиты обвиняемому, вы создали очень непростую ситуацию. Рокэ Алва знаком с Золотым Договором и иными международными актами. Он весьма умело переводит ошибки обвинения в плоскость нарушения Талигойей дипломатических канонов вплоть до оскорбления иноземных монархов.

Меня как посла его величества Дивина крайне беспокоит возвращение к военной кампании 398 года, в которую, помимо Талига, были втянуты Кагета и Бакрия. Как это ни прискорбно, международное право в данном случае расходится со справедливостью. То, что было предпринято герцогом Алвой, признано соответствующим Золотому Договору. Более того, Посольская палата считает, что прокурор Феншо, пригласив в качестве свидетеля посла Кагеты, превысил свои полномочия и поставил господина Бурраза-ло-Ваухсара в весьма щекотливое положение. Ведь он, давая показания, вынужден отвечать на вопросы не только обвинения, но и защиты, причем в присутствии его высокопреосвященства Левия, а он, да простится мне такое предположение, вряд ли является горячим сторонником обвинительного приговора.

– Вы совершенно правы, – после дипломатического киселя слова Альдо казались отточенным клинком, – кардинал излишне милосерден к врагам Талигойи. Впрочем, он агариец по происхождению. Мы благодарим вас за предупреждение. Наш ответ будет дан утром.

– Позвольте старому дипломату дать воину несколько советов. – Конхессер слегка приподнял уголки губ. – Поверьте, мной движет искренняя привязанность к Великой Талигойе и ее королю. Мне бы не хотелось, чтоб безграмотность и излишнее рвение талигойских юристов сказались на репутации талигойской короны и послужили причиной дипломатического скандала.

– Мы все понимаем. – В углу кабинета замер мраморный найер. Лицо Альдо было еще спокойней. – И мы благодарны.

– Ваше величество, – Маркус Гамбрин слегка понизил голос, – не следует предоставлять обвиняемому возможность раз за разом возвращаться к обоснованию прав Раканов и подчеркивать, что Оллары были признаны Золотыми Землями и его святейшеством и отличаются от династий Гайифы и Агарии лишь сроком пребывания у власти, тем паче ряд династий правит еще меньше. В том числе родственная вам династия Мекчеи, чей приход к власти во многом напоминает воцарение Олларов. Кроме того, посол Дриксен окажется в весьма затруднительной ситуации в случае обсуждения саграннской кампании. Я имею в виду рукотворный паводок.

– Мы понимаем, – наклонил голову Альдо, – тем более у вас как у представителя Гайифской империи тоже возникнут определенные сложности. Если речь пойдет о причинах, побудивших Адгемара Кагетского послать своих подданных… Простите, попросить своих соседей напасть на Варасту.

– Я не понимаю, что ваше величество имеет в виду.

– Это не столь уж и важно, – улыбнулся Альдо. – Хорошо, конхессер, мы не станем касаться случаев, которые страны Золотого Договора не считают преступлениями. Что до готовивших процесс графа Кракла и графа Феншо, то мы приняли решение об их отстранении еще до вашего визита. Имена тех, кто их сменит, будут объявлены утром в Гальтарском дворце.

– Благодарю ваше величество за понимание, – посол его величества Дивина с достоинством поднялся, – теперь я спокоен.

– Мы также вам признательны, – кивнул Альдо, – за дружеское участие. То, что ваши советы несколько запоздали, никоим образом не умаляет их в наших глазах.

– До свидания, ваше величество.

– До завтра, конхессер, мы будем рады вас увидеть снова.

Слова были вежливыми, но Дикон достаточно знал сюзерена, чтоб понять – Альдо в бешенстве. Ричард и сам был готов вытряхнуть из морщинистого человечка заменявшую ему душу труху.

Юноша коротко поклонился гайифцу, жалея, что в кабинете нет портрета Рене Эпинэ, принимающего ключи от Паоны. Сюзерену картина тоже нравилась, но все портил развевавшийся на первом плане «Победитель Дракона». Может, его чем-нибудь зарисовать? Каким-нибудь трубачом или летящей Победой?

– Истинные Боги! – Альдо вскочил, едва за гайифцем скрестились алебарды гимнетов. Теперь сюзерен если кого и напоминал, то грозовую тучу, только молний не хватало. – Всякий «павлин» будет нам указывать… Ты помнишь, что Ворон про эту шушеру говорил? Что она не лучше Олларов. Правильно говорил, мы это им еще припомним… Жаль, не прямо сейчас.

4

Комнаты были небольшими и очень светлыми. Они не походили ни на кельи, ни на монастырскую гостиницу, в которой Эпинэ пробедовал четыре года. После глупой дворцовой роскоши и превратившегося в казарму родового особняка обычный человеческий уют казался трогательным и очень хрупким.

– Ты вся в цветах, – Робер хотел поцеловать кузине руку, но Катари неожиданно подняла голову – пришлось целовать в лоб, очень горячий. – У тебя лихорадка?

– Нет, что ты, – женщина отодвинула в сторону изящный томик и улыбнулась, – это бывает… в моем положении, а цветы… Они слишком роскошны. В юности я любила фрезии и маки. Помнишь, сколько их в Эпинэ? Целые поля, по которым гуляют табуны. Один раз Мишель взял меня посмотреть, как они пляшут. Он говорил, наши гербы стали алыми от маков…

Когда, в какой день цветочные поля обернулись закатным пламенем, а весна – осенью? Прежде думалось, в Ренквахе, теперь кажется, много раньше.

– Ты не сердишься, что я тебя позвала? – руки Катари привычно перебирали янтарь. – Его высокопреосвященство говорил, ты занят.

– Ерунда, – поспешил заверить Иноходец. – Я собирался зайти к неким Капуль-Гизайлям, только и всего, это терпит. Ты молодец, что меня выдернула, а то я совсем тебя бросил. Прости меня, пожалуйста!

– Это ты прости… Без тебя все рухнет, я же вижу, а у меня просто страхи. За маленького, за тебя, за Айри… Она тебе пишет?

– Нет, но так и должно быть. Одного человека сейчас не пошлешь, а гонять из-за писем целый отряд глупо. Айрис знает, что после Излома я приеду, так зачем изводить бумагу?

– Любовь таких вопросов не задает, – вздохнула Катарина, – любовь просто пишет, даже если не знает куда. Даже если ее писем не ждут.

– И опять ты права, – пошутил Эпинэ и вдруг добавил: – Мэлли… ца приехала.

– Мэллица? – переспросила кузина. – Странное имя. Звучит как алатское.

– Воспитанница Матильды, – это не вранье, но и не правда, – я ее любил…

– Любил? – Светлые глаза стали огромными. – Не любишь?

– Я не знаю, Катари, – он никогда не втянет сестру в заговор, кровавые игры не для нее, но о Мэллит с ней говорить можно, вернее, можно только с ней. – Я уже ничего не знаю… Она любит Альдо… Полюбила с первого взгляда, а я полюбил ее. Мне удалось стать ей другом, на большее я не надеялся. Мы спали в одной комнате, то есть она спала, а я с ума сходил, даже завел себе женщину. Красивую. Очень красивую и очень странную.

Потом мы уехали, сперва – в Сакаци, затем – в Талиг. Все понеслось, как с горы, но я знал, что люблю, а меня не любят. Знал, пока мы не встретились, нет, не так! Пока она не увидела Альдо и не пошла за ним… Мне хотелось ее схватить, запереть, отправить назад, но не из ревности. Все умерло, мне даже сны больше не снятся!

– Бедный… – кому она говорит: ему, себе, Создателю? – И девочка эта бедная… Потерять тебя – это несчастье. Это страшней, чем влюбиться в тень. Приведи ее ко мне… Я еще не монахиня, я могу взять подругу.

– Мэллица не пойдет, она у Альдо… То есть в апартаментах принцессы. Альдо так проще скрывать бегство Матильды.

– Матильда Ракан бежала? – задумчиво произнесла Катарина. – Это конец… Если не выдерживает материнская любовь, значит, человек больше чем умер. О мертвых плачут, а бегут – от выходцев.

– Матильда не мать, – зачем-то напомнил Эпинэ, – а бабушка.

– Это еще страшнее, – Катари зябко передернула плечами. – Расскажи мне про суд, только правду. В чем его обвиняют?

Можно спросить «кого», но зачем притворяться?

– Во всем, – слова сорвались с языка сами, и как же глупо они прозвучали, но Катарина, кажется, поняла.

– Меня тоже обвиняли во всем, – женщина почти улыбнулась, – от государственной измены до адюльтера с оруженосцами. Забыли лишь то, в чем я и впрямь виновна.

То есть связь с Алвой. Манрики трогать Ворона побоялись, но Альдо ему Катарину припомнит.

– Робер, – кузина отложила четки и сложила руки на коленях, – расскажи мне все. Я знаю больше, чем ты думаешь, и я, став королевой, поумнела. Не сразу, конечно, но я была достаточно одинока, чтоб научиться думать.

– Прокурор извел очень много бумаги, я насилу прочел, – шутка не удалась, но он Иноходец, а не граф Медуза. – Главные обвинения связаны с покушением на короля и его слуг, потом идет убийство епископа Оноре, Октавианская ночь, заговор против всех Людей Чести и всякая ерунда.

– Будь мои братья живы, – голосок Катари дрожал, но глаза смотрели твердо, – я бы молчала… Я… очень виновата перед Рокэ. То, что я скажу, его не спасет, но можно доказать, что братья знали об Октавианской ночи и ждали ее.

– Ты уверена? – Неужели она решилась пойти в суд? Но ее нельзя туда пускать! Алву не спасти, по крайней мере не спасти правдой.

– Когда их отпустили, Иорам проговорился, – женщина судорожно вздохнула. – Я дала ему пощечину, первую пощечину в моей жизни… Я ударила его как… королева, потерявшая подданных.

А ведь она может ударить. Без криков, слез, оскорблений. Молча, поджав губы.

– Если тебе трудно говорить, не говори. Дело прошлое.

Она покачала головой:

– У нас нет прошлых дел, кузен. У простых людей есть, а наше прошлое – это сегодняшняя беда. Я дала себя уговорить, я молчала и молилась, а теперь почти поздно.

– Ты хотела что-то рассказать.

– Да. Ты помнишь мэтра Капотту?

– Капотту… Что-то знакомое. Нет, не помню.

– Ментор из Академии. Его взяли для братьев, он учил их описательным наукам, а я подслушивала. Мэтр Горацио говорил, что читающий проживает тысячу жизней и становится бессмертным. Ги с Иорамом из него веревки вили, а он их любил, особенно Иорама.

Когда мы уехали из Гайярэ, Капотта поселился в Олларии, где-то у Конских ворот. Именно у него Иорам перед погромами спрятал ценности.

– Мэтр станет говорить?

– Станет… Скажи ему, что это моя просьба. Или лучше я сама скажу. Если он струсит, я… я приду сама.

– Ты же не хотела…

– Я боялась… И боюсь, но иначе нельзя… Я видела сон, это знак! Если я предам, я… Я не могу потерять и этого сына! И потом, долги надо платить, а я должна Ворону…

– А говорили, ты его ненавидишь? – Нашел что брякнуть, болван несчастный!

– Я ненавидела, – Катари схватила четки, – ведь я считала его убийцей Мишеля и… И всех остальных. Теперь я понимаю, виноваты Штанцлер с Эгмонтом… Когда подлец погоняет глупца, это страшно. Робер, я боюсь Ричарда, он слишком похож на отца. Я пыталась остановить Эгмонта, он не стал меня слушать. Я пыталась объяснить Ричарду, что нельзя смотреть чужими глазами, у меня ничего не вышло.

– Дикон влюблен в Альдо и победу. – Если Капотта жив, Никола его найдет. – Мне его жаль, но я ему завидую.

– Мне жаль Талиг, – грустно сказала Катари, – и невиновных в том, что на них свалилось.

Сквозь тонкие пальцы медленно текли золотые капли, словно сами по себе. Почему янтарные глаза больше не манят, почему, когда уходят страх и любовь, остается пустота?

– Ты ничего не чувствовала этой ночью? – Они были возле Нохи, когда Дракко заартачился, а луна стала зеленой.

Янтарные слезы упали на черный атлас, так осенью в темную заводь падают листья.

– Я видела сон, – лицо кузины стало растерянным и виноватым, – но я не знала, что сплю… Я лежала и думала о суде, о том, что с нами будет, а потом подошла к окну. Не было ничего, только луна и тени. Мне стало очень страшно, как в детстве… Страшно смотреть, страшно закрыть глаза, страшно вернуться в постель. Помню, пробило два часа и через двор пошли монахи со свечами. Они шли вдоль стены по колено в зеленом тумане, и их свечи светили зеленым. Я пыталась считать, потом молиться, потом снова считать, и не могла, а они все шли и шли. Звонил колокол, а в каменном колодце лежала луна, и какая же она была злая! Она ненавидела тех, кто бросил ее в колодец, а вода поднималась, луна плавала у самого края, она была гнилой, Робер…

– Ты уверена, что видела сон? – Про монахов Лаик слышали все, но в Нохе не видят никого, кроме Валтазара.

Катарина вновь стиснула руки:

– Уверена. Будь это на самом деле, я бы умерла, а я проснулась.

Глава 7. Талигойя. Ракана (б. Оллария). 400 год К. С. 17-й день Зимних Скал

1

– Приветствие Повелителю Скал! – Гимнет-теньент в рассветном синем плаще отдал честь, матово сверкнул серебряный пояс. – Государь примет цивильного коменданта в Бронзовом кабинете.

Через несколько лет Золотые Земли вспомнят слово «анакс», но пока пусть будет «государь». Это лучше, чем король и даже император. Королей много, Ракан – один.

– Дорогу Повелителю Скал! – Гальтарские обычаи и одеяния все уверенней входили в повседневную жизнь, и столица от этого лишь выигрывала. Времена Алана, что бы ни говорила матушка, были временами увядания. Зачем оплакивать осень, если можно вернуть лето? Выстывшие замки, тяжелые доспехи, неподъемные мечи, плохое вино, эсператистские молитвы – кому это сегодня нужно?

– Входи, Дикон.

Сюзерен стоял у камина, задумчиво подбрасывая большое зеленое яблоко. Рыжие всполохи плясали по усталому лицу, напоминая о другом кабинете и другом огне. Все могло кончиться еще тогда. Не кончилось. Круг должен был замкнуться, а Ракан и Алва – встретиться. Когда-нибудь новый Дидерих об этом напишет. Кто станет его героем, Альдо или Ворон? Поэты любят казненных…

– Что у тебя? Говори быстрей, сейчас судебные черви сползутся.

– Альдо, – негромко сказал юноша, – я… Я всю ночь думал…

– Похвально. – Его величество вгрызся в яблоко. – А вот я, представь себе, спал и даже выспался. Почти. Ну и что ты надумал?

