«...О строительстве Березниковского химического комбината...» — Вслед за пальцем шевелил он и губами, читать так было сподручнее. Вдруг ему показалось, что Крутанов и не пишет вовсе, но с великим вниманием смотрит как-то пристально на него, и Ардуанов поднял голову: правда, Крутанов как раз глядел ему в лицо, и тонкие губы его вздрагивали в начинающейся улыбке, эти тонкие, распускающиеся улыбкою губы смели с облика Крутанова пружинную деловитость, — синие яркие глаза Никифора Степановича теплились ровно и глубоко.
В жизни своей нелегкой много людей повстречал Ардуанов, стало быть, и глаз углядел много; в большинстве своем начальники разговаривали с подчиненными, опустив их долу, не из робости, конечно, но из равнодушия, забив крепко взгляд в вороха бумаг перед собою. Этот прямо смотрит, да еще улыбается. Видать, собирается задать работку куда как тяжелую. Держись, Мирсаит, не поддавайся.
Крутанов вышел из-за стола, сел опять рядом с артельщиком.
— На этих днях трест «Уралсевтяжстрой» приступает к строительству в Березниках огромного химкомбината. Дело в том, товарищ Ардуанов, что первые работы придется начинать с торфяного болота.
— Отчего так?
— Со станции на строительную площадку надо тянуть дамбу, вот какая штука. Все оборудование для стройки пойдет через нее. Попозже протянут по ней железнодорожную ветку.
— Дак при чем же тут я?
— А вот при чем, товарищ Ардуанов, слушайте: мы, то есть руководители стройки, решили поручить насыпку той дамбы твоей артели. А вернее, посчитали, что лучше, нежели твоя артель, найти нельзя, трудно, понимаешь?
— Стой... как же так? — озадаченно ответил ему Ардуанов. Помолчал, поглаживая гладкий бритый затылок. — Мы ить грузчики, а не землерои. Да мы того торфу никогда не трогали, что оно есть!
Крутанов дальше не говорил, смотрел молча на необъятно широкие плечи Ардуанова, на большие пышные усы его, мохнатые черно брови, круглое и крепкокостное лицо. Потом заговорил, видно, от чистого сердца, о трудолюбии татар, о геройстве их в труде, о том, что работают татары не на страх, но на совесть, чтобы не даром день провести, а работа бы шла. И рассказал убедительно, как пришлось ему работать бок о бок с татарами и в Перми, и в Москве, словом, на пустом не остался, утвердил себя примерами.
— Пачему окончательно мы? Пачему других не послать? — не поддавшись, толкнулся Мирсаит-абзый, наверное вспомнив, как провожали его артельщики.
Крутанов видел, что большие, светлые глаза взирают на него бесхитростно; Мирсаит-абзый ждал настоящих слов. И начальник понял, что лучше сказать прямо, без обиняков, без обходных маневров.
— Ну, разумеется, мы могли бы и другим поручить — это бесспорно. Вас, товарищ Ардуанов, посоветовал мне старый друг, партиец...
— Кто такой?
— Нурисламов.
— Нариман, что ли?
— Он самый.
— А откуда вы его так давно знаете?
— Работали вместе на заводе в Перми, на стройку тоже вместе приехали, вот так.
— Гмм... Говорите — так... Друг, стало быть, а? — обрадовался вдруг Ардуанов, но, смутившись тут же своего нечаянного басовитого выкрика, умолк, сидел неловко.
Крутанову надобно было не упускать случая.
— Да, вот так, товарищ Ардуанов. Не верить другу я не имею права. А тут еще такая сторона: у тебя, товарищ, пролетарская закалка.
— Откудова вам это известно?
— Из анкеты, чудак. Тебе, знаю, и царская тюрьма знакома. И на войне был, прошел ее школу, а потом, я же своими глазами вижу: каждый день приходят люди, спрашивают тебя, а не другого. Кстати, когда к нам прибыл, сколько человек было в твоей артели? Пятнадцать? А теперь?
— Сто семнадцать, кажись.
— Ого! — одобряя, кивнул головой Крутанов и, ожидая ответа, напряженно глядел на артельщика.
Мирсаит-абзый покашлял еще и поднялся.
— Будет, товарищ Крутанов, — сказал он твердо. — Выполним.
Крутанов, улыбаясь, довольный, поднялся со стула.
— За понимание спасибо тебе, товарищ Ардуанов. Я верил: так оно и будет. Только вот что — спецовок пока нету. Сапог тоже не хватает, снабдить не можем.
— Лапти имеются?
— Лаптей выписали много. Возьмете на складе третьего участка. Сегодня же распоряжусь.
— Струмент?
— На сегодня: лопаты, кайлы, ломы, тачки, носилки.
— Когда зачинать?
— Завтра же поутру.
— Лады, — закончил Ардуанов. Когда прощались, начальник стройки крепко стиснул ему руку, впрочем, едва обхватив ее.
— Трудно будет, товарищ Ардуанов, выдюжите? Две артели на такую работу не согласились, и парням скажите своим: темпы строительства зависят теперь от вас, от того, как начнете вы работать.
— Понял, — отвечал ему нетерпеливо уже Ардуанов, но, войдя в положение начальника, добавил для успокоения: — Не подведем, не сумлевайтесь.
