– Ты не кипятись, – Вадим топтался неуверенно. – Ребята дурью маялись, подумаешь…
– Это – дурь?! – тыкал в гневе пальцем Кузьмич. – Мы по две смены за станком стояли, в цеху спали, чтоб этих слов тут – не было! а сколько наших полегло?! Рейхсканцелярия! как у тебя язык-то повернулся?!..
– Ну извини, Кузьмич, – виновато скривив губы, Вадим потупился. – Вылетело не подумавши. С кем не бывает…
– Бывает! если нету совести, – видя раскаяние напарника, Кузьмич немного угомонился, но оставался строг и насуплен. – Тут один дежурил до тебя – его работа! У, вражина лютая… Пять минут его послушаешь – и не поймешь, в оккупации ты или где. Все книжки про фашистов читал…
– Уговорил, – мотнул головой Вадим. – Где твоя краска? и еще кисть надо.
– Что, отцову машину красил? – веселым мотыльком порхнула из подъезда Иришка и плюхнулась рядом с Вадимом на скамейку. – Ффу, чем от тебя пахнет?
– Ракетное топливо, – Вадим сжал измазанные пальцы в кулаки. – Очень ядовитое, железо прожигает. Была чрезвычайная ситуация…
– Хорош заливать, космонавт. Я б тебе и керогаз не доверила, а то полдома разорвет. Что ты звонить удумал среди ночи? Ты больше так не делай. Ладно?
– А че, я их спугнул?
– А вот это не твое дело, ты еще сопливый их пугать, – недовольно встала Иришка.
– Ир, прости, я отравился! – завопил Вадим, в раскаянии размахивая руками. – Я этих… паров надышался! я не соображал!
– Токсикоман, – обронила она милостиво, но сесть обратно не соблаговолила.
– Ирааа, ты королева пятнадцатого дома!!
– Ну, соври еще, у тебя начало получаться.
– Да здравствует Ира Пилишина! Все голосуем за Пилишину!
Дверь балкона открылась, и выглянуло все то же брылястое мучнистое лицо в очках-лупах, с лиловым заскорузлым ртом, словно обсохшим ядовитыми слюнями:
– Сколько можно орать, покоя нет! Я сейчас позвоню! Весь рынок у нас прописался!
– А вас, – возвысила пронзительный голос Ирка, – никто не спрашивал!
– Шалава безродная! – пролаяла голова.
– Сам алкаш! – заводилась воодушевленная Ирка.
– Поживи с мое!
– Спасибо, обойдусь!
Вадим, самозабвенно закинув стриженую башку, заулюлюкал по-индейски, стуча указательным пальцем вверх-вниз по оттопыренным губам, потом вскочил, схватил Иришку за руку и потащил от подъезда. Она не унималась, упиралась и выкрикивала:
– А твоя старуха – ведьма!..
– Кончай. Береги нервные клетки.
– Никаких клеток не хватит, – фыркала Ирка, охорашиваясь и мало-помалу остывая. – Полон дом уродов. Я уеду отсюда! Меня в казино звали. Там такие бабки…
У ларька Вадим затормозил, широким жестом пригласив Иришку выбрать угощение из выставленных за стеклом лакомств. Она задумалась, нахмурив бровки и закусив зубами ноготь, а из остановившейся со скрежетом неопрятной и битой «копейки» с умилением выглянул давешний смуглый качок—громко чмокнув щепотью из толстых маслянистых пальцев, он метнул в Иру воздушный поцелуй и сложил губы куриной гузкой. Сидящий за рулем черныш согнулся и высунул голову на длинной кадыкастой шее, улыбаясь Вадиму обоймами белых огромных зубов. Ирка смущенно захихикала и сделала подъехавшим «привет-привет!» ладошкой, а затем подцепила под локоть сморщившегося Вадима и увлекла его подальше от ларька.
Она очень красиво грызла рожок с мороженым, похожий на факел олимпийского огня в серебристой фольге, облизывалась и хохотала, даже сбиваясь с шага и приседая, пока Вадим взахлеб рассказывал о своем секретном объекте – он взмахивал мороженым, изображая то надутого начальника объекта, то как он сам шел по тоннелю с фонариком, напряженно оглядываясь по сторонам, как попал ногами в лужу, как рапортовал и козырял.
И легкая, простая музыка лилась из динамика на ларьке, и юный, ломкий голос пел песню о поп-любви.
Солнце вырвалось из пелены и засияло во всю мощь, улица светилась витринами и улыбками рекламных щитов, и казалось, все глазеют на Вадима с Иркой – их провожали и сальные внимательные мужские взгляды из-за отливающих черно-синей тонировкой ветровых стекол, и возмущенные оглядки нравственных тетушек, и неприязненно-холодные, неподвижные взоры стариков за пыльными окнами, чего-то давно и тщетно выжидающих, как ящеры в засаде.
Небо вновь начало заволакивать дряблыми, низкими серыми тучами. Дома и улицы покрыло тусклой тенью, как слоем пепла, и даже краски поблекли, будто панораму мира кто-то перевел в черно-белое изображение.
Серый человек в дедовской кепке и старомодном пальто наблюдал за миром спокойно и осторожно – стоя у давно не мытого, треснутого окна, он слегка отодвинул двумя пальцами полуистлевшую гардину и смотрел в захламленный двор-колодец, тщательно ощупывая его углы острым взглядом. Одна фрамуга до половины была заклеена желтой от старости газетой, но Серого не смущала узость поля зрения. Ему хватало и небольшого просвета в окне, чтобы убедиться – двор спокоен, даже мертв. Проржавевший остов легковушки без дверей и стекол, железная бочка с захрясшим гудроном, груда битого кирпича и отколотого вместе с цементом кафеля, расщепленные обломки досок, выброшенные из окон пакеты с мусором – непролазная свалка.