– Ты говорил, что даже Ворон не должен отвечать за то, чего не совершал.

– Говорил, – кивнул государь, – и теперь говорю. А что такое?

– Я слушал этого теньета, а потом эра… то есть обвиняемого. Это был не он! Там, у ручья.

– Да знаю я, что он не промахивается, – перебил Альдо, – но и на старуху бывает проруха. Сколько раз тебе говорить, что Раканов хранит сама Кэртиана, вот Алва и промазал. Не его вина.

– Я не об этом, – затряс головой Дик, – эр Рокэ не стал бы отпираться!

– Стал бы, – сюзерен покончил с яблоком и поднес к глазам огрызок. – Не потому, что боится казни. Он не трус, а гордец, стыдно за промахи, вот и отпирается.

Да, кэналлиец горд, как сам Леворукий, и все равно не похоже. Не похоже, и все!

– Альдо, – выдохнул Дкон, отгоняя видение лесной речушки и летящего через нее Моро, – до Люра добраться было труднее. Если б в роще был Алва, он бы… взялся за саблю.

– Постой, – сюзерен швырнул огрызок в камин, – ты хочешь сказать, что он полез бы в ближний бой? В этом что-то есть… Определенно что-то есть. Жаль, мы разминулись!

– Это был не Ворон, – повторил Ричард. Спорить с Альдо не хотелось, но в бою с Алвой сюзерена спасло бы лишь чудо.

– Если не он, – буркнул Альдо, – кто тогда? Его же узнали… Правда, физиономию не разглядели, но фигура, конь, посадка… Такое не подделать.

Не подделать? Смотря что…

– Это был кэналлиец! – выпалил Дик. – Они ездят по-своему, а Рюшан эра Рокэ не знал.

– Может быть… – Альдо закусил губу и свел брови. – Надо разузнать про лошадь. Если Ворон не брал ее в Фельп, на нас и впрямь напал не господин, а слуга. Даже обидно.

– Экстерриор Талигойи барон Вускерд. – Голос гимнет-теньента положил конец разговору, но они еще договорят. Сегодня же! – Супрем Талигойи барон Кортней, первый советник супрема Фанч-Джаррик из Фанч-Стаута!

– Мой государь, – начал экстерриор, – мы счастливы…

– А мы – нет, – отрезал Альдо, на глазах превращаясь в повелителя. – Экстерриор, вы знаете, что Посольская палата возмущена Краклом и Феншо?

– Мой государь, я как раз намеревался доложить… Дуайен Габайру посетил меня утром. Он требует незамедлительной аудиенции. Я обещал немедленно доложить…

– Можете не докладывать, мы знаем больше вас. Отправляйтесь к маркизу Габайру, осведомитесь о его здоровье и сообщите, что Кракл больше не является гуэцием и старейшиной Совета провинций, а Феншо – обвинителем. Безграмотность и самомнение двоих судейских не должны встать между нами и державами Золотого Договора. Вы все поняли?

– Да, ваше величество.

– Отправляйтесь. Кортней, с этой минуты вы – единственный гуэций и отвечаете за все. Вы меня поняли? За все! Мы ценим верноподданнические чувства, но не тогда, когда они приносят вред. Герцог Алва хочет рассорить нас с нашими союзниками, противопоставив дом Раканов прочим династическим домам, не давайте ему повода. Фанч-Джаррик, это в полной мере относится и к вам как к нашему прокурору. Изымите из обвинительного акта все, что касается Сагранской войны и восстаний, нам не нужны дриксенские и каданские протесты.

И вот еще что. Герцог Окделл сомневается, что в нас стрелял именно Алва. Его доводы представляются нам обоснованными. Нам не нужны обвинения ради обвинений, и нам не нужны обвинения, которые будут опровергнуты, учтите это.

2

Утреннее солнце добралось до окон, просочилось внутрь, вцепилось в позолоченных Зверей, тронуло Молнию на браслете. Оно светило, а Оллария стояла вопреки нарушенной клятве и гоганским страхам.

– Что вы можете сказать об убийстве пятерых офицеров? – Мантия и венок были прежними, обвинитель – другим. Маленьким, упрямым и умным.

– Эти люди не были офицерами.

– Но вы их убили.

– Это моя обязанность.

Фанч-Джаррик спрашивал, Ворон отвечал. Четкими, до издевательства правильными фразами. Он держался так же прямо, как вчера, разве что поднял бровь при виде нового прокурора.

– Напав на маршала Люра, вы нарушили приказ, предписывавший вам сдать оружие.

– Вы опять противоречите сами себе, – указал Алва. – Если я нарушил приказ Фердинанда Оллара, значит, Фердинанд Оллар являлся королем Талига. По крайней мере на тот момент, когда я нарушил приказ. Следовательно, пришедшие с господином в белых одеждах иноземцы – захватчики, а изменившие присяге талигойцы – предатели, подлежащие немедленной казни. Если же Фердинанд Оллар королем не являлся, он не мог отдать никаких приказов, и я был волен поступить, как считал нужным.

– Подсудимый, – одинокий гуэций счел за благо вернуться к «разрубленному змею», – свидетели единодушно утверждают, что вы имели возможность убить маршала Килеана-ур-Ломбаха приличествующим талигойскому дворянину образом. Вместо этого вы…

…Черный, вылетевший из полуденного сияния демон, бессильные выстрелы, жалкие крики с эшафота, водоворот перекошенных лиц, свист сабли… Неужели это было на самом деле? Было! Хоть и кажется сном, одним из тех, что раз за разом предвещали кровь и предательства, а после схватки у Марианны иссякли. Потому что нет сна, который был бы страшней Доры и ночного конского цокота.

– …зверское убийство является вызовом Создателю и всем истинным талигойцам.

– Если Создателю угодно дивное спасение молодого человека в белых штанах, – не согласился «зверь», – то смерть господина с перевязью ему еще угодней. Уверяю вас, добраться до него было значительно сложнее.

– Итак, вы признаетесь в убийстве маршала Люра, но отрицаете свое участие в покушении на его величество?

– Я никогда не покушался на его величество Фердинанда Второго, – отрезал Ворон. – Что до молодого человека, которому вы стараетесь угодить, то в него стрелял не я. В противном случае вы бы сейчас угождали кому-нибудь другому.

– У меня нет слов, – развел руками Кортней. – У меня просто нет слов.

– Это можно исправить, – утешил супрема Алва. – Пока не поздно, возьмите несколько уроков логики и риторики. Они вам пригодятся, когда мэтр Инголс откажется вас защищать.

А он откажется. Если доживет… Мэтру нужно заплатить за то, что он сделал, и расспросить. Может ли один из судей отказаться судить? И, если может, повлечет ли это перенос процесса?

– Рокэ Алва! – Ангерран Карлион торжественно поднялся с места. – Высокий Суд требует уважительного отношения к его величеству, Высокому Суду и слугам его величества, исполняющим свой долг.

– Барон, – живо откликнулся Ворон, – вы всерьез полагаете, что уважительное отношение может возникнуть по вашему требованию? Вот вы лично смогли бы уважать киркореллу, потребуй этого столь любезный вам молодой человек в белом? Вы знаете, кто такие киркореллы?

– Я знаю, кто такие Раканы! – Лицо Карлиона налилось кровью. – И я знаю своего короля Альдо Первого Ракана.

– О, господина в белых штанах вы знаете, без сомнения. – Как странно Алва держит голову. – Но почему вы решили, что он имеет отношение к дому Раканов? И почему вы решили, что Раканы должны править Талигом?

– Права монарха в его крови! – Если так пойдет и дальше, Ангеррана хватит удар, – Его власть исходит от Создателя… И не сметь называть меня бароном. Карлионы – графы и кровные вассалы Скал!

– Вы – барон, Карлион, – солнечный зайчик пробежал по плечу Ворона, вскарабкался на щеку, – и то лишь милостью его величества Карла Второго Оллара. Ваших предков лишили титула за измену, но вы такой малостью не отделаетесь, уверяю вас.

– Граф Карлион! – опомнившийся Кортней изо всех сил затряс своим колокольчиком. – Призываю вас к спокойствию! Высокий Судья не может лично вести допрос обвиняемого. Высокий Суд заслушал свидетелей и допросил обвиняемого по двум первым пунктам обвинения. Господин обвинитель, потрудитесь подвести итоги и двинемся дальше.

– Было со всей очевидностью доказано, – сварливо произнес Фанч-Джаррик, – что подсудимый в восьмой день Осенних Волн, нарушив имеющийся у него приказ, собственноручно убил находящегося при исполнении своих обязанностей маршала Талигойи Симона Килеана-ур-Ломбаха и с ним еще шестнадцать человек.

Что до покушения в Беличьей роще, то подсудимый был опознан заслуживающими доверия свидетелями. С другой стороны, теньент Рюшан не мог видеть лица стрелявшего. Существует определенная вероятность, что в его величество стрелял кто-либо из людей Давенпорта или же кэналлийских прислужников обвиняемого.

Прокурор поклонился и скатился с кафедры, супрем устало вздохнул:

– Обвиняемый, вы хотите что-то добавить?

– Возвращаясь к началу нашей беседы, – Алва зашуршал обвинительным актом, – прошу отметить, что прокуроры отвратительно раскрыли пункт об оскорблении мною господина в белых штанах. Вышеозначенный господин скромно молчит, так что по этому вопросу свидетелем обвинения придется выступить мне. Чего только не сделаешь во имя истины и справедливости… Ликтор, записывайте: «Герцог Алва даст подробные показания о том, как он неоднократно оскорблял упомянутого Альдо во время пяти, нет, шести свиданий в Багерлее…»

Справа что-то громко и зло стукнуло, Робер обернулся: сюзерен с раздувающими ноздрями нависал над залитым солнцем залом.

– Мы покидаем Высокий Суд, нас призывают иные дела. Кортней, по окончании заседания ждем вас с докладом. Мы более не намерены присутствовать на судебных заседаниях, но мы полностью доверяем Чести и Слову талигойских эориев. Продолжайте!

– Ваше величество, – гуэций позеленел, но его тога все равно была ярче, – ваше величество!..

Ответа Кортней не дождался, только стукнули алебарды гимнетов. Его величество промчался по бело-золотому ковру и скрылся за украшенными Зверем створками.

– Какая жалость, – сказал Ворон, – не правда ли, господа?

3

Альдо сбежал, Кортней с Фанч-Джарриком уткнулись в бумаги, Алва прикрыл глаза. Время тянулось. Рассветных гимнетов сменили полуденные, по осиротевшему белому креслу плясали разноцветные блики, шевелились и перешептывались послы, становилось душно.

– Ваше высокопреосвященство, господа Высокие Судьи, господа послы, – опомнился наконец Кортней. – Высокий Суд приступает к следующему пункту обвинительного акта. Обвинение готово?

– Да, господин гуэций. – Фанч-Джаррик, придерживая зеленый балахон, взобрался на кафедру. Смертельный балаган продолжался.

– Высокий Суд слушает. – Вряд ли супрем наслаждался свалившейся на него честью, но отправляться за Краклом и Феншо ему не хотелось.

– Господа Высокие Судьи, – равнодушно прочитал кругленький прокурор, – обвинение намерено доказать, что подсудимый был участником заговора, направленного против Людей Чести, и что жертвами этого заговора стали его преосвященство епископ Оноре, множество талигойцев, включая малолетних детей, и девятеро иноземных негоциантов.

С целью сокрытия данного заговора обвиняемый собственноручно убил лжеепископа Авнира и приказал уничтожить свидетелей из числа так называемых висельников. По той же причине, а именно чтобы отвести подозрение от себя и Квентина Дорака, обвиняемый подделал улики, указывающие на братьев Ариго. Обвинение просит суд последовательно заслушать показания Фердинанда Оллара, Жанетты Маллу, маркиза Салигана и графа Штанцлера. Если Высокий Суд сочтет необходимым, будут допрошены и другие очевидцы так называемой Октавианской ночи.

– Высокий Суд выслушает перечисленных свидетелей.

– Обвинение вызывает Фердинанда Оллара.

– Введите, – велел гуэций, и Оллара ввели. Через ту же дверь, что и Алву. Низложенный король и не подумал похудеть, напротив, бледное лицо стало больше, или дело было в отеках? Богатое бархатное платье казалось совсем новым, цепей не было, да и зачем? Такие не бегут и не дерутся.

Звякнуло. Алва поднялся стремительно и гибко, гимнеты схватились за оружие, но Ворон и не думал нападать, он просто стоял, глядя на понурого толстяка. Очень спокойно глядя.

– Обвиняемый, – лицо Кортнея оставалось спокойным, лицо, но не скомкавшие бумагу пальцы, – сядьте.

– Я обещал встать в присутствии государя, – отчеканил кэналлиец. – Тогда вместо вас был Кракл, но за мной записывали весьма усердно. При желании можно проверить.

– Вы должны сидеть.

Ворон ответить не соизволил, лицо Фердинанда пошло красными пятнами, мясистые губы дрожали. Зеленый чиновник шмыгнул к бывшему королю, что-то шепнул, Оллар не понял, продолжая таращиться на своего маршала. Судейский повторил, Фердинанд кивнул, словно деревянный болванчик.

– Герцог… Алва… прошу… можете сесть…

– Благодарю, ваше величество. – Ровный голос, высоко вздернутый подбородок, ничего не выражающее лицо. Неужели он не ненавидит? Нет, не судей, хотя и их любить не за что, а ничтожество, из-за которого скоро умрет. «Ваше величество…» Над кем издевается Ворон: над ушедшим Альдо, над Олларом, над собой?

– Назовите свое имя, – супрем глядел только на свидетеля.

– Фердинанд…

– Фердинанд? – переспросил Кортней. – Назовите полное имя.

– Фердинанд Вто… Оллар.

– Принесите присягу.

– Именем Создателя, – пробормотал толстяк. – Именем Создателя… клянусь… говорить… да буду я проклят во веки веков…

– Вы клянетесь спасением говорить правду? – пришел на помощь гуэций.

– Клянусь…

– Суд принимает вашу присягу. Обвинитель, этот человек будет правдив. Спрашивайте.

– Да, господин гуэций, – прокурор повернулся к бывшему королю: – Итак, на предварительном дознании вы показали, что поздней осенью 398 года Квентин Дорак потребовал от вас казни неугодных ему людей согласно составленному им списку. Вы ему отказали, сославшись на мнение держав Золотого Договора. Тогда Дорак заверил вас, что найдет способ уничтожить Людей Чести, не вызвав дипломатических осложнений. Вы подтверждаете сказанное?

– Подтверждаю.

– Когда Квентин Дорак вернулся к этому разговору?

– Весной 399 года, когда вынудил двор выехать в Тарнику.

– Расскажите об этом подробнее. Когда именно это было?

– Это было… За две недели до дня Святой Октавии… Сильвестр…

– Свидетель Оллар, – вмешался гуэций, – вы имеете в виду лжекардинала Талигойского Квентина Дорака?

