* * *Давно, Диане, может, был годик, моя приятельница с Дальнего Востока рассказала о поездке в дом умершей бабушки – в крошечный город в очень отдаленной части региона. Дом этот заняла ее дальняя родственница, и поездка прошла впустую, но приятельница увидела то, что больше никогда не забудет.
В этом небогатом на работу и развлечения месте ее родственница увлекается алкоголем регулярно и деторождением периодически. Ее саму, отца детей и их общих друзей беспокоило, что малыши мешают основному увлечению. Чтобы спасти ситуацию, отец семейства сделал им загон на манер манежа, но из чугунных батарей. Сварил несколько штук между собой буквой П и приставил к стене. Это не спонтанное изобретение, оно родилось из-за того, что обычный манеж дети однажды смогли опрокинуть и выбраться, а батареи особо не подвигаешь.
Все участники событий рассказывали о детском загоне с гордостью. Тогда я невероятно удивилась, услышав такое. Просто жуть! Бедные дети, надеюсь, их спасут. Недавно вспомнила об этой истории и написала той приятельнице вновь. Она приезжала в дом буквально в прошлом году: ходили слухи, что он сгорел, и нужно было проверить. Оказалось, что за пожар приняли черный дым, ведь на дрова у родственницы не было денег и топить пришлось порубленной мебелью.
Загон все еще был там. И новые маленькие дети тоже.
А вот подруга другой моей знакомой, в Татарстане, получила наряд полиции домой за то, что приготовила на ужин рыбу. Младший из детей подавился костью, и вся семья в дружном порыве бросилась в машину, они невероятно быстро привезли малыша в приемное отделение ближайшей больницы, и не успела медсестра заполнить документы, как кость была вынута без каких-л ибо серьезных медицинских манипуляций. Вернув ровное дыхание ребенку и всей семье, они возвратились домой, грустно посмеиваясь. Подавиться костью! Надо же так. Под дверью их уже ждали сотрудники полиции.
Я так и вижу этих серьезных мужчин в форме, их фуражки и плотные черные казенные папки в руках. Тот, что чином помладше, кладет на папку листочек и начинает записывать. Мать плачет, отец уводит детей в кухню, дает планшет и обещает сколько угодно мультиков, только сидите тут. Полицейский вздыхает:
– А что поделать? Причинение вреда несовершеннолетнему. Надо разобраться: умышленно, неумышленно? Эти данные в соцзащиту передадим. Правила такие.
На Дальнем Востоке, даже в самой отдаленной его части, тоже есть и соцзащита, и полицейские. И все они были в гостях у родственницы моей приятельницы. С годами надобность в манеже не отпадает, всех все устраивает.
Женщине из Татарстана в итоге выписали штраф – 500 рублей. Небольшая сумма, но мне все равно за нее обидно. Мы с подругой достраиваем вымышленный диалог с полицейским: «Вы что, его еще и кормите? Мы таких сразу на карандаш берем. Вот если бы вы рюмочку коньячку на ночь в молоко подмешивали, чтобы лучше спал, мы бы вас поблагодарили и еще одно пособие выдали. А это что такое? Разнообразное питание? Придумали тоже».
В нашем чате стикеры со смеющимися животными, хотя следовало бы плакать.
* * *Во втором классе я позвонила матери из дома на рабочий телефон и 15 минут плакала в трубку. Мать перепугалась, потратила столько сил, пытаясь выведать, кто из членов нашей семьи умер у меня на руках, раз я так реву, и, узнав, что причина всего лишь в двойке по математике, обозвала дурой, но пообещала за оценку не ругать.
Возможно, я хотела провернуть подобный трюк и в машине скорой – раз за разом повторяла, как мне больно, плохо и тяжело из-за произошедшего. Алиса развеселилась и вообще была рада покататься на большой машине. Только я раскачивалась вперед-назад.
Я так виновата, так виновата, не знаю, как это произошло, как случилось, ничего не понимаю.
Один из фельдшеров, не тот, с ежиком, а второй, который делал укол и заполнял бумаги, сказал, что дети часто едят ядовитые растения. Чаще всего молочай. Он годами стоит в доме, и никто не догадывается о яде, пока его не поест ребенок.
– Обычно такие истории сильно плохо не заканчиваются, – добавил он.
У каждого свое представление о степени «сильноплохости», но эти слова все равно успокоили меня. Будто бы чужой провал уменьшает мой собственный. Если весь класс получил двойки, то конкретно твоя двойка не так уж страшна. Мы делим коллективную вину на всех.
Значит ли это, что все матери, чьи дети выкакали монетки, стоят в одном ряду с Голубкой, Сибирячкой и Сожительницей? Станет ли им легче? Станет ли тяжелее нам? Жаль, такие материи не прописаны в административном и уголовном кодексах.
Приехав в больницу, первый фельдшер хлопнул папкой с документами Алисы по стойке приемного отделения. Слова вообще всех фельдшеров мира могут быть сколь угодно утешительными, но они ничего не значат. Сейчас оценивать нанесенный вред и решать мою дальнейшую судьбу будут другие люди.
