– Поймал? – с хитрецой спросил Кузьмич, заваривая чай, когда растерянный напарник вернулся из тамбура.
– Там кто-то был, – шепнул Вадим, словно боясь, что его услышат.
– Был, не был, тебе что за беда? – Кузьмич выглядел равнодушным, но при этом как-то прятал взгляд.
И снова снаружи – приглушенный рокот мотора, опять шорох подошв и невнятные разговоры.
– Это ж целая банда! две бригады! – проговорил Вадим панически, не зная, куда кинуться. – Ползавода сопрут, как потом отчитываться будем?!.. Кузьмич, запирай на замок, гаси свет! Отсидимся. Я сейчас позвоню!
Вадим взялся за телефон.
– Алло, милиция? – спросил он, когда после недолгих гудков на том конце сняли трубку. Кузьмич молча усмехался, будто его ничего не касалось, и не ходили по заводу воры.
– Заводоуправление, Мелехов у телефона, – ответил четкий мужской голос. – Говорите.
– Извините, – Вадим бросил трубку и, чертыхаясь, повторил набор, губами проговаривая: «Ноль, два!»
– Алло, это милиция?!
– Прекратите шутить, – отрезал голос. – В военное время за такие шуточки наказывают по всей строгости.
– Это пост охраны! – выкрикнул Вадим. – Дежурный Калюгин! На территорию проникли…
– Плохой вы дежурный, товарищ Калюгин, – в голосе появился оттенок презрения. – Посторонних на заводе нет. Несите службу и не отрывайте от дела занятых людей.
Щелкнул контакт, связь прервалась. Вадим выпучился на Кузьмича:
– Ты… почему не сказал, что завод работает?!
– Кому работает, кому и нет, – уклончиво ответил Кузьмич. – С Мелеховым говорил?
– Кто такой Мелехов?
– Главный инженер. Жесткий мужик; ты в третий раз его не беспокой – костей не соберешь. Он в ночную смену старший.
– Дурь какая-то. Чего-то он мне про военное время понес… Заказ оборонки, что ли? А шеф завод на снос купил.
– Заказ, заказ, – покивал Кузьмич, – большой заказ. Время-то какое, сам знаешь.
– Тогда тем более надо пройти по заводу, – приободрившись, Вадим шагнул к выходу. – Если положено, то надо. Покажем, что мы не чаи гоняем.
– А я бы не пошел, – предложил Кузьмич свой вариант. – Если Мелехов на аппарате, значит и смотреть нечего.
Вадим спорить не стал, но поступил по-своему.
На заводском дворе было не черным-черно, а как-то тускло, словно ночное мерцание города отражалось от низкого облачного покрова, и тот излучал рассеянное серовато-синее свечение, поглощая тени и размывая контуры. В этих расплывчатых потемках шла к цехам очередная группа ночной смены. Матовые стекла некоторых цехов тлели слабым светом, будто в цехах горели свечи, а не лампы – но свет этот был мутно-голубым, газовым. Завод освещался не ярче, чем кухня – одной горелкой на плите. Мимо Вадима протопал, поспешая, какой-то работяга—тень промелькнула, и все. Но, пройдя на несколько метров вперед, человек остановился – зыбкий, теряющийся в тусклом свете окон.
– Браток, закурить не найдется? – голос был шуршащий, глуховатый.
Вадим достал пачку, протянул. Почти невидимая рука метко и беззвучно вытянула сигарету. Чиркнула и зашипела спичка. В быстро погасшем огне на миг проступило серое, высохшее лицо с провалами глазниц.
– Американские, «второй фронт»? – пустив дым, спросил рабочий.
– Коля, опаздываем, – позвали рабочего издали. – Все бы тебе перекур; гляди – бронь снимут.
– Спасибо, друг, – обронил рабочий, уходя. – За мной не пропадет.
Вадим, изумленно озираясь, шел сквозь сине-серые потемки, ориентируясь по окнам корпусов. Немой и глухой вечером, ночью завод ожил – доносился лязг металла, визг фрезы, уханье пресса, но звуки гасли, как в тумане. Вадим походя заглядывал в открытые ворота цехов – в неярком освещении виднелись тумбы станков, у каждого стоял рабочий. На заводских путях по-великански сипел черный паровоз; безликие фигуры грузчиков перекладывали в вагон с тележки тяжелые ящики.
– Товарищ Калюгин? – раздалось вдруг прямо за спиной. Вадим поспешно обернулся и увидел мужчину в старомодном костюме и темной кепке – «восьмиклинке». Лицо подошедшего почти скрывала тень козырька, но голос звучал твердо, и Вадим узнал человека по голосу.
– Вы – Мелехов?
– Так точно. Николай Матвеевич меня зовут. Продолжайте обход, я пройдусь с вами.
– Вижу, вы у нас впервые, – заговорил главный инженер по дороге. – Я нашел вашу фамилию по табелю. Кузьмич ввел вас в курс дела? проинструктировал?
– Ну… да. Показал завод. Но не сказал, что есть ночная смена.
– Он умеет помалкивать. Надежный человек. И превосходный токарь, должен заметить. Когда придет время, возьму его на работу, в третий цех.
– А что, – полюбопытствовал Вадим, – Кузьмич про заказ толковал? Хозяин, Брыкин, вроде, связан с автобизнесом – не запчасти к легковым клепаете?
– Нет, – просто ответил Мелехов, – мы изготовляем оружие.
– Ммм, понятно, – после паузы сказал Вадим нарочито безразличным голосом, чтоб не показать испуга. Слова прозвучали так фальшиво, что Вадим испугался еще больше и скосился на Мелехова – не почуял ли тот страха?..
– Не сочтите за громкие слова, товарищ Калюгин, – продолжил главный инженер, – но мы здесь куем оружие победы. Идет война. Враг в нашем доме.