– Да… Да, Кортней.

– Хорошо. Господин прокурор, продолжайте.

Кракл потребовал бы, чтоб его назвали «господин гуэций», но супрем был умнее. Он вмешивался в показания лишь по мере необходимости. Называть Дорака кардиналом Сильвестром было строжайше запрещено, причем не Левием, а сюзереном.

– Передайте разговор с Дораком так подробно, как вы его запомнили.

– Квентин Дорак сказал, – Фердинанд смотрел в пол, но губы его больше не дрожали, – сказал, что в городе вспыхнет возмущение, направленное против эсператистов, во время которого погибнут опасные для моего престола фамилии, те, кто хранит верность святому престолу в Агарисе, и богатейшие негоцианты. Последнее требуется для пополнения казны.

Я спросил, сможет ли Квентин Дорак остановить погромы, и тот ответил, что это сделает герцог Алва, который вернется в город в праздник Святой Октавии.

Я спросил, какие распоряжения будут отданы городской страже и гарнизону столицы. Квентин Дорак ответил, что комендант столицы Килеан-ур-Ломбах получит приказ не покидать казарм.

Я сказал, что такой приказ не поймут державы Золотого Договора, чьи подданные пострадают. Квентин Дорак сказал, что во время беспорядков приказ будет тайно изъят одним из надежных офицеров гарнизона.

Я не мог одобрить задуманное и сказал, что не желаю гибели невинных, но Квентин Дорак напомнил мне о судьбе моего отца, отравленного герцогом Алва, и сказал, что Рокэ Алва будет лучшим регентом, чем я был королем. Больше я не возражал.

– Вы не предприняли попытки предупредить хотя бы ваших родственников Ариго?

– Нет, господин, – Фердинанд беспомощно заморгал, явно забыв, как зовут нового прокурора, – нет…

– Почему? – Фанч-Джаррик не был честолюбив. – Вы могли это сделать через вашу супругу.

– Я не мог, – забубнил Оллар, – люди Дорака следили за каждым моим шагом и за каждым шагом моей супруги. Я знал, что нас подслушивают. Если бы я рассказал моей супруге, убили бы нас обоих.

– Благодарю вас, – равнодушно произнес прокурор. – Господин гуэций, обвинение больше вопросов не имеет.

Гуэций повернулся к Ворону:

– Защита может задавать вопросы свидетелю.

– У меня нет вопросов. – Рвущиеся сквозь витражи лучи забрызгали рубаху подсудимого зеленым и алым. Кровь растений и кровь дышащих, движущихся тварей, какая же она разная…

– В таком случае, обвиняемый, признаете ли вы свое участие в заговоре Квентина Дорака против Людей Чести?

– Нет.

– Вы опровергаете слова свидетеля Оллара?

Алва медленно, всем телом повернулся к сюзерену, которого за какими-то кошками спас.

– Король Талига не может лгать, – холодно объявил он.

Глава 8. Талигойя. Ракана (б. Оллария). 400 год К. С. 17-й день Зимних Скал

1

Раньше Ричард восхищался Аланом Окделлом, теперь к восхищению примешивалась боль. Служить ничтожеству и погибнуть по его вине – это страшно и несправедливо. Не будь Ворон по горло в крови, ему можно было бы посочувствовать: кэналлиец, как и Алан Святой, оказался заложником верности, и если бы только он! Савиньяки и фок Варзов тоже прикованы к тонущему кораблю, но у них, в отличие от Алана, есть выход: признать наследника богов – отнюдь не то же, что склониться перед марагонским ублюдком.

Надо, чтобы после суда Альдо подписал манифест, подтверждающий права дворян, чья служба Олларам не нанесла вреда Талигойе. Юноша схватил бумажный лист, благо перед креслом Высокого Судьи стояла конторка со всем необходимым.

«Мы, Альдо Первый Ракан, – именно так сюзерен начинал свои манифесты, – милостью Создателя король талигойский, объявляем, что те, кто защищал и защищает от внешнего врага границы…»

Это будет первый манифест, подготовленный Повелителем Скал, но чьи границы, Талига или Талигойи? Фок Варзов служит на Севере, а сюзерен отдает Марагону дриксенцам. Временно, но об этом никто не должен знать. Написать «талигойские границы»? Но в манифестах так не пишут… Ничего, сюзерен исправит.

«…кто защищал и защищает от внешнего врага границы, невиновны в наших глазах и не могут быть обвинены в…»

– Жанетта Маллу здесь! – Вопль судебного пристава сбил с мысли. Дикон раздраженно поднял голову: на свидетельском месте стояла худенькая горожанка.

– Назовите свое имя. – Голос гуэция звучал непривычно мягко.

– Жанетта, сударь, – женщина стиснула руки, – я вдова… Мой муж умер год назад. Он был аптекарем… Очень хорошим аптекарем…

– Принесите присягу.

– Именем Создателя, – рука Жанетты прильнула к Эсператии, – своим спасением клянусь… Скажу все, как было.

– Высокий Суд принимает вашу присягу. Господин обвинитель, эта женщина будет правдива. Спрашивайте, но будьте милосердны к ее горю.

– Да, господин гуэций, – пообещал прокурор. – Сударыня, вы привели своих детей к епископу Оноре, он благословил их и дал им выпить святой воды?

– Да, господин.

– Суд понимает, воспоминания для вас мучительны, но во имя справедливости расскажите, что случилось, когда вы с детьми вернулись домой.

– Кати закапризничала… Это моя младшая… Была… Я думала, устала, головку напекло, мы же долго ждали… Зашла соседка, попросила ниток. Синих. У меня были, я дала… У матушки Мари краснолист зацвел, я пошла поглядеть, мы заговорились. Я вернулась, а они оба… Рвет, бледные, пот холодный… Я подумала, в огороде чего-то наглотались… Я за рвотный камень, потом за уголь… Базилю полегчало, а Кати все хуже и хуже. Меня не узнает, дом не узнает, мечется, кричит, что все зеленое… Потом ей крысы привиделись. Я говорю, нет их, а она плачет, аж заходится, прогнать просит… Матушка Мари старшего унесла, а я с Кати так и просидела… До конца…

– Еще раз прошу простить Высокий Суд за причиняемые вам страдания. – Кортнею было не по себе, да и кто бы мог вынести этот кошмар?! – Как вы поняли, от чего погибла ваша дочь?

– Я думала… – прошептала Жанетта, – думала… Я не хотела верить… Оноре был таким добрым, но… Я помогала мужу, я знаю, что такое дождевой корень…

– Значит, вы узнали яд? По каким признакам? – деловито задал вопрос Фанч-Джаррик. Ему были нужны ответы, и он спрашивал. Дай такому волю, он и к умирающему пристанет.

– Где вы сталкивались с дождевым корнем? – уточнил Кортней. Это в самом деле был важный вопрос, но Дику показалось, что гуэций просто вырвал Жанетту из равнодушных прокурорских лап.

– В аптеке, – бездумно произнесла женщина… – Вытяжка из него помогает при болезнях сердца.

– По каким признакам вы узнали яд? – повторил Фанч-Джаррик, и Дику захотелось его придушить. – Вам доводилось видеть отравленных таким образом?

– Нет, сударь, но Поль… Мой муж заставил меня заучить все про то, чем мы торговали…

– Поль Маллу основывался на труде Просперо Вагеччи «Трактат о ядах, кои, будучи употреблены должным образом, целительные свойства проявляют», – пояснил Фанч-Джаррик. – Госпожа Маллу, не могли ли ваши дети случайно принять тинктуру дождевого корня или отравиться ею в саду, где вы выращиваете лекарственные травы?

– Нет, – покачала головой женщина, – нет…

– Вы так в этом уверены?

– У нас не растет дождевой корень. – Жанетта говорила все тише. – Аптеку мы запираем… И дверь, и шкафы с лекарствами. Мы завтракали все вместе, потом я повела детей в Ноху… Я взяла Базиля и Кати, и мы пошли… Пошли…

Она все-таки расплакалась, ухватившись за оказавшегося рядом судебного пристава. Гуэций угрюмо взглянул сначала на обвинителя, потом на Ворона.

– Полагаю, вопросов к Жанетте Маллу больше нет?

Вопросов не было, было желание вытащить убийцу из Заката и поставить перед этой женщиной. Или хотя бы сровнять его могилу с землей, потому что Дорак был хуже Франциска и его пасынка-Вешателя…

2

Ну зачем было тащить на свидетельское место задыхающуюся от горя мать?! И так ясно, что детей отравили, и отрава была в святой воде. Кто бы это ни сделал, ему нет прощения ни в этом мире, ни в Закате, но судят не отравителя, судят человека, которого раз за разом травили. Не вышло, теперь убивают другим способом, а Штанцлер – свидетель. И Салиган – свидетель… Еще один мерзавец, которому соврать, что вина выпить. И надо ж было Дикону ухватить этого угря… Началось с ревнивой служанки, кончилось смертью Удо, если только кончилось…

– Раймон Салиган является свидетелем трех непосредственно связанных с данным разбирательством преступлений, – объявил Фанч-Джаррик. – Я прошу разрешения допросить его сразу обо всем.

– Это разумно. – Кортней обернулся к Ворону. – Если не будет возражений со стороны защиты, суд склонен удовлетворить просьбу обвинения.

– Удовлетворяйте, – бросил Алва, ему было все равно.

– Господин Салиган, – Фанч-Джаррик уставился в свои записи, – вы более десяти лет исполняли тайные поручения Квентина Дорака. Как вы, маркиз, опустились до подобного?

– Я расплачивался за ошибки молодости, – охотно объяснил неряха. – Это не были преступления в прямом смысле этого слова, но, если бы некоторые мои дела стали известны, мне пришлось бы покинуть Талиг. Дорак располагал доказательствами моих прегрешений, в обмен за молчание он потребовал оказать ему ряд услуг. Я оказал и в самом деле стал преступником. Высокий Суд может мне не верить, но, когда герцог Окделл взял меня под арест, я испытал облегчение.

– Это весьма похвально, – одобрил прокурор. – Высокий Суд оценит вашу откровенность.

– Я принес присягу, – с достоинством произнес Салиган, – и я счастлив сбросить со своей совести отвратительный груз.

– Что вам известно о покушении на семейство Раканов, имевшем место в Агарисе?

– Очень мало. Дорак передал в Агарис своему человеку некое распоряжение. Этот человек не справился с поручением и был наказан. Об этом я узнал перед Октавианской ночью непосредственно от Квентина Дорака.

– Зачем лжекардинал рассказал вам о покушении?

– Дорак имел обыкновение рассказывать о том, что случается с теми, кто не справился с его поручением. Он полагал, что подобные разговоры способствуют исполнительности, и был совершенно прав. Я подозревал, что в переданном мне ковчежце – яд, и тем не менее…

– Об этом вы еще расскажете. Если вам нечего больше сказать об агарисском покушении, расскажите о нападении на герцога Эпинэ.

– Охотно. – Салиган слегка поклонился обвинителю. – Ночью в мой дом пришел неизвестный мне человек, по виду кэналлиец или марикьяре. Гость сказал, что смерть Дорака не освобождает меня от моих обязательств и что, если я не помогу похитить герцога Эпинэ, о моем прошлом узнают все. Что мне оставалось делать?

– Называл ли ваш гость какие-либо имена?

– Герцога Алва. По его словам, Дорак передал Алве доказательства моих и не только моих преступлений. Тайно вернувшись в Талигойю, герцог встретился с верными людьми и оставил им распоряжения на случай своего пленения. Оставшиеся на свободе должны были захватить ценного заложника и обменять его на Алву.

– Что вы предприняли?

– Я вынудил слугу моего доброго знакомого барона Капуль-Гизайля уступить место человеку Алвы.

– На этом ваше участие в нападении исчерпывается? – уточнил гуэций.

– Да, сударь. Упомянутую ночь я провел за картами, чему есть множество свидетелей.

– Это правда, – подтвердил Фанч-Джаррик. – Раймон Салиган виновен в недонесении о готовящемся преступлении, но не в нападении на Первого маршала Талигойи.

Салиган поклонился еще раз. Врет, но почему? Не знает правды или… выгораживает Марианну? А вот ты не Иноходец, ты – осел! И ведь собирался же к Капуль-Гизайлям, но не добрался.

– Господин Салиган, Высокий Суд удовлетворен вашими ответами, а теперь расскажите о том, что предшествовало так называемой Октавианской ночи.

– Охотно. – Неряха старательно наморщил лоб. – Прошлой весной, к сожалению, точный день назвать не могу, меня вызвал Дорак. Принимал он меня в саду, и я сразу понял, что речь пойдет о чем-то тайном даже по его меркам…

3

Все стало на свои места – покушения на сюзерена, охота за Робером, новые выходки Сузы-Музы… За всем стояли люди Дорака и кэналлийцы. Салигана поймали на подлости, а Удо – на любви. Шепнули, что жизнь баронессы зависит от послушания графа Борна, – и все! Хорошо, что Салиган об этом не знает, и хорошо, что, пока дело Сузы-Музы не раскрыто, об участии Удо в покушении приказано молчать. Юноша смотрел на высокого неопрятного человека и проклинал себя за глупость. Салиган судит по себе, он мог поверить, что Борн гонится за маршальским жезлом, но как же все они не поняли?! Даже сюзерен, хотя Альдо не знает, что такое любовь…

Борну можно было помочь, догадайся хоть кто-нибудь, что его визиты к куртизанке не минутная прихоть, а настоящее чувство. Марианна, несмотря на свои занятия, была по-своему честной и смелой. Она спасла Робера, и она помнит добро. Если баронессе объяснить, в чем дело, она поможет выловить уцелевших шпионов Дорака. Салиган дневал и ночевал у Капуль-Гизайлей, надо полагать, захаживают туда и его сообщники. Дернув за нужную нитку, можно добраться и до кэналлийского отряда, и до Сузы-Музы, чьи вирши распевает простонародье. Вот уж кому место в Занхе, кем бы он ни оказался!

– Вы отвечаете за свои слова? – Обычно невозмутимый супрем казался потрясенным.

– Я устал молчать. – Лицо маркиза было угрюмым и решительным. – Подумать только, когда-то самым страшным моим проступком был адюльтер с довольно-таки вздорной графиней, а чем кончилось…

– Раймон Салиган, – гуэцию как-то удавалось скрывать брезгливость, – ваши похождения Высокий Суд не интересуют. Итак, вы знали, что в святой воде, которую передал вам Дорак?

– Тут и гусак бы сообразил, – буркнул Салиган. – Сосуд был просто брат родной того, что привез Оноре. И чеканка, и печать орденская, все на месте.

– Как вам удалось подменить сосуды?

– Во время диспута. Монах, который их таскал, заслушался, даже рот разинул. Если бы я вместо святой воды ему бочонок вина подсунул, он и то бы не заметил.

– Вы видели, как из принесенного вами сосуда поили детей?

– Зачем? Я свое дело сделал и убрался. По дороге встретил пару знакомых, сказал, что святые отцы перед обедом – это страшно.

– Что еще поручил вам Дорак?

– О, скучать мне не приходилось, – заверил маркиз. – Я должен был договориться с «висельниками», а незадолго до погромов подбросить Ги Ариго письмо с предупреждениями.

– Что, кому и от чьего имени вы приказали «Двору висельников»?

– Я говорил с предводителем, получившим власть с разрешения Дорака. Мы не называли имен, но «висельник» знал, от имени кого я пришел.

– Что именно вы передали?

– Что лигисты во главе с Авниром начнут бить еретиков. Увидев это, «висельники» должны надеть черные банты и сжечь провиантские и мануфактурные склады, за что им будет дозволено разграбить дома иноземных негоциантов. На самом деле склады будут вскрыты и очищены людьми Дорака, так как кардинал не имел средств на содержание новых армий. Погромы скрывали недостачу.

– Кто должен был прекратить погромы?

– Маршал Алва с помощью людей генерала Савиньяка. Разумеется, Авнир и «висельники» об этом не знали.

– А вы?

– Господин гуэций, – природная наглость Салигана взяла верх над проснувшейся было совестью, – Дорак был чудовищем, а не дураком. Он не мог оставить свидетелей. Признаться, я боялся, что отправлять Авнира и короля «висельников» в Закат предстоит мне, но этого не потребовалось. Герцог Алва вошел во вкус и покончил с ними сам.

4

– Защита имеет спросить что-то у Раймона Салигана?

– А надо? – вяло полюбопытствовал Алва. – Что ж, извольте. Господин Салиган, что сказал посол Гайифы господин Маркос Гамбрин, узнав о планах его высокопреосвященства?

– Я не понимаю, о чем речь, – отрезал Салиган. – При чем здесь посол?

– Потеря памяти… – голос даже не безразличный, пустой. Так люди не разговаривают, вернее, так не разговаривают с людьми. – Прискорбно, но бывает. Что ж, вопросов к господину Салигану у меня больше нет. Выражаю свои соболезнования господину Маркосу Гамбрину, более десяти лет оплачивающему услуги беспамятного шпиона.

Кракл стал бы спорить и уточнять. Кортней просто вызвал следующего свидетеля.

Алва не слушал, смотрел куда-то сквозь пылающие витражи, словно происходящее его не касалось, а найденные Краклом с Феншо люди говорили о том, как жгли склады и дома, грабили, убивали, насиловали, а помощи не было, словно в городе разом остались только жертвы и преступники.

– Герцог Алва, – супрем-гуэций в упор глянул на человека в мундире, – чего вы ждали, почему не остановили погромы?

– Не счел нужным.

– Но вас умоляли.

– Только меня?

– Вас умолял епископ Оноре, вас умолял герцог Окделл.

– Я не эсператист.

– Почему вы вернулись раньше, чем было объявлено?

– Мне было видение.

– Видение? – Супрем сдерживался из последних сил. – Какое именно?

– Вряд ли оно поразит ваше воображение, – Ворон опять прикрыл глаза. – Во сне мне потребовалось созвать моих вассалов.

– Подсудимый, – предупредил гуэций, – имейте в виду, что Высокий Суд может расценить ваши последние слова как скрытую угрозу.

– Как вам будет угодно, но я имею обыкновение предъявлять ультиматумы в очевидной форме.

– Вам был задан вопрос о причинах вашего возвращения, – не принял вызова гуэций, – вы сослались на видение, в котором разыскивали своих вассалов.

– Разыскивал, – подтвердил подсудимый, – причем в на редкость неприятном месте. Сначала мне показалось, что это Ноха, но там, по крайней мере прежде, не было плесени. Еще любопытней вышло с вассалами, потому что вместо них я нашел нынешнего герцога Эпинэ.

– И вы хотите убедить Высокий Суд, что вернулись в столицу из-за данного сна?

– Милейший, – поморщился Алва, – я уже давно ничего не хочу, но в Олларию я вернулся именно поэтому.

– Вы не знали, что маркиз Эр-При находится в Агарисе?

– Местонахождение Робера Эр-При меня не волновало, – Алва задумчиво свел брови, – но мне захотелось убедиться, что плесени в Нохе нет.

Глава 9. Талигойя. Ракана (б. Оллария). 400 год К. С. Вечер 17-го дня Зимних Скал

1

Лабиринт сужающихся стен, низкое небо, черно-серо-зеленые пятна на грязной разбухшей штукатурке, сливающиеся в грубое подобие лошади… Он это видел! Видел, когда умирал и не умер. Пятна плесени обернулись пегой кобылой, но Алва вытащил его из сжимающегося тупика. Нет, кобыла появилась раньше…

– Монсеньор!

– А, это вы, Карваль. Что-то срочное?

– Не очень, Монсеньор. – Никола позволил себе улыбнуться. – Учитель вашей кузины найден.

– Где он?

– Я приказал проводить его к кузине Монсеньора. Я был прав?

– Безусловно. Вы нашли Инголса?

– Да, он принял приглашение и в девять будет у вас.

Значит, Марианне опять придется ждать, ее «висельники» не подскажут, как сорвать процесс, и не справятся с солдатами. Инголс важнее: мэтр готовился к схватке и знает, что делать, так пусть научит! Только в девять уже темно.

– Карваль, – еще немного, и он станет шарахаться от кошек, – вы слышали, что вчера сказал Алва? Не хотелось бы, чтоб мэтра Инголса вытащили из Данара.

Взвизгнули дверные петли. Двери Бронзового кабинета распахнулись – то ли Высокий Суд покончил с легкими закусками раньше, чем рассчитывал Робер, то ли он сам замечтался. В любом случае отступать некуда.

– Монсеньор… – маленький генерал покосился на цвет Великой Талигойи и отчеканил: – Вчера я принял меры к охране… видных законников, покинувших Ружский, простите, Гальтарский дворец до конца заседания.

– Мой дорогой Эпинэ, – шедший в авангарде Берхайм горел любопытством, – куда вы исчезли? А мы все гадаем, что имел в виду Алва? Он намекал на вас?

– Не знаю. – Намекал или предупреждал? О чем, о зеленой луне в колодце? – Боюсь, я был не слишком внимателен. Старые раны… дают о себе знать в самый неподходящий момент.

– Здесь удивительно душно, несмотря на холод, – Придд, как всегда, был сер и любезен, – а духота способствует бреду. Я бы не стал полагаться на сделанные в таких обстоятельствах признания.

– Кэналлиец бредил, – важно кивнул Карлион, – его слова нельзя расценить иначе.

– В таком случае вы, граф, прожили в бреду всю свою сознательную жизнь, – предположил Спрут, – иначе с чего бы вам более сорока лет называть себя бароном. Господин Первый маршал, я пришлю вам кэналлийского. В вашем состоянии оно необходимо.

– У вас осталось кэналлийское? – пошутил Берхайм. – Теперь понятно, почему вы никого не принимаете.

– Я в трауре, – напомнил Придд, – и не только я.

– Конечно, – Маркус натянул на физиономию скорбное выражение, – все мы потеряли близких. Я лишился дяди, но нет победы без потерь.

– С этим трудно спорить, – согласился Придд, – хотя лично я не назвал бы Дору победой.

– Монсеньор Эпинэ, – Кортней был озабочен, как Клемент, пытающийся влезть в сахарницу. – Вы плохо выглядите, не стоит подвергать себя риску.

– Я не могу допустить, чтоб из-за меня переносили процесс. – Если его не перенесут, он заболеет. Серьезно заболеет. Смертельно.

– О, господин Первый маршал, – гуэций избавился от венка, но след на лбу остался, – впереди сущие пустяки – заслушать показания Штанцлера и свидетелей защиты, буде таковые объявятся, и выяснить, где меч Раканов. Вы смело можете не появляться. Самое позднее к полудню все закончится, и я тотчас же отбуду с докладом во дворец. Приезжайте прямо туда. Высокий Суд собирается в три часа пополудни, к этому времени вы будете знать всё.

Не хочет допрашивать Штанцлера в присутствии Эпинэ, а придется. Старому мерзавцу полезно лишний раз вспомнить о пистолете…

– Вы очень любезны. Если лекарь посоветует мне остаться в постели, не стану с ним спорить.

– Это разумное решение, – обрадовался гуэций, – ваше здоровье принадлежит государю и Талигойе.

– Вне всякого сомнения, – подтвердил Спрут. – Герцог, вам следует немедленно отправиться домой и лечь.

– Вы правы, сударь. Господа, прошу меня простить.

Как же здесь холодно, чего удивляться, что фрески пошли плесенью, но в Нохе никаких пятен нет, они были только во сне. Плесень, спящий всадник, девочка за его спиной…

«Папенька, я выбрала!..» Щербатая улыбка, глаза-светляки, бледный язык облизывает губы – в Алати тоже была она! Как он мог забыть?! Взлетающую Лауренсию, два сцепившихся огня, бешеную скачку помнил, а оскалившаяся дрянь соскользнула с памяти, как вода с вощеной тряпки.

– Что-то случилось? Вам не нужна помощь?

– Скажите, Валентин, вам не попадалась на глаза девочка лет шести, щербатая, в короне и со шрамами вот здесь? – Робер коснулся щеки и только тут сообразил, что несет. – Вам, вероятно, кажется, я брежу.

– Неприятный ребенок, – Повелитель Волн и не подумал удивиться. – Мои люди пытались ее поймать, но она сбежала.

– Где вы ее видели?

– В Доре, – Придд отвечал, не задумываясь, – у фонтана. Ей там было не место.

Значит, хотя бы в Доре маленькая гадина не была бредом… Если только Спрут не издевается, хотя откуда ему знать о чужих кошмарах?

– Вы ее хорошо запомнили?

– Даже слишком, – на породистом лице мелькнула гадливость. – Чудовищный костюм и чудовищное создание… Признаться, я рад, что вы о ней заговорили. Это доказывает, что я нахожусь в здравом уме и твердой памяти, а ведь одеяния судей свидетельствуют об обратном.

– Вы правы, – попробовал улыбнуться Эпинэ и неожиданно для себя добавил: – Сударь, могу я попросить вас об одной любезности?

– Разумеется.

– Не задевайте герцога Окделла. По крайней мере, пока не закончится суд. Ричард находится в непростом положении…

– Вы не находите, что оно несколько проще положения, в котором оказался его эр? – Глаза Придда были ледяными. – Хорошо, я обещаю до вынесения приговора не разговаривать с Повелителем Скал сверх необходимого. Тем более это не трудно, меня сейчас занимают вещи, весьма далекие от терзаний герцога Окделла, если, конечно, он терзается.

– Ему тяжело, – зачем-то повторил Иноходец и торопливо добавил: – Я благодарен вам за великодушие.

– Право, не стоит, – заверил Придд, – всегда рад оказать вам любезность.

2

Груда писем и прошений ждала монаршего внимания, но Альдо и не думал их разбирать. Король сидел за столом, вертя в руках нож для бумаг, и о чем-то сосредоточенно думал. Розоватые свечи заливали кабинет теплым сказочным сиянием, превращая мраморные угловые фигуры в живые тела. Особенно хороша была змеехвостая девушка с виноградной гроздью в словно бы светящейся руке. Дикон улыбнулся и невольно тронул орден Найери. Древние любили изображать возлюбленных в виде спутников богов. Что бы сказала Катари, увидев себя крылатой? Робер говорит, ей хорошо у Левия, но аббатство не место для одинокой молодой женщины.

Катари и раньше слишком много думала о Создателе, теперь это становится опасным. Эти ее слова о долге и верность проклятому Фердинанду порождены эсператизмом, а Левий только раздувает огонь. Катарину нужно у него забрать, но не раньше, чем улягутся разговоры о казни. Сейчас Ноха для королевы самое безопасное место, но к весне Робер должен взять заботу о кузине на себя.

– Значит, Алва больше не кусается? – сюзерен, скорее всего, заговорил сам с собой, но юноша ответил:

– Почти нет… После Фердинанда он почти не спорит… Альдо, жаль ты не видел это ничтожество! Ты не представляешь…

– Представляю, – Альдо отбросил нож и с хрустом потянулся. – Жаль, я сразу не показал Ворону его распрекрасного Оллара, не пришлось бы возиться с послами.

– Экстерриор говорит, они успокоились, – напомнил Ричард.

– Они-то успокоились, – скривился сюзерен, – я – нет. Гайифа предала империю, дриксенцы и вовсе явились из-за моря, а теперь «павлины» с «гусями» разевают клюв на потомка богов. Гайифский сморчок поучает анакса, как какой-то ментор, и я вынужден слушать! Как же, союзники, кошки их раздери…

– Мы их сами раздерем! – выпалил Дик. – Помнишь, как «павлинов» разбили при Каделе? Мокрое место осталось.

– Гайифа воюет золотом, а не сталью, – лицо сюзерена прояснилось, – но вера в победу – это полпобеды. Представляешь, как нам обрадуются в Паоне?

– Уж не так, как Джастину Придду, – хмыкнул юноша.

– Ричард, – Альдо вновь помрачнел, – ваша вражда начинает меня утомлять. Сколько раз тебе говорить, нас слишком мало. К тому же Придду есть чем тебе ответить.

– Чем? – не выдержал юноша, хотя сюзерен был прав. – Напомнит про Ричарда и Джеральда? После них был Эгмонт!

– Нет, напомнит твою службу Ворону, которую легче объяснить по-гайифски, чем по-гальтарски. Вспоминая Джастина, ты бьешь себя.

– Альдо! – Мир обернулся кривым зеркалом и разлетелся на сотни кривляющихся лиловых осколков. – Это ложь! Ты же знаешь… Я…

– Я знаю. И Робер, и Рокслей, и даже Придд, но ты жил у Ворона. Если Джастин – любовник кэналлийца, почему таковым не можешь быть ты? Я сегодня зря сослался на твои слова о невиновности Ворона. Ты можешь быть уверен, что Суза-Муза не вывернет твое заступничество наизнанку, после чего не займется уже нашей дружбой? Болтунам нужна не правда, а сплетня, так что про Джастина забудь. Это приказ. Понял?

– Да, – выдавил из себя юноша. – Я могу идти?

– Нет, – отрезал Альдо. – Кто тебя просил вмешиваться в дела Джаррика? То, что вычеркнуто из акта, вычеркнуто по моему распоряжению. Ты меня убедил с выстрелами, но не считай себя вправе указывать прокурору.

– Я только просил убрать из обвинения про… госпожу Оллар.

– Знаю, – сюзерен внимательно посмотрел на юношу, – Джаррик мне доложил.

– Но ведь она просила, – сюзерен не знает, что такое любовь, и это его счастье, – при нас просила. Она не хочет рассказывать.

