– И именно тогда вы открыли пачку?
– Да. Я сходила в свою комнату, распечатала ее, взяла ложку и пошла в фойе. Там на журнальном столике стоял графин и стаканы. Я налила в стакан воды и положила в него ложку соды.
– И Качинский выпил его на глазах у всех.
– Да, все это видели.
– Видели, как вы дали Качинскому раствор, но не как вы открывали пачку?
– Да.
– Все ясно. Что потом? Как после этого он себя повел?
– Выпил, поморщился, и, видимо, ему полегчало.
– Почему вы решили, что ему полегчало?
– Потому что он продолжил совещание и про изжогу больше не вспоминал. Когда все кончилось, я поинтересовалась, будет ли он ужинать, он отказался.
Зверев посмотрел на Игорька.
– Общие симптомы при отравлении рицином наступают не сразу, а по истечении некоторого инкубационного периода, – без лишних слов пояснил Комарик.
– Получается, что Качинский выпил раствор около семи вечера вчера, а признаки отравления рицином проявились сегодня утром. То есть прошло не меньше четырнадцати часов…
Игорек поправил очки и авторитетно заявил:
– Я считаю, что если бы яд попал в организм нашего режиссера вчера вечером, то признаки отравления проявились бы значительно раньше!
Зверев кивнул и вновь обратился к Горшковой:
– Во сколько вы разошлись?
– Примерно в половине восьмого.
– Что случилось потом?
– Потом мы разошлись и… Подождите… – Горшкова вздрогнула и схватилась за голову. – Боже мой, я, кажется, все поняла…
– Что вы поняли?
Женщина заметно оживилась, схватила со стола стакан и сделала несколько глотков.
– Я вспомнила! После того как Качинский нас распустил и все разошлись по своим комнатам, я забыла пачку с содой на окне за цветочным горшком. Да-да, все так и было. Совещание закончилось, все разошлись, а меня вызвал к себе Головин. Нужно было обсудить ряд организационных вопросов по поводу дополнительного финансирования и привлечения статистов.
– То есть сразу после совещания вы пошли к Головину?
– У Арсения Ивановича я провела не больше получаса, потом вернулась в свою комнату и вспомнила, что оставила пачку и свою ложку в фойе. Я пошла туда и вернулась в фойе. Ложка и открытая пачка с содой были там, где я их оставила.
– Когда вы вернулись в фойе, там кто-то был?
– Нет. Я забрала соду и вернулась к себе.
– После возвращения вы куда-нибудь еще уходили? Вы выходили из номера?
– Нет.
– К вам никто не приходил?
– Нет, я примерно с полчаса поработала с документами и легла спать.
– Что случилось утром? Ничего необычного не произошло?
– В том-то и дело, что произошло! Примерно в пять утра в мою дверь постучали. Когда я открыла, то увидела Качинского. Он был раздражен и снова пожаловался на изжогу.
– И вы снова сделали раствор?
– Да! Он его выпил, пожаловался на духоту и неприятный запах в его комнате и ушел. Спустя три часа мы все сели в машины и отправились на съемки. Когда мы уехали, пачку я оставила в своей комнате.
Зверев оглядел присутствующих и подошел к Горшковой, та встала.
– Ну что ж, картина вроде бы вырисовывается.
– Картина? Меня что… посадят?
Зверев усмехнулся:
– Надеюсь, что нет, хотя, если вы нам соврали, у вас могут возникнуть серьезные неприятности.
– Все, что я вам сообщила, – чистая правда! Я же все понимаю!
Зверев пожал Софье Горшковой руку и велел Костину проводить ее до крыльца.
Глава третья
Пройдя через южные ворота, Зверев обогнул яблоневый сад и вышел к братскому корпусу бывшего Мирожского монастыря, ныне используемому как общежитие. В годы оккупации здесь находился концлагерь для женщин и детей. После войны разрушенные постройки восстановили и стали использовать для жилья. Именно здесь, как он уже знал, и разместились на постой прибывшие на съемку нового фильма московские гости.
Двухэтажное побеленное здание было окружено густым кустарником, у всех трех подъездов стояли лавочки, на одной из которых Павел Васильевич увидел молодую парочку. По имевшемуся у него описанию Зверев узнал юную ассистентку режиссера Анечку Дроздову. Молодой человек, сидевший рядом с ней и обнимающий девушку за талию, наверняка был оператором Дмитрием Уточкиным.
Увидев внезапно появившегося из-за поворота Зверева, девушка тут же оттолкнула руку своего очкастого кавалера и отсела чуть в сторону.
– Здравствуйте! Если не ошибаюсь, именно здесь остановились прибывшие в наш город московские гости, которые будут снимать у нас фильм? – учтиво поинтересовался Зверев.
– Не ошибаетесь! – довольно дерзко парировал Уточкин. – А вы чего здесь забыли? И, вообще, вы кто?
Анечка ткнула своего соседа локтем и улыбнулась.
– Здравствуйте! Вы к нам по делу? У нас ведь такое несчастье.
– Я в курсе! Именно поэтому я здесь. – Зверев показал удостоверение.
– Так вы из милиции? – Анечка вскочила и протянула майору руку. – Анна Дроздова! Можно просто Аня.
Зверев пожал крохотную ручонку:
– Майор Зверев… Павел Васильевич! Можно просто Павел.