Вдали, за заводским забором, над домами – и даже дальше, за краем земли, – полыхнуло красное зарево и послышался долгий и низкий прерывистый грохот. Сполох выхватил лицо Мелехова из полутьмы – оно словно состояло из костей и кожи, а глаза ввалились, как у того рабочего.
– Здесь мы с вами расстаемся, – остановился Мелехов. – Если что – заходите в заводоуправление, пообщаемся.
И главный инженер растаял в темноте.
Вадим в глубочайшей задумчивости возвратился к Кузьмичу, в табачном дыму читавшему газеты.
– Как, в порядке? – Кузьмич мельком посмотрел на него поверх очков.
– Нормалек, завод работает, – не по настроению бодро отозвался Вадим. – Чай-то остыл, подогреть бы. Я тут Мелехова встретил, потрепался с ним. Че он такой зачуханный – работает много?
– Он был… – настороженно взглянув на Вадима, Кузьмич замялся, жуя губами, – на пенсии. На отдыхе. Да вот опять понадобился, вызвали.
– Ясно, на пенсию не разгуляешься, – балагурил Вадим, вонзая вилку кипятильника в розетку и заглядывая в почерневшую банку. – Подкалымить – святое дело. Кузьмич, он и тебя запрячь хочет, знаешь?
– Знаю. Настанет день – пойду к нему в токари. Так-то лучше, чем пеньком сидеть и глядеть, как завод разваливается.
– Верно, Кузьмич! Работа – это бабки! – Вадим прищелкнул языком. – Слышь, он вроде не старый, ваш Мелехов – чего на пенсию-то вышел?
– Инфаркт. Он себя не жалел, для людей, для производства старался. Помню, в сорок втором…
– Какой сорок второй, отец?! Это склероз у тебя, таблетки пить надо. Ему от силы пятьдесят с хвостиком.
– Пятьдесят три ему, – вздохнул Кузьмич. – И так всегда. Так всегда. А мне уж восемьдесят два. Да, сынок, склероз—года путаю. Заварка там, в жестянке.
Под утро, как небо просветлело, вновь заурчали моторы автобусов, и через двор к воротам повалил народ. Вадим поглядел на уходящих мельком; грязное стекло не позволяло ясно видеть – тени, тени, целая толпа теней.
Потянувшись с хрустом и зевнув нараспашку, Вадим вывалился на крыльцо. Рассвет сегодня не удался – облачная хмарь висела сплошным покровом, синевато-серая мгла не рассеивалась, все кругом выглядело померкшим и бесцветным. По пустынному двору ветер гонял бумажки, за колючим забором оживала улица. Завод вновь стал тихим и безжизненным.
Время дежурства еще не истекло, и Вадим решил прогуляться до заводоуправления, проверить, хорошо ли заперто.
Но там не было заперто вовсе.
Он сперва с недоумением, затем беспокойно шел по запыленным, заброшенным серым коридорам, совался в распахнутые двери кабинетов – мебели нет, там-сям захламлено какими-то обломками, розетки выдраны, провода торчат змеиными языками.
В холле второго этажа его встретил косо висящий на одном гвозде красный стенд с выцветшими фотографиями. «Работники Механического завода имени С. М. Кирова, удостоенные…» – дальше сорвано. Вадим приблизился, пробегая глазами по фото – и замер, встретив очень знакомое лицо.
Правда, здесь лицо было волевым и бодрым, а костюм и галстук – новыми.
– Мелехов Николай Матвеевич, – прочитал Вадим шепотом, – родился в тысяча девятьсот четвертом, умер… умер…
– Я ПОД ЗЕМЛЕЙ, – раздалось за спиной, как раньше в телефоне, и на спину Вадима легла тень подошедшего сзади; готовый закричать, Вадим резко обернулся с ужасом и замер – никого!..
Он мухой вылетел из заводоуправления, споткнувшись, чуть не загремев со ступеней. Вадим дышал, как после кросса, и дыхание заглушало ему все прочие звуки.
В пасмурной утренней мгле Вадим спешил вдоль заводской стены к остановке, порой затравленно оглядываясь. Он почти бежал, виляя между сгорбленных темных людей, идущих в ту же сторону.
У остановки урчал автобус, поджидая пассажиров. Вадим запрыгнул за мгновение до того, как сомкнулись дверные створки-гармошки, и озираясь, перевел дыхание. Вид салона его не обрадовал. Он даже сделал пугливое движение назад, будто хотел вернуться наружу, на тротуар, но поздно – автобус набирал скорость, за пыльными стеклами все быстрей мелькали голые деревья и тусклые одноцветные дома, на черных окнах которых белели диагональные кресты.
Люди в автобусе сидели и стояли—молча, недвижимо. Лица их были земляного цвета, глаза – запавшие, тусклые и немигающие, одежды – простые, даже бедные. Никто не взглянул на Вадима – он забился в закуток позади задней двери, отделенный поручнем, присел на корточки и опустил лицо, чтоб стать как можно незаметнее, чтоб даже случайно ни с кем не встретиться глазами.
На остановке люди в салоне зашевелились, вставая и двигаясь к дверям—так же безмолвно, как ехали. Оставшись один, Вадим осмелел. Сначала он вскинул голову, затем поднялся и осторожно выглянул. Автобус стоял в сумерках непогоды у ворот кладбища. За железными стержнями забора виднелись кресты и надгробия в оградках. Вышедшие вливались в ворота, расходясь по дорожкам погоста, и один за другим исчезали за облетевшими кустами, в сырости тумана. Вдали, за кладбищем, громыхало, как в грозу. То и дело мглистая пелена у горизонта озарялась ржаво-красными расплывчатыми зарницами.