– Ничего, – махнул рукой Альдо, – жена молчит, муж скажет.

– Не надо! – Как объяснить, что позор Катари убьет?! – Она не хочет мести… Алва убил Люра и устроил с Сильвестром Октавианскую ночь, этого хватит…

– Ты не понимаешь, – хохотнул сюзерен, – я обещал избавить Катарину Оллар от мешка с салом, чтобы не сказать хуже, и я избавлю. То есть Фердинанд избавит, когда расскажет, что вынуждал жену к сожительству с другим мужчиной, и признается в своем бессилии. Этого довольно, чтоб счесть брак недействительным. Заодно и зубы Ноймаринену вырвем. Он думает, у него принц. Как бы не так!

– А Катари? – шепотом спросил Дик. – Она… Она этого не переживет!

– Катарина после суда станет свободной, причем совесть ее будет чиста. Брак расторгнут не по ее просьбе, а под давлением открывшихся обстоятельств и по согласию, с позволения сказать, мужа. Если она и после этого в монастырь захочет, так тому и быть, но год на размышления у нее будет.

– Год? – подался вперед Дикон. – Но… Между просьбой и отречением от мира проходят четыре месяца, матушка говорила…

– Твоя матушка – вдова, а святой Игнатий определил всем разные сроки послушания. Изнасилованным и тем, чей брак расторгнут не по их вине, на раздумья дается год. Магнус, даром что эсператист, понимал, что сперва мозги на место встать должны.

За год Катари передумает, особенно если вернуть ей сына, а Карла вернут. Зачем сторонникам Оллара бастард, от которого отказался Фердинанд? Нужно только предложить подходящую цену и написать кому-то не до конца утратившему совесть. Катершванцам?

– Альдо, – вот оно и настало, время правды, Альдо не только сюзерен, он – друг, он должен знать все. – Я люблю ее, и она станет моей женой!

– Кто? – не понял Альдо. – Ты о чем?

– Катари! – Жаль, они не одни в весенних холмах и нельзя от счастья кричать. – Я люблю ее… Я говорил тебе о ней, а вовсе не о Марианне… Марианна – куртизанка, я был с ней несколько раз. Там все кончено, а Катари… Это – моя звезда, талигойская звезда!

– Катарина? – Глаза сюзерена стали круглыми. – Но… Она же старше тебя и, уж прости, далеко не красавица.

– Ты не понимаешь, – замотал головой Дик. – Катари не роза, она – гиацинт, небесный гиацинт…

– Может быть, – с сомнением произнес его величество, и Дикону стало смешно от счастья, – но лично я розы предпочитаю. Женщины должны быть как Матильда в молодости, но о вкусах не спорят… Хорошо, если Катарина Ариго тебя любит, женись, только не пожалей потом. А то увидишь эдакую фиалочку, юную, свеженькую…

– Окделлы любят только раз, – вскинул голову Ричард, – или не любят вообще. Катари в юности была влюблена в моего отца, она боялась за меня, думала, что Алва…

– Так вы встречались? – Сюзерен вновь улыбался. – Вот ведь проказники, а по виду не скажешь!

– Мы говорили два раза. – Королева будет свободна, но как мерзко, что ее тайны узнают все! – Сначала Катари меня предупреждала про Джастина. Потом хотела оправдаться… Я видел ее с Алвой, так получилось. Альдо, а нельзя дальше без свидетелей? Только судьи, и всё.

– Дикон, – скривился Альдо, – не говори ерунды. Я не собираюсь тебе мешать, женись и будь счастлив, но для меня Талигойя важнее свадьбы, даже твоей. У Оллара не должно быть законных наследников. Алва будет осужден так, что ни одна мышь нохская не придерется.

3

Многоопытному юристу пристало юлить и ждать, когда обалдевший собеседник скажет больше, чем собирался, но мэтр Инголс явил прямо-таки солдатскую прямоту.

– Итак, Первому маршалу Великой Талигойи и Высокому Судье понадобился адвокат? – в упор спросил толстый законник, отринув не только здоровье, но и погоду. Робер такого не ждал, но придуманная загодя фраза выручила.

– Ваше время и ваша голова стоят дорого, а ваши усилия пропали зря. Во сколько вы оцениваете проделанную работу?

– Вы желаете дать мне денег? – Адвокат удивленно поднял брови. – Для ближайшего друга Альдо Ракана это по меньшей мере странно.

– Тем не менее, сколько?

– Я не готов отвечать. – Законник слегка передвинул бокал с довольно-таки посредственным вином. – Давайте поговорим об этом после обеда, раз уж вы меня на него пригласили.

– Я предпочитаю сначала уладить дела.

– Видите ли, монсеньор, – медвежьи глазки стали лукавыми, – я называю цену, исходя из возможностей клиента и важности для него результата моей работы. Сколько стоит герцог Эпинэ, я примерно знаю, но зачем внуку Анри-Гийома платить за Алву? Я теряюсь в догадках, а значит, боюсь продешевить.

– Тогда давайте обедать, – Робер вздохнул и понял, что проголодался, – но без платы я вас не выпущу.

– Я буду звать на помощь, – предупредил адвокат, разворачивая салфетку. – Но, сударь, заданный вами вопрос не стоит обеда. Вы хотели узнать что-то еще, не правда ли?

– Я хочу знать ваше мнение о процессе, вернее, о том, что вы успели увидеть.

– Неужели вы думали, что такая судебная крыса, как ваш покорный слуга, не отыщет лазейки? – Мэтр укоризненно покачал головой и взял оливку. – Господин Кракл выпроводил из зала толстого законника в зеленой мантии. Наутро в Ружский дворец вошел толстый негоциант в коричневом платье.

– Тем лучше, – наглость Инголса вызывала восхищение. – Итак, что вы думаете? Ручаюсь, сказанное останется между нами.

Адвокат бросил косточку на тарелку.

– Альдо Ракан не первый, кто пытается свести счеты с противниками с помощью закона. И не последний. Обычно устроители судилищ выныривают из них, благоухая, как сточная канава, господин Ракан лишь подтвердил это правило. Честная казнь по горячим следам победителя не запятнает. В отличие от попытки сделать убийство законным. Вы со мной не согласны?

Соглашаться было нельзя, спорить не тянуло, оставалось увести разговор в сторону. Робер отломил кусок хлеба. Мэтр ждал ответа, крутя во рту очередную оливку. Эпинэ обмакнул хлеб в горчичный соус.

– Следовало судить не Алву, а Фердинанда.

Законник поморщился, словно оливка превратилась в лимон.

– Позвольте с вами не согласиться. Юриспруденция – удивительная вещь, сочетающая безумие поэта с беспощадностью математика и наглостью кошки. То, что обычному человеку кажется очевидным, для юриста эфемернее радуги, зато откровенная чушь может стоить имущества и головы.

– И вы посвятили этому жизнь? – Разговор шел не так, как думалось, но прерывать его не хотелось.

Юрист ухмыльнулся:

– Я нахожу в этом извращенное удовольствие. Для меня мои дела – то же, что мыши для кота – и пища, и забава, но вернемся к вашему вопросу. Мой дорогой хозяин, вы не можете вменить Фердинанду в вину узурпацию, ведь он не подданный Раканов. В лучшем для вас случае он – иностранец и завоеватель, как его предок, но тогда с ним положено обращаться как с военнопленным.

Если же исходить из худшего, то есть из худшего для Раканов, он – признанный сопредельными державами и Агарисом монарх, связанный кровными узами и многочисленными договорами с династическими домами Золотых Земель. В этом случае Оллар тем более вне юрисдикции Альдо Ракана. Я уж молчу о том, что древние кодексы не предусматривают никаких мер на предмет узурпации за пределами августейшего семейства, зачем запрещать то, что попросту невозможно? Вот насчет мятежников там сказано предостаточно.

Не хочу оказаться дурным пророком, но, если вы когда-нибудь окажетесь на месте герцога Алва, ваш защитник должен сделать все возможное, чтоб вас судили по более поздним законам.

– Постараюсь, – пообещал Эпинэ, чувствуя спиной неприятный холодок. – А что думали о мятежниках в Гальтаре?

– О, – показал крепкие зубы адвокат, – при анаксах и первых императорах любое, сколь угодно правое, вооруженное выступление сначала давили, а потом разбирались. При этом в позднегальтарский период случалось, что мятежи поднимали с одной-единственной целью – привлечь внимание анакса к безобразиям в провинциях. Пару раз это себя оправдало: мятежникам оторвали головы, но их требования удовлетворили. В последнем особенно преуспел сын Эрнани Святого Анэсти Гранит. С благословения святого Адриана, разумеется.

– Значит, измена законному государю каралась смертью и только смертью, – кивнул Робер. – Что ж, я так и думал.

– Измена законному государю? – юрист страдальчески вздохнул. – Мой герцог, такой статьи в законах анаксии не было и быть не могло. Измена государству место имела, а измена личности монарха – нет. Разумеется, речь шла о монархе действующем, но таковым в нашем случае является Фердинанд, а ему изменил кто угодно, только не Алва.

Таким образом, мы вновь упираемся в сравнение статусов и прав Фердинанда Оллара и Альдо Ракана, где обвинители изначально были обречены на полный разгром. Кракл и Феншо в своем усердии не приняли в расчет, что обвиняемый заявит о незаконности притязаний Ракана. Кортней и Фанч-Джаррик умнее, но им пришлось бежать по болоту в чужих сапогах. Вы меня понимаете?

– Почти. – Робер сам не понял, когда увлекся юридическими тонкостями. – Если признать Фердинанда завоевателем, то судить его не за что, сдался и сдался. С ним следует обращаться как с пленным хорошего происхождения, но Алва, будучи коренным талигойцем, получается пособником захватчика.

На лице собеседника проступила блаженная улыбка.

– Обвиняя Воронов в пособничестве захватчикам-Олларам, – пояснил мэтр, – вы подписываете приговор себе и своему государству. Потому что выходит, что виновна вся страна поголовно. Разумеется, кроме тех, кто участвовал в мятежах. И что прикажете делать? Судить всех, живых и мертвых? Ах, не всех? Но тогда любой обвиняемый может сослаться на процветающего соседа.

– Мэтр, – совершенно искренне произнес Эпинэ, – готовить и вести процесс следовало вам, а никак не Краклу. Даже с помощью Джаррика.

Адвокат с достоинством наклонил голову, без сомнения, он знал себе цену.

– Кракл – неуч, а знания Фанча как шкура у леопарда. Пятнами. Что-то он изучил отменно, но достаточно шагнуть в сторону, и нарываешься на полное невежество. Вам не кажется, что на столе появилась крыса?

– Кажется, – Эпинэ сгреб в охапку негодующего приятеля. – Это Клемент, я его отбил у кота.

– Это делает вам честь, – мэтр Инголс обмакнул в соус кусок хлеба и положил на край стола. Клемент расценил это как приглашение и задергался, пытаясь освободиться. Робер разжал пальцы, и его крысейшество потопал к подношению.

– Он, я вижу, немолод, – палец адвоката указал на седину, – кстати, в Гальтаре держали ручных крыс. Они отгоняли диких. Считается, что чуму в Варасту занесли домашние любимцы: заразились от степных ежанов, а те, в свою очередь, переели холтийских сусликов.

– Из обвинительного акта изъяли все, связанное с Варастой и Золотым Договором, – вернулся к прерванному разговору Эпинэ, – по настоянию Посольской палаты.

– Естественно, ведь ни один закон не был нарушен, а все разговоры о жестокости отметаются прецедентами Дриксен и Марагоны, Уэрты и Алата, Гайифы и внутренней Клавии. Более того, согласно законам анаксии, хотя мой несостоявшийся подзащитный вряд ли имел в виду это, затопление долины Биры полностью правомочно. Древние всерьез полагали, что власть земная держится на силе четырех стихий, которые анакс и главы домов могли пускать в ход. Разумеется, во имя государственной пользы.

– А вы в это верите?

– Трудно сказать. – Инголс с одобрением глянул на жующего Клемента. – Два серьезных мятежа захлебнулись морскими волнами. Это могло породить легенду о силе Раканов, а могло быть следствием проявления этой самой силы. Впрочем, чем ближе к нашему времени, тем меньше упоминаний о подобном, а те, что есть, скатываются к откровенным суевериям.

– Мэтр, признайтесь, зачем вы этим занимались?

– Любопытство, – медвежьи глазки совсем сузились. – Простое человеческое любопытство, помноженное на юридическое. Несколько лет назад ко мне обратился некий священник. Его волновали вопросы наследования и то, как с течением времени менялись законы. Я занялся этим и увлекся. Находя один ответ, я натыкался на четыре вопроса. Гальтарцы весьма остроумно соединили свои верования с законом. Забавно, но иногда им это помогало.

– Если бы его величество знал о вашем увлечении, – заверил Робер, – он остановил бы свой выбор на вас.

– Не думаю, – взгляд адвоката стал еще острее. – Альдо Ракану нужно не торжество закона, а смертный приговор. Добиться его с помощью древних кодексов невозможно. Разве что поискать прецеденты в области сговора с иноземными державами или их властителями с целью отторжения от анаксии тех или иных земель, передачи их под иноземное управление и удержания в этом состоянии. С точки зрения закона неважно, о каких землях речь – пусть даже о сердце страны или всей стране.

– Прошу прощения, – Робер отложил вилку и схватился за бокал, – я сейчас сойду с ума.

– Прошу вас воздержаться, – улыбнулся адвокат, – и забыть мои умствования, тем более Кракл и Феншо пошли по избитой стезе. Они решили утопить подсудимого в полуправде и вранье, которое невозможно опровергнуть, как бы нелепо оно ни звучало. Надо отдать обвинению справедливость, оно проявило недюжинную изобретательность. Говорю вам как юрист.

– Да, – пробормотал Робер, отпихивая вернувшегося Клемента, – один Оллар чего стоит… «Король Талига не может лгать». Это – конец.

– Как раз этот довод отмести легче легкого, – мэтр Инголс отложил вилку и поднял палец. – Сильвестр, или, если угодно, Дорак, королем не был, а Фердинанд дает показания с чужих слов и не в состоянии доказать, что кардинал говорил правду. Другое дело, что обратного тоже не доказать.

Не доказать, но ведь Алва и не доказывает…

– Закатные твари! – Ярость молнией рванулась из каких-то закоулков души. – Алва не дурак! Он не просто маршал, он все ваши проклятые договоры знает, так за каким Змеем он молчит?!

– Самое простое объяснение – это болезнь, – предположил Инголс. – Вы обратили внимание, как герцог держит голову? Готов поклясться, она раскалывается. В таком положении не до защиты, тем более итог суда очевиден.

– Болезнь – повод отложить суд. – Против этого не возразит даже Альдо, особенно если за дело возьмется Левий, а он возьмется.

