Это объяснение Оливер оставил при себе.
– Потому что ты мне больше всех нравишься. То есть, простите, вы мне нравитесь.
– Зовите меня, пожалуйста, просто Габрыся.
Он подал ей руку, и они пошли рядышком, бок о бок, по набережной. Уже при входе в порт их поймал Большой Глаз – камера телевизионной программы «Чудовище и красавица».
– Не обращайте на нас внимания! – замахал им руками знакомый Габрысе гном. – Разговаривайте как ни в чем не бывало!
А сам начал приглушенным голосом говорить в микрофон:
– Чудесная сцена: изумрудное море, солнце, пальмы, летний бриз – и двое, мужчина и женщина. Уже с самого первого дня нашей программы пробежала искра между очаровательной Габриэлой и прекрасным Оливером. Может быть, нас ждет головокружительный роман? Даст ли Габриэла Счастливая шанс Оливеру завоевать ее сердце? Смотрите наши ежедневные включения! Оливер, поцелуй Габриэлу! – крикнул он мужчине приказным тоном.
Тот приподнял брови и заглянул прямо в глаза девушке.
Габриэла покраснела вся, с ног до головы, словно новобрачная в первую брачную ночь. А он, недолго думая, обнял ее за плечи и поцеловал прямо в губы.
Гном зааплодировал, прохожие вокруг одобрительно закричали и тоже захлопали в ладоши.
Габриэла стыдливо оглянулась, но на лицах окружающих ее людей была написана искренняя симпатия. И тогда она впервые в жизни почувствовала себя привлекательной и желанной.
С этого дня Габриэла Счастливая и Оливер ла Бью стали неразлучны. Как и следовало ожидать, это подогревало интерес зрителей к шоу и очень радовало съемочную группу. Благодаря жребию, а скорей всего все-таки продюсерам программы Оливер официально стал спутником Габрыси и должен был теперь сопровождать ее и помогать ей во всем до самого финала.
Поначалу это повышенное внимание к ним Габрысю сильно напрягало – она не привыкла ходить за ручку и публично целоваться с посторонним мужчиной (а если говорить честно – она вообще не привыкла целоваться прилюдно или наедине, ведь Павел, сам того не ведая, украл у девушки ее сердце и первый поцелуй…) Однако в какой-то момент – возможно, на террасе кофейни на берегу моря, – когда она стояла рядом с Оливером, отпивая по глоточку из бокала сангрию, Габрыся вдруг почувствовала себя на каникулах. Она позволила себе отдохнуть от обычных своих принципов и комплексов – разумеется, не всех, нет, не всех! И когда Оливер, уже во второй раз за этот день, склонился снова над ее губами с немым вопросом в небесно-голубым глазах, она подумала: а почему, собственно, нет? И утонула в поцелуе, гораздо более страстном, чем там, на улице.
Большой Глаз не дремал – он как будто только и ждал этого момента. Эту чувственную сцену между Габриэлой и Оливером уже на следующий вечер могла наблюдать на своих экранах вся Польша – миллионы телезрителей.
Стефания в окружении подружек с недоверием смотрела на экран. Секунду назад в комнате было очень шумно, а сейчас стояла буквально мертвая тишина.
– Гляньте-ка, гляньте-ка… я-то думала, Габрыся наша закомплексованная серая мышка, а она закадрила самого симпатичного парня из всех там, – с некоторой долей удивления произнесла пани Янина.
– И так вольно ведет себя, – в голосе другой подружки явственно звучал оттенок осуждения. – Целуется, да на глазах у всех!
Стефания зажмурилась.
«Габрыся, дорогая, что с тобой? Что тебе там в голову взбрело? – мысленно кричала она. – Не с этим бабником и не так! А Павел?!»
Павел бессильно опустил руку, которой держал пульт. Он просто не верил своим глазам. Его Габрыся, его любимая, сладкая, невинная Габриэла без всякого смущения целуется с каким-то наманикюренным ловеласом!
«Она не твоя, – напомнил ему внутренний голос. – Совсем недавно ты убежал из ее дома, как вор. И у тебя нет права ее осуждать. Любой может, а ты нет, братоубийца».
– Ой, что я вижу, – это вступила Добровольская. – Это ж твоя Габриэла?! Обжимается публично с этим манекенщиком, как его там – Оливером?
В этот момент Габрыся заметила направленный на них глазок камеры, со смущенной улыбкой отвела глаза и спрятала лицо на плече своего спутника.
– Ох, надо же, ни стыда ни совести у девки нет! – Жозефина не собиралась щадить ни девушку, ни сына. – Такой махнешь деньгами перед носом – и она уж на все готова…
– Замолчи, мама, – из горла Павла вырвался звук, похожий на стон.
– Да я могу замолчать, пожалуйста, – не унималась Добровольская, – но факты-то вон, сами за себя говорят! Вон она, любимая-то твоя! – и она торжествующе ткнула пальцем в сторону телевизионного экрана, на котором Габриэла, которую обнимал Оливер, уходила в ночь. – Интересно, не стыдно им вот так… так вести себя – да на людях…
Павел вскочил, бросил пульт на кресло и вышел в другую комнату. Вслед ему летел злорадный, резкий смех матери.
Он сел на постель, обхватил голову руками и до боли закусил губы, чтобы остановить непрошеные слезы.