Звуки города доносились сюда глухо и слабо. Подняв глаза к бесцветному небу, натянутому между жестяными желобами по краям крыш, Серый чуть прищурился, вслушиваясь: издали донеслись неровные, протяжные громовые раскаты. Они нравились Серому, он их приветствовал чуть заметной злобной улыбкой.
Когда он отошел от окна, занавеска обвисла, и щель сузилась до минимума. Тот свет, что вяло лился из окна, подчеркивал полную разруху в помещении. Выцветшие обои в нелепых крупных лилиях были ободраны, обнажая подклейку из таких же ржавых старых газет, что на окне; доски пола кое-где выломаны, видны темные брусья поперечного настила. На полу сор и бесполезные вещицы – растрепанные и растоптанные книги, расколотая чашка, облезлая женская шапочка. Диван изорван, как если бы его терзала сотня кошек; торчат пружины.
Взяв древний гнутый стул, Серый старательно утвердил его на дырявом полу у голого стола, где стоял реликтовый приемник с затянутым тканью динамиком, бессмысленно выпученным глазом индикатора и круглой ручкой настройки под полукругом поисковой шкалы.
Серый манипулировал с приемником неторопливо и уверенно. Хотя глаза его оставались пристально-бесчувственными, лицо невольно выдавало нетерпение и даже слабые порывы раздражения. Что-то не поддавалось его усилиям; он снял кепку и пригладил прямые светлые волосы, затем продолжил свою настойчивую возню. Щелчок. В глазах Серого отразился медленно разгоревшийся зеленый огонек индикатора, и прищур век стал довольным. Удалось.
Удача прозвучала скрипом эфира и неразборчивыми голосами, которые пробивались из динамика возгласами, бормотанием, сладким мурлыканьем – но рука поворачивала регулятор, стрелка ползла по облупившейся от древности, едва читаемой шкале, горевшей изнутри беспокойным оранжевым светом. Марш, бряцанье литавр. Затем – голос, без выражения и довольно редко повторяющий вдали одно-единственное слово, как зов маяка, что-то вроде «Контерт… Контерт… Контерт…»
– Да, да, – прошептал Серый, почти приникнув к динамику и облегченно закрыв глаза.
– Гут, – сухо отрезал голос. Затем он принялся с паузами выговаривать числа: «Сем тысач шестсот сорок два. Тысача нолль двенатцат. Нолль двести нолль четыре…»
Серый лихорадочно записывал вслед за голосом, иногда морщась от помех, перебивающих неживые слова из динамика.
– Повторите с ноль пятьсот. Да. Понял.
Приемник запел под ретро-музыку женским голосом, соблазнительным и ласковым. Серый что-то быстро вычислял, вычеркивая и дописывая на своей бумажке, затем беззвучно прочитал итог. Лицо его смягчилось и разгладилось, насколько это может сделать презрительная и высокомерная маска. Надев и аккуратно оправив на голове кепку, он встал и спрятал листок в карман пальто, потом огляделся, подыскивая предмет потяжелее. Приемник продолжал петь мяукающим голоском, обещая нечто сказочное. Серый поднял его шнур, дохло свисавший к полу и никак не связанный с розеткой, дернул, потом рванул резко и сильно – шнур оторвался, но приемник пел и заливался нежным женским смехом.
Комната поплыла по кругу; облезлые лилии, страницы рваных книг, витки пружин настойчиво лезли, выпирали, громоздясь и искажаясь. Глухой неясный голос сильно произнес, подавляя женское пение: «Ты призван, призван. Ты призрак! Приказ… приказ…»
Серый выбрал из кучи обрезок дюймовой водопроводной трубы с коленом, похожий на клюку, замахнулся и обрушил его на лакированный корпус. Приемник крякнул, музыка оборвалась, и дамочка с неженской яростью заголосила: «Швайне! Фер-флюхте швайне!!», но тут новый взмах и треск заставили ее умолкнуть. Весело оскалившись, Серый крушил и крошил приемник, пока не сбросил его дребезги со стола. Откинув трубу и отряхнув руки, Серый коротко и церемонно поклонился на прощание и вышел, со стуком открыв дверь ногой.
Обшарпанный подъезд встретил его уходящими вниз крутыми лестничными маршами; на одной из площадок к нему повернулись, неприятные лица трех курящих парней с банками в руках.
– Уууу. Здорово, мужик.
Лицо Серого осталось вежливым и бесстрастным; он лишь поиграл пальцами правой руки. Слабо, далеко послышалось недавнее пение и женский смех. Последовала вспышка, лестница перевернулась и косо встал потолок.
Серый не спеша спускался дальше по лестнице, а двое парней нагнулись над третьим, с трудом поднимающим от пола разбитое лицо. На ниже лежащей площадке Серый чуть замедлил шаг и полуобернулся:
– Вы что-то хотели сказать? – пальцы разминались, словно сгоняли с себя онемение от тяжелой работы.
– Н-нет, – упавший сплюнул кровью.
– Я так и думал, – Серый исчез за ступенями.
Это был частный сектор – череда деревянных одноэтажных домов с шиферными крышами уголком, порой с резными наличниками на трех окнах, по-деревенски глядящих на улицу. Через заборы перевешивались облетающие яблони, брела от колонки бабушка с ведром, из квадратного выреза в подворотне выглянула рыжая кудлатая дворняга.