Когда горишь, резать собственную ногу уже не так больно…
А на тротуаре неподалеку от машины стоит и смотрит человек. Он вооружен, он смеется, наблюдая за страданиями детей. Рядом с ним другой, с разорванной щекой. А вот лицо радостно гогочущего в тумане. Дымом, что ли, заволокло? Зато видно, что на предплечье у него…
– Твою мать, дружище! – Чуть выше запястья, единственного уцелевшего, впились чьи-то сильные пальцы. – Ну и выбрал время, чтобы помечтать!
Это привело Заура в чувство.
В ушах звенело так, будто череп превратился в колокол. Почему теперь, спустя столько лет, палач вспомнил о том человеке на Крещатике? Из-за сотрясения в мозге у него шарики замкнуло роликами? Бабуина, того, который с порванной щекой, он не забыл, нашел его и узаконил буквально на днях. А вот то, что Бабуин возле машины отца стоял не один…
– Сгорим, дружище. Давай валить отсюда.
Верно. Заур кивнул не столько Краю, сколько себе. О шутках памяти он подумает позже. А сейчас надо выбраться из горящего автозака.
Наступая на тела погибших коллег, он метнулся к двери фургона, на ходу вытащив из кармана ключ-карту. Но для того, чтобы открыть дверь, нужно два ключа. Мало того, если их задействовать не одновременно, толку не будет.
Второй ключ у Мигеля. Вот к нему-то и устремился Заур. Из-за дыма в фургоне ухудшилась видимость, в горле безбожно першило. Палач закашлялся. Обыск мексиканца ничего не дал, ключа у него не было. Вот и всё. Заур опустился на пол, прямо в лужу крови. Господи, прими душу раба твоего…
– Не эту штуку случайно ищешь, а, дружище? – Край подтолкнул носком ботинка прямоугольный кусок пластика с черной магнитной полосой.
Заур подхватил его с пола. Это и есть второй ключ.
Но одному палачу не справиться. В чертовом автозаке открыть дверь все равно что запустить баллистическую ракету на Вашингтон. А значит…
– Извини, Край. – Повернувшись к грешнику, Заур вытащил из кармана «микро-узи». – Но другого выхода нет. Я не хочу, чтобы ты мучился, сгорая заживо.
Макс попятился, оскользнулся на крови, Зауру пришлось подхватить его, иначе бы он упал.
– Не дергайся, а то отстрелю тебе кисть. Нет времени искать… – Когда до Края наконец дошло, что палач не собирается его убивать, и он затих, Заур короткой очередь разнес керамику наручников в осколки. – Держи ключ. Сунешь в замок по моей команде. Готов? Давай!
Две пластиковые карточки одновременно воткнулись в замки.
И ничего не случилось.
Дверь не открылась, и хоть плачь, хоть молитву читай. На всякий случай – заело небось что-то – Заур дважды ударил в нее плечом.
Позади выло пламя, обдавая спину и лысый затылок сильным жаром.
– Край, еще раз!
Опять безуспешно.
– Еще…
– Погоди, дружище, – перебил его Макс. – Попробуй вставить другой стороной.
В суете Заур умудрился дважды неверно направить ключ в замок. Это дьявол заморочил, пожелав извести ревностного слугу Господа и грешника, вставшего на путь раскаяния.
– Давай?
– Да.
На этот раз за бронеплитой отчетливо щелкнуло. Дверь подалась под напором палача, он выпал из фургона. Край тоже не задержался в горящем автозаке.
Звон полностью заполнил голову Заура, он больше ничего не слышал. Из носу потекла кровь. Сил на то, чтобы встать, не было, поэтому он просто пополз прочь от пожарища. По обе стороны дороги темнели высокие деревья. Похоже, водила Ильяса довез-таки палачей до Труханова острова, а ночью тут немного народу бывает, вот никто до сих пор и не поспешил на помощь.
Реальность перед глазами плыла и раскачивалась, но все же палач увидел, как Макс, держась за бок и шатаясь, свернул с асфальта и побежал прочь. Хотя его судорожные рывки вряд ли можно было назвать спринтом.
Вдруг Край остановился.
Он развернулся, что-то сказал, обращаясь, видимо, к Зауру, который не услышал ничего из-за звона, а потом, всплеснув руками, поковылял обратно к автозаку.
В следующий раз палач увидел его уже с Мигелем, повисшим на спине. Край почему-то решил вытащить мексиканца из фургона и уложить на проезжую часть рядом с Зауром. Потом появилось еще одно тело. И еще… Не вставая с колен, Заур повернулся к вовсю дымящей машине и увидел, как вавилонский грешник выпрыгнул из дверного проема. Сам. Больше спасать было некого. Да и те, кого он вынес, не выглядели живчиками.
Макс поковылял к Зауру и плечом к плечу уложенным телам.
В дыму за его спиной что-то мелькнуло.
Палач крепко зажмурился и вновь открыл глаза. Пусто. Показалось просто.
И в тот же миг от дыма отделилась невысокая тощая фигурка.
