— В эту ночь отлучался только один Домбровский, — печально вздохнув, сказал Колесник. — Он в Будовлянах убит. Тут девчонка одна так по нем, бедная, голосила — сердце мне все изранила. Хороший, отважный был боец.
— Прекрасно сражался в последнем бою Домбровский, — поддержал комиссара Высоцкий. —Первый гранату в караульное помещение бросил.
— Домбровский остается у меня невыясненным… — сказал Серовол и стиснул зубы.
— Как так? — возмутился на этот раз Высоцкий. — Человек погиб в бою, а вы и мертвого его подозреваете?
— Разве шпион застрахован от пули? В бою могут убить. Свои… На лбу у него не написано, что он их агент.
— Подожди, капитан, — вмешался Бородач, которому было неприятно, что начальник разведки все еще подвергает сомнению патриотизм погибшего бойца. — Ты говорил тогда, что твой помощник, Художник этот, убежден, что Домбровский в ту ночь ходил на свидание с девушкой. Ты беседовал с этой девчонкой? Она подтверждает?
— Мало ли что она скажет. А если она была с ним заодно? Он, она и ее дедушка…
— Товарищи–братцы, — в притворном ужасе схватился за голову Колесник, — до чего можно договориться с перепугу — уже пошли в ход дедушки и бабушки, очередь за грудными младенцами. Давайте все‑таки не будем терять чувство юмора.
— А что мне делать, товарищ комиссар? — немного обиделся Серовол. — Вражеский агент орудует у меня под носом, активно, нахально. Тут не до юмора. Я должен каждую ниточку хватать, каждый узелок прощупывать.
— Правильно! Но Домбровский вне подозрения. Ручаюсь! Я еще поговорю с этой девушкой. Не сейчас, позже, пусть она придет в себя.
— Это было бы хорошо, — согласился Серовол. — Вы и с ее дедушкой побеседуйте… Чтобы у меня уже не было никаких сомнений. Теперь остается исчезнувший после боя в Будовлянах Орест Чернецкий…
— Вот именно — Чернецкий! — живо подхватил начальник штаба. — По–моему, этот боец — ключ к отгадкам. Смотрите: он передает одно, второе, третье донесения и, когда видит, что крупно подвел шефа, бежит из отряда.
— Бежит… — недоверчиво качнул головой Бородач. — А может быть, он был убит там, в Будовлянах. Свалился, а товарищи не заметили.
— Нет, Василий Семенович, это отпадает, — торопливо сказал Серовол. — Я выяснял. Несколько человек видели Чернецкого уже после боя, в лесу.
— Вот пожалуйста! — обрадовался Высоцкий: ему понравилась выдвинутая им версия, так как она рассеивала сомнения и снимала подозрения с других.
— А куда он побежал? — Бородач взглянул на начальника разведки. — Скажи, капитан, куда он мог драпануть? Может быть, к своему шефу объясняться: так, мол, и так, произошла ошибочка, не вели казнить, вели миловать. Нет, он не дурак, он понимает — шеф под горячую руку ему голову свернет. Правильно я рассуждаю, товарищ начальник разведки? — Глаза командира отряда смеялись.
— Логично, но мы не знаем всех обстоятельств, какие предшествовали исчезновению Ореста Чернецкого.
— А чего ты тянешь? Узнай!
— Выясняю. Пока что помощник разведывает.
— А не хотел брать Художника… Соображает?
— Ничего. Наивный, но — голова. Толк будет.
— Послушайте, — Высоцкому не хотелось расставаться со своей версией. — Послушайте! Чернецкий побежал, конечно, не к шефу, а просто так, от страха. Он был ошеломлен тем, что мы напали не на Кружно, а на Будовляны, он понял, что попадет в немилость, нервы его не выдержали, и он…
— Экий он слабонервный оказался… Не похоже…
— Это должен быть человек крепкий, закаленный, — поддержал Бородача комиссар. — Каждый день рядышком со смертью ходит.
— Капитан, какая линия поведения может быть у агента после Будовлян? Поставь себя на его место. Что бы ты делал?
Это был их любимый прием ― мысленно становиться на место врага и как бы проигрывать на себе его психологию, ход его мысли. Серовол нехотя улыбнулся.
— Все зависит от обстоятельств и от характера человека. Положение у агента почти катастрофическое. Его могут заподозрить, а может, уже заподозрили в измене. В таком случае подошлют в отряд другого, с единственной целью — ликвидировать изменника. Агент это понимает. И вот тут‑то я принимаю вариант Ивана Яковлевича — я бы в такой ситуации не стал бы ждать расправы, а не будь дурак, дал бы стрекача.
— Куда?
— А куда глаза глядят, подальше от греха. Все засмеялись.
— Считаешь, другого выхода у него нет? Может, у него имеются какие‑то старые заслуги, и он надеется вернуть доверие шефа или того, кто заменит старого шефа.
— Такой вариант наиболее вероятен, но, чтобы его развить, я должен стать на место не агента, а его хозяина.
— Становись…
Серовол долго тер ладонью подбородок, в его глазах появлялись то ярость и мстительность, то злорадство, то жестокая удовлетворенность, радость.
— Ну что?
— Худо получается…
— Кому худо? Агенту или тебе, его хозяину?
— Агенту и… нам.
— Нам?
Начальник разведки кивнул головой. На него смотрели с удивлением. Он молчал.
— Товарищи, вам не кажется, что капитан Серовол злоупотребляет нашим терпением… — начал Бородач.
— И временем, — подхватил Высоцкий, — любит поиграть на нервах.
— В самом деле, что за манера? — Лицо командира начало краснеть от возмущения. — Каждое слово тяни из него клещами. Не жуй, не размазывай, давай все сразу!