– А это наш оператор Дмитрий Уточкин, – представила коллегу Анечка.
– Дмитрий Борисович, – сухо представился Уточкин, при этом отвернулся и не протянул руки.
Зверев улыбнулся и покачал головой.
– Ну что ж, поскольку мы познакомились, скажу, что имею желание задать вам несколько вопросов. Позвольте присесть?
– Разумеется! – воскликнула Анечка. Зверев занял место справа от нее. – Вы будете искать убийцу нашего режиссера? – воскликнула Анечка, ее глаза сверкали.
– По крайней мере, попытаюсь! Итак, раз уж вы меня раскусили, тогда вот мой первый вопрос: как давно вы здесь поселились?
– Живем мы тут уже четвертый день! Такое чудесное место, правда мы еще особо нигде не были. Первый день съемок был сорван! Теперь мы здесь прозябаем и не можем найти себе места! Один раз, правда, сходили в кремль, полюбовались местными красотами. А вот теперь чего-то ждем, но сами не знаем чего! Такая трагедия, очень жаль Всеволода Михайловича. Такой был талантливый человек и так рано ушел. У него ведь двое детишек остались. И, кроме всего прочего, никто толком не знает, что теперь будет с фильмом, вполне возможно, что его закроют…
– И такое может случиться?
– Всеволод Михайлович ведь был главной достопримечательностью этого мероприятия. Он столько сделал для того, чтобы снять этот фильм, он был его душой, а теперь… – продолжала сетовать Анечка. – Я даже не знаю, что будет теперь…
– Да ничего не будет, – фыркнул Уточкин. – Пришлют другого режиссера, и продолжим съемки. Головин уже уехал в Москву, уверен, недели не пройдет, как нам кого-нибудь пришлют.
– Кого же, по-твоему, нам пришлют? – поинтересовалась Анечка.
– Гордиевича… Может, Славинского, да мало ли на «Мосфильме» уникальных личностей?
– Ничего ты не понимаешь, Митенька, – Анечка надула губки. – Гордиевич, конечно, яркий режиссер и подает большие надежды, но он еще слишком молод. Славинский же, наоборот, уже старый. Он ведь еще немое кино снимал.
– Качинский тоже начинал с немого кино!
– Да, но Качинский всю свою душу в этот проект вложил, у него столько идей было…
– Душу вложил, идеи у него были… И что? Придет новый режиссер, появятся новые идеи!
Зверев покашлял:
– Простите, вы, кажется, сказали, что ваш директор уехал в Москву? Это точно?
– Еще вчера вечером! – заверила Анечка.
– Ясно! – Зверев тут же вспомнил свою бурную ночку с Сонечкой Мосиной, усталость после бурных любовных утех и мысленно отругал себя за то, что дал Головину уехать, так и не поговорив с ним как следует.
– Хотел еще спросить: вы в этом общежитии одни живете?
– Что значит – одни? – не поняла Анечка.
– Я имею в виду, только актеры и съемочная группа? Или есть кто-то еще.
– Нет, только мы.
– А можете мне перечислить всех поименно?
– Могу! – Анечка стала загибать пальцы. – На первом этаже, как раз напротив комнаты Качинского, живет наша Сонечка…
– Вы имеете в виду Софью Горшкову, помощника режиссера? – уточнил Зверев.
– Да, она же у Всеволода Михайловича кем-то вроде няньки была: чай ему носила, лекарства и все такое. Чуть дальше по коридору живет Горшков, а напротив него Маргарита Юрьевна.
– А это кто?
– Маргарита Юрьевна Фирсова – наш главный костюмер. Дальше – моя комната, а следом – Митина.
– Хорошо, постараюсь запомнить.
– Еще на первом этаже, только в другом крыле, живут Аглая Денисовна Малиновская, наш мастер перевоплощения…
– Это наш гример, – с усмешкой уточнил Уточкин. – Эдакая знойная женщина, мечта поэта.
Анечка стукнула Митю в плечо:
– Хватит над ней насмехаться. Она же хорошая.
– А кто говорит, что плохая? Только болтает без умолку и в облаках витает, как школьница. Вы, товарищ милиционер, если пойдете ее допрашивать, будьте осторожны.
– Это еще почему? – насторожился Зверев.
– Она у нас женщина одинокая и очень любит таких брутальных красавцев! – снова хохотнул Уточкин, а Анечка тут же в очередной раз ткнула его кулаком.
– Хватит меня колотить! Сама же видишь, что я просто о нашей доблестной милиции забочусь!
Анечка надула губки:
– Вредный ты! Никуда я с тобой не пойду!
– Ладно-ладно, умолкаю…
Зверев, которому слегка наскучило воркование этих драчливых голубков, задал следующий вопрос:
– Со съемочной группой мы разобрались?
– Не совсем, – уточнила Анечка. – Напротив комнаты Малиновской живет наш отважный Феденька Быков.
– Это наш постановщик трюков. Кстати, тоже очень брутальный мужчина, – пояснил Уточкин с долей сарказма. – Анечка от него без ума…
– Ничего и не без ума! – щечки юной красавицы тут же порозовели и стали надуваться.
Зверев поспешил задать следующий вопрос:
– А кто живет на втором этаже?
– На втором у нас расположились актеры, – продолжила Анечка. – Это еще одна наша гордость – Борис Дорохов. Он, между прочим, народный артист РСФСР.