Раз сбой неизбежен, его нужно проконтролировать.
И дальше происходит невообразимое! Близкие, друзья и отец ребенка не злятся на Мэдди. Да, последний растерян и даже сбит с толку, но все равно общая риторика окружения звучит как «нужно дать ей немного времени, она разберется в своих чувствах и вернется».
Когда мою маму госпитализировали на месяц и отцу пришлось самому собирать меня с сестрой в школу, каждый вечер варить сосиски с макаронами и проверять, убрались ли мы в квартире, бабушка требовала от ее лечащих врачей как-то ужать нужное количество капельниц в меньшее количество дней. Мама отбирала телефонную трубку, и бабушка говорила уже ей: «Наташа, придумай что-то, а то ты вернешься, а он уйдет». Хотя госпитализация матери была запланированной, она предупредила всех учителей, распределила домашние дела между мной и сестрой, провела уроки по плетению косичек для отца.
Папа не ушел из семьи, конечно же. Он переживал за здоровье мамы, возил нас к ней каждые выходные. Но после этого, когда проблемы возвращались или когда подруги звали ее одну на Японское море, в Хэйхэ, на выходные, куда угодно, – она больше не уезжала.
Поэтому я так удивилась событиям сериала. А они оказались прологом к не менее интересной серии, в которой Мэдди проходит обследование в специализированной клинике, там ей и ставят верный диагноз, после чего лечение становится эффективным. В той же серии нам рассказывают истории других женщин, оказавшихся в похожей ситуации.
Осознанно или нет, но за последние годы я посмотрела десятки фильмов и сериалов о женщинах, которые облажались, но все равно продолжили жить. И все эти истории потрясают меня. Особенно тем, что в разделе жанров не указан тег «фантастика». А иначе как объяснить переданные зрителю посылы? Ведь выходит, что женщина тоже человек? Она может ошибаться, не справляться, а то и вовсе быть не приспособленной для материнства? Она может быть испуганной, неуверенной, растерянной. Она может не знать всего или вообще ничего не знать.
Кто-то другой, не тот, из чьей вагины ребенок выпал, может справляться лучше, и мир не рушится?
Оказывается, так можно.
Не обязательно взбираться на постамент, обливаться расплавленным золотом и застывать искореженной, искалеченной, разрывающейся от боли, но так ярко сверкающей фигуркой на всеобщем обозрении. Спина неестественно изогнулась, кожа пузырится и пахнет паленой щетиной, но ты терпишь, выдавливая жуткую улыбку. Все ради этой иллюзии, соответствия статусу.
Посмотрите:
я ма-а-ать!
После диффенбахии каждое первое воскресенье месяца я вставала чуть раньше. На кухне было по-утреннему свежо, а в детской тихо. Я ощущала что-то хорошее. Было приятно от одиночества, от времени, предоставленного самой себе. Мягкий апрельский свет вместе с небольшим утренним шумом улицы лились в окно. Лишь мусор на полу колол чувством вины, воспоминаниями о произошедшем.
Деньги на несколько контейнеров появились, но в ведрах и ящиках все еще было мало смысла, ведь никто, кроме меня, не знает, куда и что выкидывать. Я приклеила «заламинированные» скотчем самодельные информационные таблички с объяснениями. В то утро контейнер для макулатуры все равно пришлось дополнительно перебирать: муж забыл расправить и сложить коробки от макарон, а дети выкинули огрызки от яблок. Получившуюся стопку я обвязала бечевкой. Один раз принесла в центр сбора в пластиковом пакете и нарвалась на осуждающий взгляд.
Я допила первую кружку чая и сделала бутерброд с колбаской. На очереди самое простое: вложить друг в друга баночки от детских творожков и йогуртов, сложить стопками паучи – уже вымытые, я не ленилась весь месяц. Вкусный завтрак и восхищение самой собой: я даже пританцовывала.
В самом конце шумные этапы: почти все бутылки смял муж, осталась одна со вчерашнего вечера; потом звенящее стекло. Я выносила пакеты к входной двери и, проходя мимо детской, услышала шевеление – идеальный тайминг. Они просыпаются, а я уже закончила и готова накрыть завтрак. Пока дети ели, я еще раз просмотрела их вещички в комоде, будет что – занесем в контейнер «Спасибо».
Крышечки разделила на два пакетика и отдала детям. Сами положат в стеклянный ящик, а потом выберут в том же магазине полезные сладости. Ближайший пункт сбора вторсырья в пяти остановках, но я взяла девочек с собой – заодно погуляем, и не нужно будет два раза выходить. Трамвай долго не ехал, и руки устали все держать и всех ловить. Наконец прибыл наш транспорт с высоченным порогом. Остановка прямо посередине проезжей части.
Я держала под мышкой стопку упаковок от наггетсов, и мне казалось, будто все остальные женщины в вагоне смотрели на меня с осуждением. Может, они своих детей полуфабрикатами не кормят. Я и сама на них смотрела, разглядывала и гадала, сортируют ли они мусор. Одна из женщин поймала мой взгляд и сказала:
– Вы такая молодец! Я вот все никак не начну. – Она ласково посмотрела на девочку, сидящую рядом с ней, чуть старше Дианы. – Настенька как увидит мультик какой-нибудь про заботу о природе, так сразу спрашивает, ну почему мы так не делаем, а я просто не могу. Не успеваю!
Настенька улыбнулась моим дочерям и отвернулась к окну, а ее мама смотрела на нас чуть дольше. Я тоже смотрела на нее. Кожа светится изнутри, лучится. Женщина выглядела так, будто долго выбирала одежду для этой поездки, примерила несколько комплектов серег и остановилась на самых удачных. Погладила эти брюки, прошлась липким валиком по этой кофточке, сбрызнула духами эти волосы.
– Наверное, ваши дети вами гордятся, – закончила женщина и тоже отвернулась к окну.
Я посмотрела на своих детей. Диана выковыривала последнее содержимое ноздрей, а остальное уже давно съела: главная пострадавшая от ухудшающейся экологии, неизбежно влияющей на развитие еще в утробе. Алиса сползла по сиденью и протирала коленями пол, на который, кажется, кто-то харкнул: новое поколение, что и будет жить в загаженном мире, оставленном бессердечными ленивыми взрослыми.
Мы с женщиной вышли вместе. Они с дочерью быстро перебежали через дорогу и остановились у бака на краю тротуара. Женщина запустила руку в свой аккуратный рюкзачок и достала пластиковую бутылку с водой на донышке – дала допить дочери и выбросила. А городские дворники не вываливают мусор из этих баков на пол кухни, не перебирают, не моют и не сортируют. Я видела, как мусоровоз сгребает тщательно вымытые стаканчики из-под йогурта в одну кучу со звонким стеклом из соседнего бака.
Вечером того дня я орала на детей, потому что не выспалась, устала, разозлилась на мужа. Но еще я почувствовала, что посыпалась. Мое представление о правильной жизни хорошей жены и матери обратилось в песок и осело илом под ногами.
Оформить Диане инвалидность предложила ее психиатрка. Она сказала, это самое логичное, что можно сделать: дочь все еще не выносит частых прикосновений, долгого шума, не может следовать режиму дня, а значит, и посещать даже коррекционный детский сад. До сих пор ее речь понимаю только я. Ребенку требуется уход взрослого каждый час каждого дня, взрослый не может работать, а значит, имеет право на ресурсную и финансовую поддержку государства. Так я стала больше привносить в семейный бюджет (пенсия по инвалидности ребенка тридцать тысяч и еще десять неработающей маме), купила контейнеры и оказалась в реабе, с чувством вины и тапочками.
Если Алиса и диффенбахия – это сильный толчок, яркий всплеск, событие, выбившее меня из рутины, то Диана и аутизм – это и есть рутина. Долгая, постоянная, непрекращающаяся тревога и напряжение.
Под дверью жду дочь с очередного занятия. Другие женщины в другом конце коридора о чем-то говорят, и я подслушиваю, потому что боюсь, что на этот раз обо мне.
Ей ее не Бог дал. Она сама ее такой сделала.
Молодая женщина качает на руках младенца и рассказывает другой посетительнице, как в прошлый раз оставила малыша с мужем. Смеется-заливается! Муж не знал, можно ли двухлетке пельмени, и, чтобы не ошибиться, просто не покормил его, а потом заменил дневной сон мультфильмами и получил часовую истерику «без причины». Обе дружно хихикают над этими странными особями человека мужского пола.
Я прошу консультацию для меня, и психологиня вписывает наш разговор в свой методчас – просто по доброте душевной, для родителей программой не предусмотрены посещения специалисток. Промакивать глаза бумажным платочком я начинаю еще перед дверью. В кабинете начать с главного сложнее, чем в воображении.
– Алиса все больше понимает, она начинает задавать вопросы.
– Что спрашивает?
– Почему Диана так плохо разговаривает, она же моя старшая сестренка, а не я ее.
Психологиня недолго рассказывает о необходимости выдавать информацию строго по запросу и в доступной для конкретного возраста форме. Потом переходит к своему профессиональному опыту:
– Все по-разному решают вопрос братьев и сестер, тут нет правильного ответа. У меня есть семья, где родители сразу сказали второму сыну: ты будешь помогать ему во всем и всегда, на площадке, в школе, по пути от одного места до другого, потому что так в семье все устроено, ты обязан это делать, хочешь или нет. И он все принял, иногда вместо мамы приводит брата и вот тут сидит под дверью, ждет.
Я вежливо улыбаюсь, но не потому, что против такой организации жизни. Алиса, конечно, не виновата в том, что у ее сестры аутизм, но и жить так, будто сестры с аутизмом у нее нет, тоже не получится. Дело не в этом, просто именно сейчас мне не интересны конкретные родительские стратегии, и я говорю:
– Этот мальчик молодец, иногда только родители могут справиться с особенностями ребенка.
И психологиня подхватывает:
– С какими особенностями Дианы можете справиться только вы?
В горле булькает, и я тянусь к новому платочку.
– Ну, почти со всеми только я справляюсь. Или не справляюсь, я не знаю уже, если честно…