Заур приподнял очки, – надо же, уцелели – потер глаза пальцем, потом нацепил очки обратно и прищурился. Точно, за спиной у Макса появился мальчишка. Да не какой-то там, а тот самый, что недавно, накануне приключений в Вавилоне, заманил палача в подвал. Уничтожив тогда банду грабителей, Заур сдал малолетнего преступника работорговцу Ильясу. Ильяс потом угодил в больницу, а пацан вроде бы перебил кучу народу голыми руками, никак не реагируя на огонь по нему, если верить тому, что работорговец наговорил палачам, посетившим его в палате интенсивной терапии и заснявшим исповедь. В самолете Заур просмотрел видео, на котором поседевший раборговец бормотал всякий бред, поминая чудовищ. Раньше палач просто посмеялся бы над фантазиями мужчины, перепившего чачи, но после того, что ему довелось увидеть в Парадизе… Кстати, почему Ильяса так быстро выписали из больницы?..
Коптил ночное небо автозак. Край неспешно ковылял к Зауру.
Слишком медленно он, слишком! Ему бы бежать со всех ног!..
Ведь мальчик уже близко.
На вид ему лет десять. Может, чуть старше, просто мелковат от природы. На нем дырявый свитерок с рисунком на груди – улыбающимся Микки Маусом. Бейсбольная кепка повернута козырьком назад. Сейчас этого не видно, – темно и далеко – но Заур знает, что у мальца рябое от веснушек лицо.
Он неспроста здесь объявился, этот пацан.
– Макс, сзади! – выкрикнул палач из последних сил и потянулся за «микробиком».
Его крик смешался со звоном между висков, эхом отразился от извилин мозга и ударил по глазам, наполняя их темнотой.
Край резко – и все же слишком медленно – обернулся к мальцу, сместившись одновременно влево. И тотчас схлопотал удар в грудь, не сработал хитрый маневр. Заур готов был поклясться Господом, что рука мальца превратилась в длинную клешню. Удар был настолько сильным, что стопы грешника оторвало от асфальта, он взмыл над дорогой и рухнул, раскинув руки в стороны.
И замер так.
Мальчик подошел к распростертому телу. Клешня его задергалась, будто существовала сама по себе, с каждым рывком сокращаясь, приобретая вид обычной конечности. Кинув долгий взгляд на стоявшего на четвереньках Заура, – решая что-то для себя, – малец склонился над Краем, рывком поднял его, будто тот был легче листа бумаги, и закинул себе на плечо.
Десятилетний мальчик – и вот так запросто? Мужчину?! Ладонь вместе с «микро-узи» застряла в кармане. Палачу показалось, что он сходит с ума. Наверное, слишком сильно ударился головой. Господи боже, а что, если это пацан перевернул автозак?..
Чуть ли не вприпрыжку – это с грузом-то на плече! – мальчик свернул с дороги в лес. Затрещали сучья. С грохотом упало поваленное дерево. Над пылающим вовсю автозаком пролетела хищная птица. Но не сова и не филин. Сокол вроде. Но почему тут, да еще ночью?..
Это последнее, что увидел Заур.
Веки его сомкнулись.
И наступила тьма.
Глава 4Welcome home!
Операционная – это отдельный мир. Здесь творится таинство. Допущенные сюда жрецы проникают в святилище смерти и изгоняют ее, мерзкую старуху с косой, – ради торжества жизни!.. Так Лев Аркадьевич Глоссер рассказывает интернам, впервые попавшим в храм стерильной чистоты. Ему нравится быть чуть ли не античным богом в их восторженных глазах.
Точно такими же глазами на него смотрит девушка Татьяна, дочь старинного друга, погибшего много лет назад при весьма странных обстоятельствах.
– По телику вчера говорили в новостях, что… – сакральное волшебство момента небрежно, походя, разрушает анестезиолог. Он уже повторно вымыл руки и надел новую пару перчаток.
Анестезиолог всегда сизощекий, сколько бы ни брился. Пересади ему кожу, щетина все равно прорастет – из нее состоит не только его мозг, но и вообще все ткани. Он высокий, плечи – косая сажень, кулаки – кувалды. Ему бы на бойне ломом махать, пробивая скотине черепа промеж рогов, а не спроваживать пациентов в мир сладких грез. Реваз Георгиевич – ну просто антипод элегантно скроенного Льва Аркадьевича. Точно горилла рядом с интеллигентом в устанешь считать каком поколении.
– Мне страшно, – говорит вдруг Татьяна.
Ее слова повисают в воздухе операционной. Вот они ее слова, потрогайте. Все замолкают. Все прислушиваются к собственным ощущениям. Лев Аркадьевич даже перестает мурлыкать «Калинку-малинку» и «Катюшу». Оба ассистента слишком внимательно смотрят на монитор, хотя тот выключен. Инженер по медицинскому оборудованию обесточил его только что и теперь дергает себя за мочку уха – ему явно некуда деть руки.
– Я знаю, случится что-то ужасное. – На милом лице девушки неуверенная улыбка.
Скоро смерть сотрет ее с губ.
– Ах! – вскрикивает младшая операционная сестра, закатывая васильковые глаза.
– Не переживайте, милочка. – Голос Глоссера самую малость глушится маской на лице. Непонятно, к кому он обращается, к пациентке или к медсестре. Ни на одну из них он не смотрит. – Это обычный мандраж перед операцией. Сейчас Реваз Георгиевич поможет вам расслабиться.
Все же к пациентке.
Он делает знак анестезиологу – приступайте. Берите ту самую ампулу, ну же!
И «горилла» повинуется мысленному приказу главврача.
– Вы, Танечка, не бойтесь, – говорит анестезиолог щетинистым голосом. – У меня вот вчера двойня род