Я пыталась отписаться от всех мам с ежедневными рецептами быстрых черничных/яблочных/сливовых пирогов, с чистыми кухнями и зимовками в теплых странах, но их ники выжжены в моей памяти, обстоятельства их жизни я помню лучше и точнее, чем истории дальних родственников. Ввожу знакомые буквы и нижние подчеркивания, смотрю последние фотографии.
Женщины совсем не изменились, но рядом с каждой стоят какие-то другие мужчины. В комментариях сочувствуют недавнему разводу или радуются обретению новой любви. Каждая новая любовь несет еще одну беременность. В постах о переезде и отказе от алиментов («я всегда знала, что рожаю для себя») они пишут одно и то же: «На самом деле за идеальной картинкой скрывается…», хотя картинки для этого признания стали еще идеальнее. Теперь новость о беременности снимают с дрона, стоя у обрыва в зеленой ирландской тиши или на собственной огромной ферме.
Когда я носила Диану, самым модным было заключить контракт на роды в дорогущей клинике. Снимать видеообзоры: вот в такой палате мы будем лежать, вот телевизор и личный холодильник, вот бокс для встречи с родственниками. Теперь у всех домашние роды. Инстаграм[6] выдает в рекомендациях прямой эфир. В темной комнате горит лишь один торшер, с маленькой цветной колонки проигрывается вой китов. Большую часть кадра занимает надувной бассейн, в нем сидит женщина. Я замечаю ее, только когда приходит схватка и женщина вскрикивает. Она встает на колени и опирается на бортик бассейна, выгибает спину, снова кричит. От сильного давления бортик проминается, раскачивающаяся вода вот-вот выплеснется на ковролин, но роженицу это не беспокоит. В кадр входит вторая женщина, садится рядом с бассейном и что-то приговаривает. Что-то утешительное. Ни на кого не орет санитарка, никому не режут влагалище, никого не выдавливают, стоя на маленьком стульчике.
Занимательная комбинация анатомических, антропологических и исторических фактов привела человечество в точку, где мы по большей части исторгаем из себя детей как примитивные животные, но потом принимаемся растить их как высшие существа. Но вряд ли деньги или мода избавляют от страха за жизнь ребенка. Когда выбегаем в магазин прямо у подъезда на пять минуточек и оставляем малыша (спящего! крепкий дневной сон!) одного дома. Когда заходим в душ или туалет. Когда увлечены сериалом во время готовки – рядом шкварчащая сковорода, полная кипящего масла, что вмиг разъест нежные детские ручки. Когда покупаем игрушки на батарейках и вещи на завязочках. Когда открываем окно.
Разве мы не играем со смертью еще в тот момент, когда выталкиваем головку дитя силой своей диафрагмы? А может, когда сгусток клеток только начинает превращение в плод?
Иные из нас никогда не видят хода этой игры, и их улыбки ничто не мрачит. Кто-то подходит к опасной грани проигрыша и от этого еще больше ценит каждый день беззаботной жизни. А некоторые отдали смерти свое самое ценное и никогда не станут прежними.
Сибирячка хотела как лучше. Чтобы без скорой помощи и долгих объяснений – как же так вышло, почему ребенок обжегся, почему его не обложили поролоном и не заставили сидеть смирно до совершеннолетия. Наличие других детей, а у Сибирячки их трое, помимо умершего мальчика, станет не доказательством хоть каких-то знаний о материнстве, а поводом сомневаться в способности женщины вообще заботиться о другом существе.
Она сказала, что в ту ночь легла спать рядом с мальчиком. Она заботилась о нем, она любила его и старалась вылечить. Но, проснувшись, увидела, что ее малыш мертв.
Сама я никогда не видела мертвых детей где-то кроме фотографий – с войны, например. Мамин брат умер в младенчестве, но это произошло задолго до моего рождения, так что я видела лишь фото младенца на выпуклой фотографии, вмонтированной в памятник с ангелочком на верхушке. У моей бывшей коллеги умерла дочь от врожденной болезни, но тогда я уже переехала и смогла пособолезновать лишь онлайн. А еще дочь соседей по одной из военных квартир родителей «сгорела» от высокой температуры, мне было семь, а ей три, я ее не знала, конечно же. На детских похоронах я, к счастью, никогда не была.
Отчасти, спустившись сюда, начав этот перебор событий, я хотела перестать бояться смерти своих детей. Проговорить ее возможность и отпустить страх. Но, одергивая ребенка от края дороги под рев проносящейся машины, я до сих пор холодею и вижу секундную вспышку из ужасных картинок: визг шин, кровь от ушка по тоненькой шее, мой собственный крик. Со дня отравления диффенбахией прошло чуть больше трех лет, а я все так же немею от детских шалостей на очередной прогулке. Вот только обе мои дочери рядом, а Голубка никогда не увидит, какой бы выросла ее малышка. Троих детей Сибирячки изъяли, на нее саму завели дело о непредумышленном убийстве, а я собираюсь на семейный пикник. Сожительница всю жизнь проведет под дверями реабов, только там ощущая себя в безопасности, а я вчера весь день решала, стоит ли все-таки покупать «яйцо Кислинг», если уже есть «чулок»[7].
Я склоняю голову перед проигравшими, но не потому, что не хотела победы, а потому, что вообще не хотела этой игры.
Парнишка из приемного отделения больницы признал свою некомпетентность в вопросе отравления ребенка ядом комнатного растения и отправил нас с Алисой к лору. Отоларингологом оказалась женщина средних лет, чей младший ребенок однажды засунул в нос камешки кремния (из обожаемой коллекции старшего брата), а старший проглотил четырех желудево-спичечных жуков (из детсадовской поделки младшего). И хотя наличие дома камней, желудей и спичек не так преступно, как горшка с ядовитым цветком, мы друг друга поняли. Женщина осмотрела Алису, заключила отсутствие ожога в полости рта, а значит, исключила и ожог пищевода.
Таня Коврижка, [10.08.2020 22:14]Фгс не будетТаня Коврижка, [10.08.2020 22:14]Скоро мы домойМаксим, [10.08.2020 22:16]ХорошоТаня Коврижка, [10.08.2020 22:17]Минутное голосовое, в котором я уверяю мужа, что сама не отказывалась от обследования; клянусь, что это врачиня посчитала ФГС излишней процедурой; зачитываю выданную справку.Максим, [10.08.2020 22:20]Я не сомневалсяТаня Коврижка, [10.08.2020 22:21]Мало лиВыйдя из больницы, я долго пытаюсь вызвать такси. Это крыло больницы только на прошлой неделе перестало быть ковидным диспансером, о чем не все водители знают и отказываются приезжать на вызов от Филатова. Одновременно звоню в отдел полиции, тороплюсь донести незнакомому мужику весть о здоровье своего ребенка. Мужик не берет трубку.
Максим подсказывает отойти от больницы к ближайшему жилому дому и вызвать такси от подъезда. Я подзываю Алису, которая от скуки в свете больничного фонаря устроила театр теней. Она подпрыгивает на месте, бежит ко мне слишком быстро и неуклюже – спотыкается, падает и проезжает нежным пухлым личиком по бугристому асфальту.
Десятки падений с горки обошлись конфеткой и пластырем с Микки-Маусом. Десятки падений дома – конфеткой и дополнительной серией мультфильма. Одно неловкое сообщение об очередной «побитке» ребенка, и вопрос закрыт. А что делать теперь? Кажется, если бы я взяла в руки смартфон, Телеграм выдал бы уведомление «Лимит извинений исчерпан».
Мы возвращаемся в приемное отделение разбираться, где в этом кровавом месиве глаза, нос и рот.
Слушаю и слушаю голосовое с объяснением, почему ФГС не будет, пытаюсь припомнить – зачем я вообще оправдывалась?
Еще дома, полностью собрав лист диффенбахии, я вошла в детскую комнату и увидела будто бы абсолютно здорового ребенка. Противоаллергенный препарат подействовал, и Алиса болтала на своем детском с дядями в таких интересных синих куртках. Один дядь улыбался ребенку и тут же говорил, что по протоколу нужно сделать промывание желудка.
Я хотела отказаться.
Подумала, что и сама могла бы дать дочери Супрастин, напоить водой, собрать лист и, убедившись в его целости, никому ничегоне говорить (после звонка из полиции в этой мысли только укрепилась). Какое мне дело до протоколов других людей? Кажется, я была готова зафиксировать свое безразличие к унифицированной системе экстренной помощи письменно, хоть и чувствовала себя не совсем уверенно, но муж решительно, и его решительность была явно больше моей, произнес:
– Давай не спорить с врачами. Только не теперь.
Действительно, только не теперь.
Муж не может обвинить меня в том, что я плохо выносила, неправильно родила и мало кормила: ничего из этого он не может выполнить физио логически и не станет давать советы там, где сам несведущ. Но он знает, как находиться с детьми в одном пространстве и не дать им умереть, отравиться или покалечиться. А я, очевидно, не знаю. Вчера еще знала, сегодня – нет.
Вчера еще могла спорить с педиатркой, которая прописывала лечение отварами из кореньев. Вчера еще могла тайком от медсестер выкидывать Арбидол и врать, что ребенок его принимает, конечно, мы выполняем план лечения, вы что. Вчера еще могла требовать смены лечащего врача-невролога, потому что он выписывает ноотропы вместо препаратов с доказанной эффективностью.
Но не теперь.
Даже интересно, как медсестры смотрели на меня, вносящую орущую Алису в больницу вновь? Тогда я не подняла головы. Вообще ни с кем не смела встречаться взглядом. Обмыв малышку и обработав пусть и обширную, но все же просто ссадину, я понесла ребенка к соседнему жилому дому. По пути дозвонилась до полицейского. Начался дождь, и через полчаса мы уехали на очень дорогом такси.