– Если подсудимый отрицает свою болезнь и находится в здравом уме и твердой памяти, а он находится, вы ничего не добьетесь. У Алвы были все возможности требовать отсрочки, он предпочел отказаться от защитника, а теперь и от защиты.

Отказался. Но Ворон не из тех, кто сдается. У него остается последнее слово, может быть, дело в этом, но врач ему нужен. Настоящий врач, а не коновал и не придворный лизоблюд. Левий должен найти подходящего…

– Прежде чем нам подадут горячее, следует покончить с делами. Вы определились с ценой?

– Монсеньор, давайте поговорим об этом после процесса… Я намерен окончить свои дни в Западной Придде. Надеюсь, изгнание из Ружского дворца послужит мне хорошей рекомендацией при вступлении в палату судебных защитников… ну хотя бы славного города Хексберг. Как видите, определенные дивиденды я получил, и немалые. Тем не менее я не откажусь и от ваших денег. Кстати, вы не хотите передать письмо вашему кузену по матушке? Я имею в виду графа Ариго.

В этом есть свой смысл. Что бы ни натворил Жермон в юности, он стал торским бароном и генералом. Такое даром не дается.

– Я отвечу вам вашими же словами. После процесса.

Глава 10. Талигойя. Ракана (б. Оллария). 400 год К. С. 18-й день Зимних Скал

1

– Высокий Суд выслушает Августа Штанцлера. Пусть свидетель войдет, – Дик ждал этих слов третий день, и все равно они прозвучали неожиданно, а судебный пристав уже распахивал дверь.

– Август Штанцлер, Высокий Суд ждет ваших слов.

– Август Штанцлер здесь, – эр Август шагнул в зал, и Дикон с облегчением увидел, что на старике нет цепей. Альдо при всем своем предубеждении к бывшему кансилльеру оставался рыцарем, но лучше бы он внял голосу рассудка. Пусть Штанцлеры не эории, это еще не преступление. Люра тоже не мог похвастаться знатным происхождением, а победой сюзерен обязан в первую очередь ему! Кансилльер, кем бы ни был его предок, всю жизнь служил Талигойе, а ошибся лишь один раз.

Да, он оскорбил Эпинэ, но как можно равнять все им сделанное с тем, что и виной-то не назвать?! Если кто и вправе укорить Августа Штанцлера, так это Повелитель Скал, согласившийся с его доводами и готовившийся умереть, чтобы жили другие, но Ричард Окделл не обвиняет, обвиняет скрывавшийся в Агарисе Эпинэ.

– Назовите свое имя, – гуэций встречает свидетелей одним и тем же вопросом, и все же в подобном обращении к тому, перед кем раньше вставал, есть что-то оскорбительное. К счастью, военные живут по другим законам, для них главное не бумаги, а Честь.

– Я – Август, второй граф Штанцлер, – спокойно произнес бывший кансилльер, ничем не выказывая ни возмущения, ни страха.

– Поднимитесь на кафедру и принесите присягу, – Кортней бубнил, не поднимая головы от бумаг, и Ричард готов был поклясться, что гуэцию не по себе.

– Именем Создателя, жизнью государя и своей Честью клянусь говорить правду, и да буду я проклят во веки веков и отринут Рассветом, если солгу, – рука эра Августа спокойно легла на обложку Эсператии, но клятва была не нужна, Штанцлер лгал только врагам. Чтобы спасти друзей.

– Суд принимает вашу присягу, – с расстановкой произнес супрем. – Господин обвинитель, этот человек будет правдив. Спрашивайте его.

– Да, господин гуэций, – а вот прокурору нравится допрашивать тех, на кого он еще вчера смотрел снизу вверх. Нет ничего хуже поднявшихся из грязи! Казалось бы, Франциск и его свора это доказали, но благородство не думает о подлости. Альдо возвысил мелкого ординара и ждет благодарности, только дождется ли?

– Господин Штанцлер, – Фанч-Джаррик, не мигая, уставился на спокойного старого человека, – вы восемнадцать лет занимали должность кансилльера при дворе Олларов, следовательно, вам известны истинный размер и подоплека всех имевших место беззаконий?

– Я ввел бы Высокий Суд в заблуждение, если б это подтвердил, – голос бывшего кансилльера звучал устало и спокойно. – О многом я узнавал тогда, когда уже ничего нельзя было изменить. Да, о чем-то я догадывался, что-то выведывал у людей, облеченных большим доверием, но я вряд ли смогу полностью удовлетворить любознательность Высокого Суда. Увы, меньше кансилльера при дворе последнего Оллара значила только королева и, как это ни чудовищно звучит, сам Фердинанд, не принявший за свою жизнь ни единого самостоятельного решения.

– Иными словами, – быстро произнес Фанч-Джаррик, – вы утверждаете, что Фердинанд Оллар являлся лишь орудием в руках правивших его именем вельмож?

Август Штанцлер негромко вздохнул:

– Можно сказать и так. Я, по крайней мере, ему не судья. Несчастный сын несчастной матери! Фердинанд родился лавочником в душе, а ему пришлось сесть на трон. Он был слишком слаб, чтоб говорить «нет» окружавшим его хищникам. Оллар виновен в слабости, но не в жестокости; в отсутствии способностей, но не в коварстве и злонравии.

– В таком случае, – вмешался в допрос Кортней, – кто несет ответственность за пролитую в Надоре, Борне, Эпинэ, Варасте кровь? За Октавианские погромы, казни невинных и иные преступления, творившиеся именем Фердинанда Оллара?

Бывший кансилльер медленно повернулся, он и раньше жаловался на боли в спине:

– В Талиге все решали сначала Штефан Ноймаринен и Алваро Алва, затем Квентин Дорак, Рудольф Ноймаринен и Рокэ Алва. Последние шесть лет Ноймаринен от государственных дел отошел.

– А супруга Фердинанда Оллара? – деловито уточнил Фанч-Джаррик, вызвав у Дика желание ухватить самодовольного недомерка за зеленый шиворот. – Не ее ли влиянием, обусловленным некоторыми подробностями частной жизни, объясняется всесилие Рокэ Алвы?

– Никоим образом, – отрезал эр Август, позабыв, что он не более чем узник. – Ее величество… Катарина Ариго обладает честнейшей и чистейшей душой. По сути и она, и я были заложниками и отступным, которое Дорак платил странам Золотого Договора. Неудивительно, что мы сблизились. Я всю жизнь мечтал о дочери, о такой дочери… Мне сказали, что Катарина Ариго больна и не может подняться на свидетельское место. Что ж, тогда я поклянусь, что эта женщина никому в своей жизни не причинила зла. Она жила в муках и унижении, ее жизни угрожала опасность, а она молилась не только о спасении друзей, но и о врагах. О том, чтобы Создатель открыл им истину и разбудил в них совесть…

– Господин Штанцлер, – что-то писавший супрем отложил бумаги, – что вам известно о происхождении признанного Олларами наследником малолетнего Карла и его сестер? И о насилии, коему подвергалась госпожа Оллар?

– О том, как это было, знают лишь сама госпожа Оллар, ее супруг и… еще один человек. Я видел, что она более чем несчастна в браке. Большего без разрешения ее величества я сказать не могу. К тому же это будет лишь пересказ чужих слов, что, насколько я помню, допускается, лишь когда речь идет об умерших и находящихся в длительном отсутствии.

– Это так, – подтвердил Фанч-Джаррик, хотя его никто не спрашивал, – и я прошу Высокий Суд для прояснения этого вопроса повторно допросить свидетеля Оллара.

– Высокий Суд разрешает сделать это после окончания первичных допросов, – принял решение гуэций. – Господин Штанцлер, верно ли я понимаю, что вы не считаете Фердинанда Оллара дееспособным и всю вину за то, что творилось его именем, возлагаете на временщиков, в частности на подсудимого?

– Да, господин гуэций, – подтвердил Штанцлер. – Но вина Квентина Дорака неизмеримо выше. Говоря же о подсудимом, я должен подчеркнуть, что он уже длительное время находится в состоянии, которое требует лекарского освидетельствования.

– Это решит Высокий Суд, – отрезал супрем, – но мы учтем ваши показания. Итак, известно ли вам о заговоре Квентина Дорака, имевшем целью уничтожение Людей Чести и сторонников эсператистской веры, и участвовал ли в оном заговоре подсудимый?

– Высокий Суд поставил меня в сложное положение, – задумчиво произнес Штанцлер. – Я не был непосредственным свидетелем Октавианской ночи и не являлся доверенным лицом Дорака и Алвы. Мой рассказ во многом будет основан на умозаключениях и пересказе чужих слов.

– Высокий Суд примет это во внимание, – Кортней сделал какую-то заметку, – начинайте.

– В начале весны Катарина Оллар заметила, что ее супруг угнетен. Это была дурная примета: Фердинанд никогда не возражал Дораку, но часто сочувствовал его жертвам. Госпожа Оллар пыталась узнать, что происходит, но Фердинанд был слишком напуган. Тогда она обратилась за помощью ко мне, так как мне порой удавалось застать короля в местах, где не подслушивали.

На этот раз у меня это получилось с легкостью: казалось, Оллар сам ищет встречи. Фердинанд спросил, не являюсь ли я скрытым эсператистом и не знаю ли, кто таковым является. Я ответил, что вероисповедание – дело совести каждого, и тут Оллар понизил голос и сказал, что видел дурной сон. О том, как эсператистский священник благословляет паству, а по его следам идет Смерть с секирой. Когда я услышал о приезде Оноре и готовящемся диспуте, то понял, что несчастный король пытался меня предупредить.

– Что вы предприняли?

– Увы, ничего. Люди Дорака и Лионеля Савиньяка ни на минуту не выпускали меня из виду, к тому же я был обманут болезнью лжекардинала. Я решил, что Создатель услышал молитвы Катарины Ариго и накинул на временщика узду. То, что болезнь оказалась хитростью, мы поняли позже.

– Что вам известно об участии Алвы в событиях Октавианской ночи?

– То, что его появление не стало неожиданностью по крайней мере для Лионеля Савиньяка.

– Знакомо ли вам имя Чарльза Давенпорта?

– Сына графа Энтони Давенпорта?

– Именно так.

– Этот молодой человек – шпион Лионеля Савиньяка. Сначала он следил за генералом Килеаном-ур-Ломбахом, затем его перевели во дворец.

– Пересекались ли пути Чарльза Давенпорта и герцога Алва?

– Мне рассказывали, что Давенпорт и Алва встречались в Октавианскую ночь.

– Это можно считать доказанным, – подтвердил супрем. – Господин Штанцлер, вы предполагаете или знаете, что Алва был осведомлен о планах лжекардинала?

– Я не слышал разговора герцога Алва с Дораком, но я верю человеку, который мне его передал, рискуя жизнью. Первый маршал Талига знал обо всем. Его промедление, равно как и поспешное устранение свидетелей, было частью замыслов Дорака.

– Что вам известно о задуманных Дораком убийствах Людей Чести?

– Уже упомянутый мною свидетель передал мне список будущих жертв, первой из которых значилась Катарина Ариго. Я предупредил об опасности ее и герцога Окделла. Это все, что я мог сделать, но Создатель смилостивился над невинными.

В Октавианскую ночь лжекардинал разыграл болезнь, и это переполнило чашу терпения Создателя. Дорак умер именно так, как лгал. К несчастью, это не спасло ни братьев Ариго, ни Килеана-ур-Ломбаха, ни семейство Приддов.

– Что вам известно о поддельных письмах, послуживших поводом для ареста братьев Ариго и графа Килеана-ур-Ломбаха?

– Чарльзу Давенпорту не удалось выкрасть приказ кардинала, предписывавший Килеану-ур-Ломбаху не покидать казарм, о чем Давенпорт сразу же доложил Алве. Герцог Алва обладает несомненным талантом к подделке почерков, он спешно набросал якобы черновики приказа Дорака и лично подбросил в особняк Ариго.

– Герцог Алва, – вспомнил об обвиняемом супрем, – вы имеете что-то возразить по существу или же задать свидетелю вопрос?

– Пожалуй. Кто этот баловень судьбы, раз за разом оказывавшийся за портьерой его высокопреосвященства?

Эр Август вздернул голову:

– Этот человек – слуга Великой Талигойи и своего короля. Это все, что я могу сказать во всеуслышание. Да, Квентин Дорак мертв, а Рокэ Алва бессилен, но Рудольф Ноймаринен надел на себя регентскую цепь. Зная этого человека, не сомневаюсь, что его мысли – о короне. Тот, о ком я говорю, сейчас находится в волчьем логове, я не могу подвергать его жизнь опасности.

Кортней зашелестел бумагами. Святой Алан! С судейских станется отмести показания эра Августа или потребовать имя человека, ходящего по лезвию меча. Супрем поднял руку, и Дик торопливо вскочил:

– Высокий Суд принимает объяснение эра… графа Штанцлера. Мы не должны подвергать жизнь нашего друга опасности.

– Герцог Окделл, – в голосе Кортнея был упрек, но на самом деле он не сердился, – вы превысили ваши полномочия. Сядьте. Тем не менее Высокий Суд удовлетворится тем, что свидетель сообщит имя своего осведомителя конфиденциально. Герцог Алва, у вас есть еще вопросы?

– Эр Август, – краденое обращение ударило, как хлыстом, – почему, будучи счастливым обладателем известного по крайней мере четверым здесь присутствующим кольца с секретом, вы не передали его вашему примечательному во всех отношениях другу? Я неплохо знал Сильвестра, свои мысли он оберегал тщательнее своего шадди. Если ваш друг имел доступ к первому, сложностей со вторым возникнуть просто не могло.

– Я обязан отвечать на этот вопрос? – с голосом бывший кансилльер справился, но на щеках проступили красные пятна.

– Вас что-то смущает? – пришел на помощь Кортней. – Может быть, вы боитесь повредить невиновным?

– Да, господин гуэций.

– Герцог Алва, вы настаиваете на ответе?

– Господин Штанцлер мое любопытство уже удовлетворил, – пожал плечами Алва, – в полной мере.

2

Штанцлер врет, как проворовавшийся интендант! Нет у него никакого осведомителя, и списка никакого не было, и заговора. Старый плут сочинил для Дикона сказку и вынужден за нее цепляться, а Рокэ молчит, то ли устал, то ли мальчишку жалеет.

Если Ричарда загнать между Штанцлером и Джереми, он наконец проснется, но это потом. Окделл есть Окделл, разочарования не перенесет. С него станет броситься к королю, а тот не рискнет держать при себе второго Алана. Зато когда все закончится, Дику придется выслушать много интересного. И от Джереми, и от сестры, и от Катари.

Крови на дураке пока, слава Создателю, нет, а остальное смыть можно, даже яд.

– Граф, – Кортней расстилается перед Штанцлером, словно ублюдок все еще кансилльер, – почему вы предпочли бежать, а не потребовали суда над угрожавшим вам человеком?

– Мне, знаете ли, нечего терять, – свидетель глубоко вздохнул, – и нечего бояться, ведь я старый человек, и я одинок. К побегу меня вынудили обязательства перед покойным герцогом Эпинэ. Кроме того, моя смерть стала бы еще одной победой Дорака и Алвы. Я должен был жить хотя бы для того, чтоб они не чувствовали себя полными хозяевами Талигойи. Да, я бежал, но не в Гайифу и не в Дриксен, а к своему старшему другу. Анри-Гийом умирал и знал это. Он завещал единственному уцелевшему внуку свою борьбу и свою месть, но маркиз Эр-При был далеко, а в провинции с благословения Дорака бесчинствовали Колиньяры.

Что мне оставалось делать? С помощью верных людей я начал готовить восстание, но мое присутствие приходилось скрывать. Увы, я не мог и помыслить, что тщательность, с которой мы оберегали нашего вождя, в глазах его внука станет предосудительной…

Марион Нику… Тварь, едва не сжегшая провинцию и опять уцелевшая. Надо было стрелять, пусть и на глазах Карваля. «Эру Августу» нечего делать в Багерлее, ему пора в Закат, и он там будет!

– Граф Штанцлер, – ворковал Джаррик, – какими доказательствами заговора против Людей Чести вы располагаете?

Бывший кансилльер развел чистыми руками, на которых было больше крови, чем на бойне.

– Что я могу привести в доказательство, кроме моего слова и участи, постигшей Ариго, Килеан-ур-Ломбахов, Приддов… Только восстание в Эпинэ.

– Господин Штанцлер, – обвинитель пошевелил какой-то бумажкой, – как вам удалось покинуть дворец?

– Мне помогла Катарина Ариго. Королева Алиса, любя жену сына как родную дочь, открыла ей тайну Дороги Королев. После Алана Святого я стал первым мужчиной, который воспользовался этим ходом. Я пришел сообщить об исходе дуэли, но мне не пришлось стать черным вестником, Катарина встретила меня вопросом. Мне осталось лишь подтвердить то, что она почувствовала. О том, что произошло в моем доме, я говорить не стал, это было бы слишком, но ее величество – да, для меня она всегда останется королевой – приказала мне бежать.

– Почему вы ушли один?

– Сестра Ги и Иорама Ариго отказалась меня сопровождать. Она хотела оплакать братьев.

Катари спасла эту тварь? Очередная ложь! Или нет? Кузина цену Штанцлеру знает, если она его отпустила, то спасая тех, кого мерзавец мог выдать. Но почему она не воспользовалась ходом сама? Ее больше не пускали в молельню?

– У меня нет вопросов, – сообщил Кортней. – Герцог Алва, вы желаете о чем-либо спросить графа Штанцлера?

– Нет.

– Вы опровергаете его слова?

– Я подтверждаю, что он стар и не имеет наследников.

– Граф Штанцлер, займите место на свидетельской скамье. Высокий Суд оставляет за собой право вызвать вас повторно.

– Да, господин гуэций. – Штанцлер тяжело спустился с кафедры. Гуэций звякнул колокольчиком, в ответ согласно ударили жезлы судебных приставов.

– Первичный допрос свидетелей обвинения окончен. Слово свидетелям защиты.

3

Молчание затягивалось, давило, как давят перед грозой нависшие над головой тучи. Фанч-Джаррик закусил губу, супрем взялся за колокольчик. Звон был визгливым и коротким, словно в зале тявкнула левретка.

– Подсудимый, – в голосе супрема раздражение мешалось с беспокойством, – вы намерены предоставить свидетелей?

– Нет, не намерен. – Алва с отсутствующим видом смотрел куда-то вверх. Если бы не обстоятельства, можно было подумать, что герцог пьян.

– Защита не может представить свидетелей, – объявил гуэций, – но, прежде чем начать повторный допрос Фердинанда Оллара, Высокий Суд, согласно кодексу Диомида, спрашивает: Имеет ли кто сказать нечто, опровергающее сказанное здесь?

Имеет ли кто сообщить нечто, ускользнувшее от внимания Высокого Суда, но имеющее непосредственное касательство к делу?

Высокий Суд обещает свидетелям свою защиту и ждет ответа шестнадцать минут.

«Нечто, опровергающее сказанное здесь…» То, что можно опровергнуть, опровергнуто и изъято из дела. Ворона больше не обвиняют ни в покушении на государя, ни в нарушении Золотого Договора, он не станет отвечать за взорванное озеро, утопленные села и повешенных пленных, потому что «павлины» и «гуси» поступают так же.

– Имеет ли кто сказать нечто, опровергающее сказанное здесь? – Тяжелые жезлы приставов отбили первые четыре минуты. – Имеет ли кто сообщить нечто, ускользнувшее от внимания Высокого Суда, но имеющее непосредственное касательство к делу?

– Во имя Создателя всего сущего! – по проходу, придерживая мантию сьентифика, торопливо пробирался высокий белоголовый человек, – я прошу слова у Высокого Суда.

– Как ваше имя? – заступивший дорогу незнакомцу пристав был строг и равнодушен. – И что вы имеете сообщить?

– Мое имя Горацио Капотта, – голос сьентифика был звучным, мягким и до странности знакомым, – я преподавал описательные науки сыновьям графа Ариго и пользовался их полным доверием. Мой долг – сообщить Высокому Суду о том, что предшествовало Октавианской ночи. Прошу привести меня к присяге.

– Мэтр Капотта, – взялся за дело супрем, – опровергают ли ваши сведения сказанное здесь или же подтверждают?

– Приведите меня к присяге, – повторил ученый, – и я отвечу.

– Означает ли это, что вы связаны клятвой[20]?

– Да.

Дик понял, почему этот человек показался знакомым. Он говорил как мэтр Шабли, вернее, очень похоже. Казалось, сьентифик сейчас прочтет сонет Веннена или спросит, когда была основана Паона, но тот отчетливо произнес:

– Именем Создателя, жизнью государя и своей жизнью клянусь говорить правду, и да буду я проклят во веки веков и отринут Рассветом, если солгу.

– Суд принимает вашу присягу, – подтвердил супрем, – и освобождает от прежнего обета. Говорите.

– Господин гуэций, – ученый слегка поклонился, – ваше высокопреосвященство, я настаиваю на том, что граф Ги Ариго, граф Иорам Энтраг и, более чем вероятно, граф Килеан-ур-Ломбах знали о будущих погромах не менее чем за месяц.

Я также должен признаться, что по просьбе моих бывших учеников, знакомых с моими способностями каллиграфа, по принесенному ими черновику изготовил фальшивый приказ, предписывающий городской страже не покидать казарм. Мне был вручен образец почерка и подписи Квентина Дорака, который я сохранил и готов предъявить Высокому Суду вместе с черновиком, написанным рукой графа Ариго. Я также принял на хранение ценности Ариго, часть которых позднее нашли в моем погребе, а часть и доныне хранится в известном мне месте, на которое я готов указать.

– Мэтр Капотта, – супрем казался потрясенным, – вы клянетесь в том, что сказанное вами – правда?

– Я принес присягу, – твердо произнес сьентифик, – и я верую в справедливость Создателя.

– Как вышло, что вы избежали преследований со стороны Олларов?

– По совету Иорама Ариго я, спрятав переданные мне вещи, покинул город и вернулся, лишь узнав о падении Олларов.

– Вы пользовались полным доверием Ги и Иорама Ариго, что вас заставило предать их память?

– Моя вера и моя совесть, – говоривший все заметнее волновался. – Не знаю, как бы я поступил, останься мои ученики живы. Наверное, я умолял бы освободить меня от клятвы, но они мертвы, а поединок в святом месте наши предки почитали божьим судом. Убитые защищали неправое дело. Раскрывая их тайну, я облегчаю Ожидание томящимся в Закате грешным душам.

– Вы не являетесь духовной особой, – сварливо сказал Фанч-Джаррик, – и неправомочны утверждать подобное.

Горацио Капотта гордо вскинул голову:

– Ги и Иорам Ариго могли спасти тысячи невинных, но не спасли. Более того, они намеревались извлечь из происходящего выгоду, лишив цивильную стражу возможности остановить погромы. Я исповедовался у его высокопреосвященства, и он укрепил меня в моем решении открыть правду.

Глава 11. Талигойя. Ракана (б. Оллария). 400 год К. С. 18-й день Зимних Скал

1

Левий все-таки ударил. Пусть про Капотту вспомнила Катари, она не могла подсказать, что и как говорить. Вряд ли скромный книжник набрался бы смелости сыграть с королем даже по просьбе бывшей королевы. Другое дело, чувствуя за спиной кардинала… А его высокопреосвященство и впрямь последователь Адриана, сказавшего, что безнадежность боя не повод опускать оружие.

– Вы все сказали? – деревянным голосом осведомился супрем.

– Да, господин гуэций, – Капотта слегка поклонился то ли гуэцию, то ли подсудимому. Что ж, будь суд судом, а не мистерией с заведомым финалом, слова сьентифика означали бы новое следствие.

– Высокий Суд выслушал Горацио Капотту и запомнил сказанное им, – супрем умен, он смотрит не только на короля, но и на кардинала.

– Подсудимый, – подал признаки жизни Джаррик, – отвечайте, вы видели когда-либо этого человека?

– Не думаю, – объявил Ворон, даже не взглянувший на нежданного защитника.

– Вы хотите его о чем-то спросить?

– Не хочу.

– Вы доверяете его показаниям?

– Не меньше, чем прочим… Впрочем, и не больше.

Это было бы оскорблением, если б сьентифику не требовалось возвращаться домой. Сюзерен на месть свидетелям размениваться не станет, а вот судейские, чьи выдумки рассыпаются карточным домиком… Попросить Никола приглядеть? Закатные твари, скоро придется взять под охрану четверть Олларии!

– Высокий Суд спрашивает, кто еще имеет сказать нечто, имеющее непосредственное отношение к делу?

– Я прошу Высокий Суд выслушать мой рассказ, – негромкий голос, стройная фигурка в сером. Монах-эсператист… Пьетро?!

– Как ваше имя? – Судебный пристав исполнял свои обязанности, остальное его не касалось. – И что вы имеете сообщить?

– Мое имя Пьетро. Я – монах ордена Милосердия и личный секретарь его высокопреосвященства Левия Талигойского и Бергмаркского. Прошлой весной, будучи послушником ордена, я вместе с братом Виктором сопровождал преподобного Оноре в Талиг и принял его последний вздох.

– Благочестивый Пьетро, опровергает ли то, что вы намерены рассказать, сказанное свидетелями, или же подтверждает?

– Опровергает, – твердо произнес монах, – ибо мне доподлинно известно, что сосуд со святой водой не был подменен. В детоубийстве и смерти преподобного Оноре виновны те, кто не желал примирения двух церквей, и след их тянется в Агарис.

– Благочестивый Пьетро, – супрем смотрел на эсператиста, словно у того было четыре носа, – вы понимаете, что говорите?!

– Я исполняю свой долг, – лицо Пьетро стало вдохновенным, – и несу Чтущим и Ожидающим весть из садов Рассветных. В ночь на четвертый день Зимнего Излома мне, недостойному, явились преподобный Оноре и святой Адриан и повелели во имя Милосердия и к вящей Славе Создателя раскрыть тайну братьев моих, как бы постыдна та ни была.

И еще сказал святой Адриан, что судей неправедных и немилосердных ожидает Закат, равно как и свидетельствующих ложно. Сильным же мира сего, что вынуждают вместо правды искать кривду и называть черное белым, а теплое – холодным, воздастся четырежды.

– Вы долго молчали о вашем видении, – нашелся Фанч-Джаррик, – вам следовало прийти раньше.

– Я молился, уповая на разум и справедливость судей мирских и на то, что не будет недоказанное объявлено доказанным, а беззаконие возведено в закон, но предубеждение высоко подняло знамена свои. Третьего дня услышал я, в чем обвиняют Рокэ Алву, укрывшего святого Оноре в день гонений, и я просил его высокопреосвященство об исповеди. Я открыл все, что знал и помнил, и поведал о видении.

Его высокопреосвященство сказал, что воля святого превыше доброго имени князей церкви, и повелел мне поделиться всем, что знаю я. И я говорю и клянусь, что это истинно.

– Что ж, – Кортней тяжело опустил руку на кипу бумаг, – Высокий Суд слушает. Что вам известно об отравлении детей святой водой, об Октавианской ночи и об убийстве епископа Оноре?

– Вина детоубийства лежит на брате Викторе, но он был лишь руками, а головой – магнус Истины Клемент. Это он вручил брату Виктору яд.

– Благочестивый Пьетро, – нахмурился Фанч-Джаррик, – Высокий Суд не может поверить, что князь церкви злоумышлял против невинных.

– Целью его было низвержение Оноре, в коем орден Истины видел помеху на своем пути. Магнус Клемент вознамерился убить его руками обезумевших родителей, потом же обвинить в смерти преосвященного жителей Олларии и Квентина Дорака. Вместе с преподобным Оноре должен был умереть мир между Агарисом и Олларией, за который ратовали Эсперадор Адриан и принявший после него светлую мантию его святейшество Юнний.

Стало так, как хотел магнус Клемент. Дети погибли, родительский гнев пал на его преосвященство и нас, его спутников. Мы бы погибли, если бы не добрый человек, приведший нас в дом герцога Алва. Оруженосец герцога укрыл нас, а слуги, хоть и не были эсператистами, готовились защищать. Видя это, преподобный Оноре хотел выйти к толпе, дабы не подвергать опасности приютивших его, но Создатель привел в город герцога Алва. Он остановил нападавших и оставил нас в своем доме, пока не миновала опасность.

Увы, мы спаслись от ярости, но не от вероломства. На обратном пути мы по совету брата Виктора заночевали в придорожной харчевне. Ночью на нас напали разбойники, и впустил их тот, кого мы называли братом. Его преосвященство был убит первым же выстрелом.

– Как же уцелели вы?

– Я бежал. Создатель послал мне гигантскую иву с четырьмя стволами. Я укрылся в развилке, и разбойники прошли мимо, не заметив меня. Выждав, я вернулся в харчевню. Преосвященный был мертв, а Виктор смертельно ранен, при нем находились трактирщик и лекарь. Предатель узнал меня, он был в сознании и перед смертью открыл правду. Не из раскаяния, но из мести. Виктора убили по приказу Клемента, не желавшего оставлять свидетелей. Добрый трактирщик помог мне доставить тела и вещи в Агарис.

– Герцог Алва оскорблял преосвященного Оноре и Создателя, – наполнил Фанч-Джаррик, – он бездействовал до ночи, и в городе гибли невинные.

– Преосвященный Оноре не винил приютившего его, – руки Пьетро спокойно перебирали четки. – Его преосвященство назвал Рокэ Алву щитом слабых и надеждой Золотых Земель и не уставал молиться о его спасении.