* * *Я сидела на скользкой коричневой кушетке, Алиса – на моих коленях. Прямо перед нами обшарпанная дверь, в нее вошел молодой врач, на ходу поправляя халат. Только что прошла вечерняя пересменка, и Алиса его первая пациентка. Он минуту собирался с мыслями перед монитором и, кажется, с трудом вспомнил пароль от больничного аккаунта операционки. Загрузившись, экран показал рабочий стол, как его оставил последний пользователь – с открытой страничкой в поисковике.
Предыдущий врач гуглил симптомы мочекаменной болезни.
Этот парнишка должен был определить «степень нанесенных повреждений». Я хотела убедить его не делать дочери ФГС и заключить полное выздоровление ребенка от антигистаминного препарата, промывания желудка и увеселительной поездки на большой белой машине с мигалками. Была уверена, что дочь ничего не обожгла. Но согласится ли со мной парень, вытирающий пот со лба уже второй раз за минуту?
Уважение к профессии врача заметно истрепалось. В ту первую самостоятельную поездку в метро, оформив страховые полисы в районе соседней станции, я вернулась на безопасном автобусе и принесла в детскую поликлинику у дома медицинские карты девочек. Там женщина, ставящая печати на справки, сказала, что к современным врачам нет должного почтения. Рассуждая, она поливала огромный цветущий спатифиллум, бумаги, все еще без печати, лежали между нами.
– Раньше перед приходом педиатра намывали полы в доме, угощали конфетками. Встретить врача в неопрятном виде было стыдно! – Женщина провела рукой по юбке, промакивая оставшуюся на ладонях влагу, и села к моим справкам. – А сейчас все только, – она взялась за пластиковую коробочку и стала агрессивно штамповать, – требуют, требуют, требуют. Никакого уважения.
Это правда. На самом деле мне ни капелькине стыдно за размазанную тушь и отсутствие прически. Меня беспокоит, что человек, с которым меня ничего не связывает, которого я вижу в первый и последний раз, о котором совсем ничего не знаю, будет выносить вердикт. Не Алисе, с ней в тот момент уже все было ясно: абсолютно здоровая веселая девочка говорила, пела, плясала, выпила пол-литра воды не поморщившись. Я посмотрелась в заблокированный смартфон, наслюнявила кончик пальца и провела под глазами, попыталась расправить волосы. Он вынесет вердикт мне.
Кажется, полы здесь уже чистые, но у меня в кармане как раз завалялась конфетка.
Влияние
1* * *Сериал «911: служба спасения», который я смотрела в день отравления Алисы, рассказывает о работе бравых лос-анджелесских пожарных, парамедиков, полицейских и диспетчеров. И это занимательно не только потому, что позже я сама встретилась с необходимостью вызова их российской версии, но и из-за героини. В пятом сезоне Дженнифер Лав Хьюитт – диспетчерка Мэдди Бакли – сталкивается, как окажется потом, с послеродовым тиреоидитом (это такое заболевание щитовидной железы). Женщина ощущает упадок сил, и ей все время кажется, что она не справляется с материнством. Удивительно, но вместо «да от чего ты можешь уставать, ты же весь день дома сидишь» партнер поддерживает Мэдди и отдает абсолютно все свободное время разделению забот о ребенке и, что не менее важно, разделению быта.
Героиня не понимает, что именно с ней происходит, и решает выйти на работу как можно скорее: может, любимое дело поможет влиться в ритм, встать в строй, быть бодрее, активнее и веселее? Конечно же, это только усугубляет проблему. Мэдди рассеянна, материнство ее больше тревожит, чем радует.
Никто из близких и друзей не говорит: «А раньше без стиральных машинок и памперсов растили, и ничего, справлялись же. Вместо этого эти странные люди поддерживают Мэдди, выслушивают, советуют специалистов и отдых.
Мэдди никак не легчает. Она решает уйти с работы и обращается к врачу. Он ставит ей последовую депрессию. Ура! Вот он, путь к исцелению. Только оказывается, что даже безусловной любви партнера, поддержки друзей и последних достижений фармакологии недостаточно для одномоментного излечения.
Однажды, купая дочурку, Мэдди на секунду отключается. Как бы засыпает, но всего на мгновение. Будто кто-то выключил и тут же включил рубильник. Этой секунды хватает, чтобы девочка начала уходить под воду. Вытащив ребенка, Мэдди несется в больницу, где ее убеждают, что с малышкой все в порядке: ни воды в легких, ни травмы головы. Но Мэдди уже ощутила это. Ощутила, что может случиться сбой. Нет, не просто «может». Он обязательно случится.
Раньше Мэдди не была уверена, способна ли дать ребенку все необходимое для выживания, а теперь знает, что способна нанести вред. О! Это особенное знание. Оно подтачивает и так хиленькую материнскую уверенность в естественности своей роли. Истончает ее. Делает настолько незначимой, что даже сама Роза Кеннеди[5] могла бы явиться с того света переубеждать тебя, а ты все равно не поверишь.
Мэдди оставляет ребенка партнеру и уезжает. Она бросает семью.