Ведь у него был шанс.
Габриэла была к нему неравнодушна – он это знал, чувствовал. Зная, что он полностью под каблуком у матери, она все-таки не презирала его, как все остальные, не оттолкнула его, когда он захотел ее поцеловать. И она хотела услышать его рассказ и дать ему, дать ИМ шанс. Павел это понимал. Почему он сам не дал себе этот шанс? Почему лишил их этого шанса? Ведь он не был убийцей, что бы там ни говорила его мать, он не убивал брата… а если даже и да – то уж точно не умышленно! Ведь он был тогда маленьким мальчиком, сопляком, для которого забота о взрослом больном брате была обузой. У него не было собственной жизни, друзей, увлечений – ничего. Кроме обязанностей следить за Петриком.
Пару раз, когда матери не было, а брат, напичканный лекарствами, засыпал, Павел убегал из ненавистного дома и бродил по улицам, просто так, без цели, вдыхая воздух свободы, пытаясь надышаться им впрок. И в тот вечер он тоже убежал, как только Петрик рухнул в постель без движения.
Павел сидел потом, спрятавшись в кустах, напротив того дома, где жил любовник матери, чтобы раньше ее успеть вернуться домой.
Он не провел эти два часа в играх с товарищами – у него не было товарищей. Он не слонялся в этот раз по улицам. Он просто сидел, скрючившись, смотрел на звезды и… был счастлив. Последний раз в своей жизни.
А потом вернулся домой…
Теперь, восемнадцать лет спустя, он понимал, как сильно он сам – не мать, не Петрик, а именно он, Павел, пострадал тогда. Чувство вины придавило его к земле, словно камень. Мать не давала ему о нем забыть – для нее он до конца жизни останется убийцей любимого сыночка. А вот он самого себя теперь все чаще склонен был считать все-таки жертвой – такой же, как и покойный Петрик. Ведь у него не было счастливого детства – да у него вообще никакого детства не было! Его всегда воспринимали как овчарку, которая пасет единственную и оттого еще более ценную овцу – собственного старшего брата, приступы бешенства которого довели бы до безумия любого взрослого. А маленький Павлик должен был неотлучно находиться при нем… При виде мертвого брата он невольно почувствовал облегчение – и это только усугубило его чувство вины, потому что облегчение быстро прошло, а уж мать полными ненависти словами хорошенько прочистила ему мозги. На восемнадцать лет. До самого появления Габрыси в его жизни, когда Павел почувствовал, что имеет право жить, быть свободным и счастливым.
Почему же он не рассказал все это ей, Габриэле, когда у него была такая возможность? Почему не снял наконец этот грех с себя в собственных и ее глазах?
Он понятия не имел.
А теперь уже было поздно.
С прекрасным Оливером, который, уж конечно, не был убийцей собственного брата, Павлу тягаться было никак нельзя…
– Оливер! Мой Оливер!
Малина стояла перед телевизором, опираясь одной рукой на пластиковый корпус, словно ожидая, что сейчас, вот-вот, появится на экране надпись «просим прощения за технические неполадки» и пропадет изображение мужчины – ее мужчины! – который целует сестру – ее сестру!
– Ты ублюдок! – взвыла она, когда картинка этой кипрской парочки не захотела исчезать и меняться.
– Ты сука! – завопила она, когда Габриэла смущенно взглянула прямо в объектив камеры, а потом вместе с Оливером исчезла в ночи. – Я тут тебе твоего пропавшего придурка разыскиваю, а ты вместо благодарности вот так! Ну, ты дождешься у меня! И ты, кобель, дождешься! Я уж вам… вас… Малина Богачка еще никогда не проигрывала! Никому! Я тебя, сестричка, прикончу! Оливер будет мой!
– Мои дорогие!
Гном хлопнул в ладоши, и девушки, до сих пор оживленно болтающие, умолкли.
– Завтра с самого утра мы начинаем космические метаморфозы!
Ему пришлось сделать паузу и немного подождать, потому что после этих слов девушки снова возбужденно заговорили. Только Габриэла сидела скромно сбоку и не принимала участия в общей болтовне. С самого первого дня она оказалась в некоторой изоляции со стороны остальных претенденток на победу. Причин этому было две: во-первых, она была признанной фавориткой, а даже самые некрасивые девушки не любят проигрывать в конкурсах красоты. А во-вторых – она в мгновение ока взяла в оборот самого красивого мужчину из всех имеющихся. Этого уж остальные девушки никак не могли ей простить. Никаких злобных высказываний или шуток они себе позволить не могли – все-таки Большой Глаз все время бдел и следил за ними, а вот бойкот и тихий, полный ненависти шепоток, которым они всегда встречали ее появление, запретить им никто не мог.
Габриэла, которая всегда вызывала у ровесников симпатию, такому отношению удивлялась, но флирт, который мало-помалу перерастал во что-то большее, занимал сейчас все ее существо, и ей было просто не до разборок с соперницами.
– Космические метаморфозы, которые одна из вас уже, собственно, начала, – Гном многозначительно подмигнул Габриэле.
– Да уж, скоро, того и гляди, пузо начнет расти, – шепнула одна из девушек.
Габриэла еще глубже вжалась в кресло, словно стараясь стать невидимой.