– И тем не менее, – не унимался обвинитель, – герцог Алва мог вмешаться раньше и предотвратить гибель тысяч горожан.

– Не мне, укрывшемуся от мира в стенах ордена Милосердия, говорить о делах военных, – вздохнул монах, – но были в городе воины, когда нас гнали. Были и сильные мира сего, но никто не сподобился остановить возмущенных. Почему вы сетуете, что Рокэ Алва ждал с утра и до вечера, но не вините тех, кто, презрев долг свой, затворился в казармах? Должен ли я, смиренный служитель Создателя, напомнить Высокому Суду, чья рука на освященной братьями нашими земле Нохи покарала виновных в недеянии?

2

Эр Август ошибся, выжил не Виктор, а Пьетро. Выжил и рассказал то, что не могло быть правдой, но было. Если только кардинал не вынудил монаха солгать. Левий не Оноре, он на это способен, а Пьетро – трус! Во время Октавианской ночи он трясся, как заяц.

– Благочестивый Пьетро, Высокий Суд принимает твои слова и не требует присяги от того, кто уже вручил себя Создателю. Можешь покинуть кафедру.

Белобрысый монашек опустил голову и побрел к своему кардиналу. Судебные приставы согласно ударили жезлами, Кортней медленно перевернул часы, отмеряя положенные по закону минуты:

– Есть ли в этом зале еще желающий выйти и сказать?

Куда ж еще! Сьентифик и Пьетро и так разнесли половину обвинений. Святой Алан, теперь вина братьев Ариго доказана, и эта тень падет на Катари…

Зал молчал, только Фанч-Джаррик рылся в бумажной куче. Сейчас песок вытечет, на кафедру поднимется Фердинанд Оллар и его спросят про Катари. То, что королева доверила лишь самым близким, станет достоянием всех, и еще неизвестно, что в ответ скажет Ворон…

– Время истекло, – сообщил судебный пристав, – все сказанное сказано.

– Высокий Суд выслушал всех свидетелей, – объявил гуэций, – однако вскрывшиеся обстоятельства требуют повторного допроса Фердинанда Оллара. Пусть он поднимется на кафедру.

Бывший король затравленно оглянулся и поплелся к кафедре. Он и раньше был отвратителен, а сегодня и вовсе казался полуразложившейся тушей.

– Фердинанд Оллар, – на лице Кортнея читалось вполне понятное отвращение, – вы уже принесли присягу.

– Да, господин гуэций, – Фердинанд уставился вниз, то ли на носки сапог, то ли на собственное, обтянутое бархатом брюхо.

– Вы слышали, что сказали Горацио Капотта и брат Пьетро?

– Да, – выдохнул бывший король, – да, господин гуэций.

– Их показания расходятся с теми, что дали вы. Вы солгали?

– Нет, господин гуэций… Клянусь… Я сказал, как было… Граф Штанцлер подтвердит мои слова… Я сказал правду, я принес присягу…

– Остается предположить, что Квентин Дорак лгал или же совместно с подсудимым вынашивал умыслы, которыми и поделился. Случившееся с преосвященным Оноре было совпадением, сыгравшим на руку заговорщикам, чем они не преминули воспользоваться. Вы с этим согласны?

– Да… – затряс щеками Оллар. – Да, господин гуэций…

– Постарайтесь вспомнить, – подался вперед Фанч-Джаррик, – не говорил ли при вас Квентин Дорак или подсудимый, как они воспользовались сложившимися обстоятельствами? Вероятно, это было после взятия под стражу братьев Ариго. Напрягите вашу память, это очень важно.

– Да, господин гуэций, – теперь Фердинанд напоминал рыбу. Большую бледную донную рыбу, вытащенную из-под коряги на берег и судорожно раскрывающую круглый, мягкий рот.

– Вы вспомнили? – Переминающееся с ноги на ногу ничтожество было отвратительно не только Дику, но и Кортнею. – Вы намерены говорить?

– Да, господин гуэций, – закивал Фердинанд, – вспомнил… Я все вспомнил. Это было после Тайного Совета… Я не верил, что граф Ариго… Что Человек Чести мог написать такое письмо… Я сказал это Сильвестру, то есть Квентину Дораку, а Квентин Дорак сказал, что… Что это очень хорошо, что братья Ариго виноваты. Теперь не надо подбрасывать им улики, все получилось само собой… И еще он сказал, что никто из Людей Чести не доживет до зимы и в Талиге больше не будет сторонников Раканов… Это он так сказал.

– Присутствовал ли при этом герцог Алва? – Фанч-Джаррик в упор смотрел на бывшего короля. – Да или нет?

Фердинанд прикрыл глаза, шевеля губами, а потом резко кивнул.

– Да, – почти выкрикнул он. – Рокэ Алва стоял у яшмовой вазы и все слышал.

– Он что-нибудь говорил?

– Он сказал… Прошу прощения у Высокого Суда… Он сказал, что падаль следовало вывезти раньше, но лучше поздно, чем очень поздно.

– Что ответил Дорак?

– Квентин Дорак сказал, что у него были связаны руки.

– Кем именно?

– Кансилльером графом Августом Штанцлером и… И моей супругой Катариной, урожденной Ариго.

– Что ответил Алва?

– Герцог Алва… Герцог Алва сказал, что одна веревка порвалась сама, а вторую следует разрезать. И засмеялся.

Алан погиб из-за коронованного ничтожества, теперь потомок Рамиро-Вешателя идет через тот же огонь. Это и есть искупление. Высшая справедливость.

– Рокэ Алва, – обвинитель не скрывал торжества, – это правда?

– Я имею обыкновение смеяться, если слышу что-либо смешное, – бросил Ворон, – а вы? Разве вам не смешно?

– Высокий Суд удовлетворен. – Гуэций не дал себя сбить. – Показания Оллара полностью сняли кажущиеся противоречия. Что ж, нам осталось прояснить лишь два простых, хоть и весомых обстоятельства. Первое касается передачи меча Раканов в руки герцога Алва. Высокий суд желает знать, как и почему это произошло.

Фердинанд Оллар сплел пальцы.

– Меня вынудили, – выкрикнул он, – вынудили… Я не хотел, но Дорак… Он приказал мне… Он сказал, что меч Раканов будет носить Алва и чтобы все это видели… Чтобы это стало известно в Агарисе. Я хотел оставить меч там, где он висел, но Дорак велел…

– Не Дорак, – серая фигурка в заднем ряду вскочила торопливо и грациозно, и Дику показалось, что он бредит, – не Дорак, а я… Клянусь Создателем всего Сущего!

3

– Я – Катарина-Леони Оллар, урожденная графиня Ариго. Я должна говорить… Дайте мне Эсператию!

Она же не хотела идти, боялась и не хотела. И пришла!

– Сударыня, – взгляд гуэция стал затравленным, – поднимитесь на кафедру… и примите присягу.

– Да, господин гуэций. Я иду.

Кто-то высокий, кажется, посол Дриксен, торопливо поднялся, подавая пример другим. Катарина Оллар, глядя прямо перед собой, почти бежала сквозь строй торопливо встающих мужчин. Плохо закрепленная вуаль серым дымком скользнула с плеч, упала под ноги, женщина даже не оглянулась. Всегда тихая, нежная, робкая, сестра была исполнена какой-то отчаянной силы. Она горела, как горит сухая трава, светло, стремительно и коротко.

– Я готова, – фарфоровая ладошка легла на огромный том. – Именем Создателя, жизнью детей… своей жизнью и своей честью клянусь, это правда… Правда все, что я скажу!

– Сударыня, – голос гуэция был мягким до полной гнили, – госпожа Оллар, Высокий Суд знает, что вы нездоровы. Высокий Суд не счел возможным вас тревожить.

– Я здорова, – Катари судорожно вцепилась в кафедру и покачнулась, – и я буду говорить… Я должна… Хотя бы я, если другие лгут или молчат. Мне терять нечего, я уже все потеряла… Давно потеряла…

– Госпожа Оллар, правильно ли я понял, что это вы подали вашему супругу мысль отдать герцогу Алва меч Раканов?

– Я, – Катарина быстро, словно маленькая девочка, кивнула головой. – И не я… Этого хотели все…

– Госпожа Оллар, – подал голос Фанч-Джаррик, – что значит «все»?

Личико бывшей королевы стало мечтательным, она улыбнулась робко и удивленно. Так улыбаются в ответ на непонятную шутку.

– Сударь, вы ведь талигоец? Я вас видела, вы служили у Придда, то есть… у супрема… Неужели вы забыли, как встречали спасителей Варасты? Людям не платили за восхищение, за любовь, за благодарность… Их чувства были подлинными… Рокэ Алва принес стране мир и хлеб, это… Это стоило награды, но у герцога было все, и я подумала… Гальтара, древние анаксы, для меня это было сказкой, чем-то красивым, высоким, навсегда ушедшим, но оставившим в сердце серебряный след. Я не думала, не могла думать, что Раканы на самом деле…

Господин Фанч-Джаррик, мы вошли в тронный зал, я увидела на стене меч. Я вспомнила, как Эрнани Святой в день триумфа вручил Лорио Борраске свой меч, ведь сам император не мог его носить. Это было красиво, это было справедливо.

– Госпожа Оллар, Высокий Суд благодарен за то, что вы разъяснили это небольшое недоразумение, – прервал рассказ о Лорио гуэций. – Вы нуждаетесь в покое, сейчас вам подадут конные носилки.

– Я не уйду. – Женщина сжала губы и высоко вздернула подбородок. – Я не по своей воле оказалась на троне, но я была королевой. Я не стану прятаться ни за свою слабость, ни за своего брата. Мой супруг и я… мы перед Создателем и Золотыми Землями были талигойскими владыками, мы, а не Квентин Дорак и не Рокэ Алва. Так судите нас, если есть за что. Нас, а не нашего полководца!

Такой сестру Робер еще не видел. Если б не монашеское платье и судорожно сжатые тоненькие руки, она и впрямь казалась бы королевой… Пеночка, напавшая на кошек!

– Подсудимый защищает себя сам, – Кортней повысил голос, скотина! – Нуждайся Рокэ Алва в вашем заступничестве, он бы просил Высокий Суд вызвать вас, но он не представил ни одного свидетеля своей невиновности, равно как не отвел никого из свидетелей обвинений. Тем не менее, раз вы расположены говорить, я считаю своим долгом допросить вас. Госпожа Оллар, мой вопрос может показаться вам неприятным, но я обязан его задать. Итак…

– Рокэ, почему вы молчите? – Катари смотрела не на гуэция, а на Ворона. – Расскажите им, что творилось в Варасте… Что вы видели здесь, как бросились в горящий дом… Вы хотели спасти людей, а нашли предательство… Вас всегда предавали, всегда… А вы делали свое дело и даже не мстили!

– Ваше величество ошибается, – на лице Алвы не дрогнул ни один мускул, – я отомстил. В том числе вашим братьям.

– Удар шпаги спасает от Занхи, – лицо Катари стало грустным, – удар шпаги спасает от позора. Вы дали моим братьям умереть с честью, и не только им… Теперь вас судят. Так объясните судьям, что значит честь и верность. Что значит жить не для себя, а для своего короля и для своей страны… Вы же умеете говорить, так скажите, может, кто-нибудь поймет…

Вы не боитесь смерти, это все знают, но другие боятся. Люди боятся, женщины, старики, дети… Они не хотят умирать, но умрут, потому что их некому защищать. Потому что вы верны королю, а он вас предал… Да-да, предал! Но король еще не королевство, которое рвут на части и разорвут… Вот тогда вы будете достойны казни, господин Первый маршал… Достойны Заката!

– Госпожа Оллар. – Робер не заметил, когда супрем успел вскочить. – Госпожа Оллар, успокойтесь, вам будет плохо!

– В самом деле, ваше величество, – негромко произнес Ворон, – вам следует себя поберечь. Возвращайтесь в аббатство, за себя я отвечу сам.

– Будь проклят тот день, когда я вам написала! – Катарина забыла, где она и что с ней. Она видела только неподвижно сидящего человека без шпаги. – Но я… Я думала, это просто мятеж против Колиньяров… Я боялась, что Манрики утопят Эпинэ в крови, мою Эпинэ… Я ничего не могла сделать, только позвать вас… А теперь вас убивают… Из-за меня!

– Ваше величество, вы поступили совершенно правильно. – Алва все еще был спокоен. – Кровь и жизнь Первого маршала принадлежат Талигу и его королю.

– Королю… – как в забытьи нараспев произнесла Катарина, – королю… Король отрекся от единственного человека, который был ему верен. Еще немного, и он отречется от своих детей. Создатель, я бы хотела, чтоб они были не Олларами…

Тонкая рука провела по лицу, словно снимая незримую паутину. Бывшая королева Талига шагнула вперед, к человеку, все еще бывшему ее мужем.

– Фердинанд! – Звонкий голос разбился о потолок, разлетелся хрустальными осколками, – вы не только не король… Вы не дворянин, не мужчина, не человек…

Пальцы Катарины судорожно метнулась к тугому вороту, она споткнулась, но не упала, осунувшееся личико стало снеговым. Робер вскочил и кинулся к сестре. Кажется, он что-то сбросил на пол… Чьи-то бумаги, ну и кошки с ними!

– Ей плохо! – выкрикнул кто-то тонким голосом. Кто-то? Фердинанд! – Катарина… Душа моя!

Женщина рванула воротник, что-то отлетело, звякнуло об пол, Иноходец отпихнул судебного пристава, перепрыгнул через какую-то лавку и успел подхватить обмякшее тело. Гребни, или чем там женщины закалывают волосы, выпали, пепельная волна хлынула на пол, Робер чудом не наступил на блестящие пряди.

– Двери! – рявкнул откуда-то Мевен. – Двери откройте! Шире!

– Катарина, что с тобой?! Катарина…

– Врача!

– Госпожу Оллар сопровождает мой личный врач, – голос Левия перекрыл тревожное гуденье, – он в Дубовой приемной, пошлите за ним.

– Сейчас…

Только бы не споткнуться, здесь такие мерзкие ступени…

– Монсеньор, вам помочь?

– Я сам!

Эпинэ нес бесчувственную женщину, а за спиной бился крик Фердинанда:

– Я лгал, лгал!.. Делайте со мной что хотите, но я лгал! Я – трус, я лжец, но я король… И Карл – мой сын… Мой! А Рокэ невиновен… Он спасал Талиг по моему приказу! Он – солдат, а король – я! Я приказывал, он воевал… И я отвечаю… За все и за всех! За моего маршала, за Сильвестра!..

Двери уже закрывались, когда до Эпинэ донесся стук жезлов и вопли судебного пристава:

– Высокий Суд просит покинуть зал… Его величеству… Переносится… На неопределенное время…

Часть IV. «Колесница»