Возвращался он той же дорогою в тайге, и так же ухали оземь деревья, по-прежнему яро матерились лохматые возчики. Шел Ардуанов быстро, тяжело перемахивая через ямы, через упавшие поперек кряжистые стволы. И раздолбленная земля, и сотрясающий грохот валящихся деревьев были ему теперь близки и дороги; он чувствовал связь свою с ними и думал о предстоящей работе. Душа его ждала чего-то волнующе высокого, каких-то светлых перемен — ему поручили начинать стройку. Вот ведь, господи ты боже мой, крепил себя не поддаваться, отринуть то болото безо всяких, а сам, если на то пошло, и слова против не вымолвил. Погоди, а не подвел ли он артель? Ну, нет, ребята, конечно, поймут...
4
Напугав уральскую тайгу, грянул, раскатился выстрел. Никифор Крутанов с охотницкой двустволкою в руках поглядел на раскудрявившийся облачком, вслед за снопом огня, двойной дымный клубок в прозрачном воздухе, вымолвил артели рабочих, затихшей в ожидании команды:
— Начали, товарищ Ардуанов!
Мирсаит-абзый не спеша вонзил свою тяжелую большую лопату в землю, выворотил целую глыбу сыроватой торфяной почвы и, вскинув ее на уровень плеч, с силою, словно противника на борцовском сабантуе, кинул вправо от себя. В эту минуту все мысли его были об артельщиках, и ему хотелось стать для них примером, понравиться и увлечь за собой. Бахтияр Гайнуллин, стоявший в стороне от Мирсаита шагов на пять, — старший после Ардуанова в артели человек, — поплевав в ладони и бормотнув что-то неслышно, взялся за лопату. Подражая мулле, Нефуш — Певчая Пташка — завел то ли в шутку, то ли всерьез: «О, господи боже, стоять мне негоже, дай, господи, силы, слышь, боженька, милый, себе просить не стану, батыру Ардуану дай силу, не жмоться, ему с землей бороться, а все, чего нарою полуденной порою, пущай берет со свету жена, которой нету, жена моя Зульхабира, жена моя Гульхабира, Манлениса, Зимлениса, Бибисара, душа моя!» — и начал неистово перелопачивать торфяное болото.
Не прошло и пяти минут, как все вокруг стало одной колыхающейся массой землекопов, мерно наклоняющихся и выпрямляющих спины, блистающих неровно остриями лопат.
Засновали, лавируя промеж летающих комьев, люди с носилками, таскали выбранную землю, тайга прорезанная большой просекой, наполнилась звучным гулом.
Прораб Борис Зуев, перемежая русскую речь татарскими словами, объяснил людям, начинающим от дороги дамбу, порядок работы. Зуев не очень-то отличался от артельщиков, которые в домотканых рубахах и портках, в одинаковых лаптях все походили друг на друга; прораб был в подпоясанной ремнем зеленоватой гимнастерке, облупленных малость, но крепких еще сапогах. Борис — родом откуда-то из-под Елабуги — и по-русски, и по-татарски знал хорошо, отчего и поставили его на третий участок, к татарам и башкирам.
Когда Мирсаит-абзый, приустав, остановился на миг передохнуть, увидел он перед собой свою артель, охватившую пространство поболее, пожалуй, доброго хлебного поля, работавшую дружно, споро, не подымая головы. На душе у него успокоилось. Лишь одна забота осталась в ней, как гвоздь в сапоге чуть заметный: выдюжат ли эдак до конца?
Сказали, мол, для того, чтобы выбрать от дамбы торфяную почву да спустить воду, надобно будет месяца два. Сейчас осень только-только наступила: сентябрь, дни еще теплые, но как-то потом обернется? В октябре уже подморозит, и в ледяной сырости болота станет невмоготу: люди все в лаптях да в холщовых штанах, это — худо. Мокрая земля теперь-то уж, налипая безобразно, изводит силы, пробивает обмотки, холодит ноги.
Сам Мирсаит-абзый мог бы на работу и в сапогах выйти, но сильно не хотелось ему выделять себя среди прочих, оттого, плотно обмотав ноги портянками, был он тоже в лаптях.
Вот к нему подошли, обойдя весь третий участок, прораб Зуев и начальник строительства Крутанов, остановились с озабоченным видом.
— Ну, что, товарищ Ардуанов, идут дела? — произнес добро и в то же время не рассыпаясь в благодарности Крутанов. — Как, по-твоему, надо, наверное, устроить хлопцам организованный отдых, а? Или по-другому?
— Я так соображаю, что устроить, Никифор Степаныч. Негоже будет отбивать у ребяток охоту с начального дня, сломаются, — с серьезностью сказал. Ардуанов, втыкая лопату в землю.
— И как организовать, на сколько?
— Надо бы костерки запалить, конечно. Чтоб, значит, поочередно портянки просушить, обогреться вообще хорошо.
— Верная мысль. Еще что?
На этот раз Мирсаит-абзый обратился не к начальнику, но тихонько, по-татарски шепнул прорабу Зуеву.
— Товарищ прораб... сам знаешь, народ у нас сильно к чаю привыкший, нельзя ли распорядиться, чтобы к отдыху всем по кружке горячего чайку, а?
Крутанов, вытянув шею, оборотился к Зуеву.
— Что он сказал?
Зуев передал просьбу старшего, и Крутанов, услышав ее, заблестел светло глазами, озабоченно нахмуренные темно-пшеничные брови его разгладились весело и живо.
— Ну и прекрасно, разве трудно костры разжечь? — сказал он, улыбаясь.
— Костры-то, конечно, не трудно...
— Так что же тогда?
— Чай откудова взять?
Крутанов, повернувшись к прорабу, велел , не раздумывая: