– Да.
– Но почему?
– У нас дети.
Была еще розовая традесканция, из куста три длинные плети. Уже перед моим уходом хозяйка цветка отрезала от каждой плети по отростку, завернула срезы в мокрую тряпочку и в пакетик. Сказала, что ей нужен кусочек дома на новом месте.
Перед Новым годом она рассказала в связавшем нас чате об этой традесканции. Написала, что улетела тем же вечером и, когда, оказавшись в Аргентине, развернула тряпочку, ростки пустили корни.
Жизнь не медлит, чтобы случиться.
На фото подросший куст на красиво сервированном рождественском столе. Традесканция, которую я забрала, умерла через месяц. Как и бегонии студентки, уехавшей в Батуми. Цветам нужно больше, чем солнце и земля. Женщины оставили их, потому что не могли это «больше» дать. Но кто сказал, что я могу?
Впервые я спустилась в метро одна в 24 года. Примерно через месяц после переезда в Петербург. Алиса была чуть младше девочки, которую сбил Сапсан, дочери Голубки. Кажется, я вообще впервые с последних родов оказалась в одиночестве, но все равно не ради своей радости – оформляла местные полисы на всю семью.
Многие станции петербургского метро похожи на большой концертный зал, и Новочеркасская именно такая. Она собирает исполнителей и зрителей аж с двенадцати спусков: людские ручейки сливаются под Заневскую площадь и находят единственный выход – вход. А там потолок – бетонный светящийся купол и тяжелые желтые лампы – под ним мозаики, картины, барельефы. После бетонного перехода-кишки этот свет и красота ослепляют.
Конечно, я знала и раньше, как выглядит метро. Я же смотрела фильмы о Нью-Йорке и туристические ролики о Токио. Но я не знала, как метро ощущается, как метро пахнет и звучит.
Клацанье турникета, стук каблуков по плитке, треск автомата для пополнения Подорожников и пиканье бесполезной металлорамки сливаются в уродливую, но все же мелодию. Фоновая музыка, под которую моя героиня становится на ленту эскалатора, устремленного глубоко под землю. Едет-плывет. Как примадонна. Будто у подножия движущейся лестницы ждут зрители, вот они, столпились по разные стороны платформы, а центр – для нее. Смотрите! Это она, женщина, выбившаяся в люди. Не обращайте внимания на лакированный черный пуховичок, купленный еще на втором курсе университета в Хабаровске, начать заботиться о себе сложнее, чем пересекать границы регионов. Смотрите в ее лицо. Одухотворенное лицо. Сейчас споет!
Тетя в будке между лентами эскалатора смот рит неодобрительно. Лицо женщины, выбившейся в люди, меняется с оперного на мышиное. Мелодия метро превращается в треск, лязг, гомон. Уставшие люди проходят мимо, у каждого своя партия, и ни одна не заканчивается счастливым финалом. Все скукожилось, свернулось. Певица встала в рядок со всеми.
Когда вагон метро приблизился, я почувствовала себя странно. Стала прилагать усилия, чтобы оставаться в сознании. Будто бы если я хоть на долю секунды расслаблюсь, то упаду на рельсы. Не прыгну, а просто зашатаюсь и упаду.
Это похоже на головокружение, но более осо знанное. Лунатизм, но не во сне, а наяву. Так ведь бывает?
В истории Голубки есть все объясняющая деталь – наушники. Вероятно, она уже наслушалась мелодии улиц, узнала, как звучит шорох колясочных колес по тротуару, спела свою песню не единожды и в этот раз просто надела наушники. Про них журналистам сказала одна-единственная очевидица. Охранник о наушниках не говорил, я сама прочитала следующим утром. В тексте статьи мне представлялись белые вкладыши, но если слово «наушники» вставляли в заголовок, то перед глазами вставали здоровенные Маршалы.
На самом деле наушники могли быть полностью выдуманы женщиной с тканевой тележкой с маленькой железнодорожной станции. Разве в невнимательности молодых людей не обвиняют наушники? Так делает моя мама, например.
Всем важно знать, почему же Голубка не увидела красный сигнал светофора. Будто бы обязательно должна быть четкая, логичная причина. Но ведь она могла строить в голове список покупок, думать, как выплатить кредит, переживать за здоровье отца. Могла просто странно ощущать себя возле железнодорожных путей. Вроде бы сделаешь шаг вперед, и вот она, смерть, а вроде бы и не сделаешь никакого шага. Зачем вообще? Все же в порядке.
Свой страх перед вагоном метро я чувствую до сих пор. Может, это связано с одним из бесчисленных ментальных расстройств, что у женщин диагностируют намного реже, чем у мужчин, списывая все на нашу нежность и мнительность. А может, это мои индивидуальные нейроотличия. Я не знаю. Как практически все матери вокруг меня, даже обращаясь к психологу, я не говорю о таких вещах.
Никто из нас не придет к врачу, чтобы рассказать о сложнообъяснимом то ли страхе, то ли мечте случайно упасть под поезд. О том, что, появись перед ней монстр из фильма «Тишина» или кликер из «The Last of Us», она, скорее всего, будет бороться с желанием заорать. Заорать в полный голос, но не от страха.
Боязнь потерять концентрацию и вместе с тем навязчивое желание сделать это. Сбросить весь тот груз ответственности, что несешь с детского возраста как дочь, старшая сестра, а затем жена и мать.
Ресурс не безграничен. Когда-то должен случиться сбой, и как было бы хорошо проконтролировать и его.
Контролируемый сбой. Контролируемое падение.
На платформе меня окружили такие же матери, дочери, сестры, жены, подруги. Мы с опаской и вожделением смотрели на рельсы.
Такое слишком сложно объяснить даже самой себе. А значит, Голубку подвели наушники.
Мой мир – женский мир. Поликлиника, больница, реаб, развивашки, детсад, ярмарка изделий ручных работ на районе, фестиваль сенсорной интеграции в центре, МФЦ и все-все магазины утром буднего дня. Мужчины здесь появляются лишь изредка: выглянет какой-нибудь заведующий отделением, начальник сектора или вообще – директор. Мы все напряжемся на секундочку, ответим, скажем «что ему надо, потерял он что или ищет кого», но как только мужчина скрывается за дверью – все о нем забывают. Можно дальше жить свою жизнь.
Это немного успокаивает. Женщины вокруг делают повседневность приятнее, стабильнее, комфортнее. Хотя, если призадуматься, если прямо глубоко нырнуть, есть битое стекло в этом песочке.
Вот я говорю с педиатркой в поликлинике, с продавщицей в Пятерочке, со швеей в ателье. Рассказываю о рождении моих детей, что они любят есть на завтрак и ту смешную историю, как Диана порвала штаны, бегая на площадке с мальчишкой наперегонки. Все эти истории всем этим женщинам. Уже на пути к дому приходит сообщение от Алены: «Привет, как ты?» – и я отвечаю просто «норм, а ты?». Время пустой болтовни закончилось, сейчас придется тащить коляску по узкой лестнице, и всего полтора часа до приезда Макса с работы – нужно готовить ужин. К счастью, подруге развернутый ответ и не был нужен. Она записывает длинное голосовое о новых «задержках на работе».
После ужина я пишу в родительский чат детсада Алисы, что она поправилась и придет в понедельник, составляю список покупок на завтра – по выходным Макс делает большую закупку в Ленте, обсуждаю с ним и список, и мемы. Только когда дети уложены, я открываю наш с Аленой чат и включаю голосовое.
– Кажется, разведутся, – рапортую мужу.
Он хмыкает:
– Там еще прошлым летом, помнишь, когда мы вместе на Стрелку ездили, все было ясно.
– Ну, боль-то это не уменьшает. – Я пытаюсь по выражению лица определить уровень его обесценивания чужой проблемы и все же решаюсь сказать: – Наверное, нужно к ней внепланово съездить. Поддержать.
Он говорит: «Езжай», но уже отвернулся, и я не понимаю, было это с обидой, равнодушием, злостью, пониманием.
Я стала искать себе хобби и кружки по интересам – общение, для которого не нужно отпрашиваться. Но есть проблема. Когда приходишь в новую компанию, не стоит рассказывать о детях. Вокруг такие же женщины, возможно, у них тоже есть сыновья и дочери, но и они пришли сюда для того, чтобы о них не говорить. Это вроде само собой разумеющегося и очевидного правила хорошего тона. И вот мы сидим в круге и говорим о погоде, о каких-то мелочах, снова просто болтовня, пустой треп ни для чего.
Круг полураздетых женщин, сидящих на полу между серебристых шестов. Я не смогла заниматься пол-дэнсом. Ни один разговор не стоит этих синяков по всему телу.
Круг полураздетых женщин, но на этот раз близится нагота не всего тела, а преимущественно снизу. Тверком я занималась достаточно долго, но это слишком нравилось мужу, поэтому захотелось бросить.
Круг кокетливо одетых женщин с вином в одной руке и кисточкой в другой. Оттуда меня почти что изгнали. Печаль и усталость не лучшие собеседники, а я не смогла стать более позитивной за пару посещений. Я приходила в застиранных футболках и не понимала, почему не могу тупо накидаться, испачкать холст и шатаясь направиться к дому.
Круг полностью одетых женщин, в застиранных футболках, склонившихся над глиной. Дети ревели, когда узнали, что вечерами я ухожу лепить куличики без них. Мне нужно было выбрать: или скрывать получившиеся работы от детей, или бросить кружок лепки.
Лучше всего удалось зацепиться в Книжном клубе. Я рассмеялась, когда впервые зашла в забронированный организаторками зал бара – посередине стоял огромный круглый стол. Буквально – круг из женщин. Одетых совершенно по-разному и совсем по-разному ведущих беседу. На первой же встрече одна женщина сказала:
– Я знаю это, потому что у меня есть дети. Сын и дочь-подросток…
Когда читали книги, в которых у героев были дети или что-то происходило с детьми, я понимала, что у меня есть не просто жизненный опыт, а настоящая экспертность. Я могла говорить о детях, о чувствах матери без стеснения. Это были лучшие вечера. Когда мы обсуждали «Голландский дом», одна из участниц рассказала, что оставила ребенка бывшему мужу после развода и уехала строить карьеру в другой город. Когда читали «Дистанцию спасения», я рассказала о диффенбахии.