— Но ведь я должен подумать…
— Ну и думай, а пока не надумал — не заикайся.
— Мне кажется, капитану что‑то мешает высказать свою мысль… — пытливо глядя на начальника разведки, сказал Колесник. — Угадал?
— Угадал, комиссар, — Серовол чуточку смутился и даже покраснел.
— Я бы на месте шефа приказал проштрафившемуся агенту сделать что‑либо такое, что могло бы полностью восстановить мое доверие к нему. Я бы жестко поставил вопрос: или выполнишь приказ, или мы ликвидируем тебя как изменника. Ну, что бы я ему предложил? Допустим, уничтожить командира отряда или кого‑либо из нас. Я бы даже приказал — всех четверых! Трудно, опасно? Не мое дело! Ухитрись, изловчись, пойди на риск — все равно голова твоя на волосинке держится. Сделаешь — приходи, являйся, будем о дальнейшей работе говорить. Вот так бы я на месте шефа поступил. Это же гитлеровец, фашист…
На этот раз начальника разведки выслушали напряженно, в полной тишине. Но как только он умолк, послышался смех. Смеялся Бородач.
— И это ты боялся нам сказать, капитан? Думал, испугаешь до смерти?
— Пугать не хочу, предупредить должен. Меры предосторожности принять необходимо.
— Ладно, лови его, черта, поскорее, — улыбаясь в бороду, сказал командир отряда. — Не знаю, как вы, товарищи, а я помирать не желаю, тем более от руки шпиона, я еще повоевать хочу. Как раз к нам пополнение поступило — без малого сто пятьдесят человек.
— Это пополнение нужно ждать, по крайней мере, две–три недели. Скелеты, кожа да кости… Все в ранах, болячках.
— Ничего, на курорте они быстро человеческий вид обретут. Хуже с оружием…
Начали говорить о бывших военнопленных, освобожденных на станции Будовляны. Их сразу же отвели на дальний лесной хутор, и это место получило название «курорт», потому что врач установил там почти санаторный режим. Колесник рассказывал о своих разговорах с этими людьми, желавшими только одного ― поскорей получить возможность сражаться с врагом.
Серовол постоял, послушал, думая о своем, и, не прощаясь, вышел из штабной хаты.
Юра ждал капитана. Он сидел на скамье у окна, смотрел в раскрытую тетрадь, куда уже был занесен новый «штрафник», Орест Чернецкий. Юра видел этого бойца несколько раз, но мимоходом, и теперь, как ни силился припомнить его лицо, не мог этого сделать. Вместо лица возникало какое‑то смуглое пятно и на нем темные, печально–сосредоточенные глаза. Глаза эти Юра запомнил и даже мог бы нарисовать, но все остальное ускользало, заволакивалось дымкой. И вдруг глаза исчезнувшего при загадочных обстоятельствах Ореста сменили девичьи глаза, полные невыразимого страдания. Это плакала, ломала руки Ирен у тела погибшего Домбровского, плакала, не скрывая ни от кого своего неутешного горя.
Затем Юра вспомнил, как он на своей подводе сопровождал колонну освобожденных пленных, когда они двигались по лесу. Сперва этих людей не надо было подгонять, они точно с ума сошли от счастья, рвались скорей в темноту, к лесу, и комиссару пришлось кричать на них, чтобы они не бежали, а шли ровным шагом. И в лесу, пока было темно, колонна двигалась довольно быстро, несмотря на то, что впереди по дороге бойцы гнали трофейный скот. Но когда начало светать и бывшие пленные заметили кустики черники, колонна разбрелась и стала похожа на ораву каких‑то странных существ с черными бесформенными ртами. Они перебегали от куста к кусту, обрывали ягоды вместе с листочками и торопливо запихивали все это в рот.
Впервые Юра по–настоящему понял, что такое голод и что такое плен. Он был несказанно рад, что удалось освободить этих людей, спасти их от смерти.
Хлопнула дверь, вошел Третий.
— Есть новенькое?
— Есть, товарищ капитан, — поднялся Юра. — Мелочь, конечно, но вы приказали и на мелочи обращать внимание, обо всем докладывать. Фельдшер из второй роты Иван Богданюк носит сапоги Ореста. Сапоги новые, крепкие, а Ваня отдал за них свои старенькие, но дал в додачу какие‑то таблетки.
Юра умолк, хлопая ресницами, он смотрел на капитана, стараясь понять, как относится Третий к его сообщению.
— Какие таблетки?
— Не знаю… Я с Ваней не беседовал без вашего приказания. Говорят, целая коробка таблеток.
«Таблетки… Зачем Чернецкому потребовалась коробка каких‑то таблеток? ― подумал Серовол. ― Даже пошел на то, что сапоги за них отдал…»
— Пойди, Юра, к Богданюку и узнай, что за таблетки. Нет, сделай иначе. К Богданюку не обращайся, а скажи командиру роты, чтобы он прислал ко мне фельдшера. Немедленно. И чтобы Богданюк сумку с медикаментами захватил. Надо побыстрей…
— Мигом! — Юра уже закрывал за собой дверь. Серовол в свое время занимался тщательной проверкой всего того, что рассказал о себе Орест Чернецкий, когда впервые появился в отряде. Все подтвердилось — отец и мать Ореста были зверски замучены полицаями. По утверждению командиров, во время пребывания в отряде Чернецкий ничем себя не проявил. В бою он не терялся, не трусил, но и храбрости особой за ним не было замечено. Дружбы ни с кем не водил, был неразговорчив, замкнут, мрачен. Вряд ли стал бы вести себя так засланный в отряд шпион. Тот бы постарался быть общительным, завел бы себе кучу друз