– Да уж можно, наверно, на «ты», – холодно произнесла Габриэла, переступая порог ее жилища. – Ведь наша встреча у детектива, она не была случайной, не так ли… сестра?
Малина молча покачала головой, потом с трудом, заикаясь, выдавила из себя:
– Я… с-с-с-ледила за тобой в тот день. Если бы ты не пошла к Стасику – мы встретились бы где-нибудь еще.
– Давно ты знаешь?
– Я тебя увидела по телевизору, когда была презентация шоу.
– Слава богу… – Габриэла со вздохом облегчения расположилась на диване, Малина посмотрела на нее с недоумением, поэтому Габрыся пояснила: – Если бы ты знала об этом давно, много лет – я бы тебе в жизни этого не могла бы простить. Кто они? Мои… наши родители? – голос Габриэлы звучал почти спокойно, но это скорей всего от шока. Просто до нее пока не дошло, что вот – нашлась ее семья, та самая семья, которая бросила ее на коврике.
По лицу Малины скользнула тень отвращения.
– Мать – киоскер, отец – электрик, работали в колхозе, пока колхозы существовали. В жизни ровно ничего не достигли…
– В колхозе? Так они не в Варшаве живут?
– Нет. Они всю жизнь плодили нищету в Подкарпатье, в маленьком городке, да почти в деревне, где единственное что и было хорошего, тот самый колхоз, пока не сгинул. Так что ты счастливица, что жила здесь.
– Ничего себе счастливица! – взорвалась Габриэла. – Ты вообще понимаешь, что они сделали? Эти твои родители? Они подбросили меня чужим людям на коврик у двери! Новорожденную! Завернутую в тряпку, с бутылкой молока – оставили на лестничной клетке!
Ей пришлось прерваться – слезы не давали говорить, душили, а плакать она не хотела.
Малина слушала с замирающим сердцем. У нее самой не было совести – она это всегда признавала, но она и представить себе не могла, что ее мать была способна… ее сестру…
– Почему они это сделали? – спросила Габриэла, глядя на Малину глазами, полными слез.
– Мы были очень бедные. Ты просто не представляешь себе, какая там, в Подкарпатье, царила нищета.
Как раз это Габриэла, которая выросла в Бещадах, прекрасно знала.
– Я была седьмым ребенком.
– Седьмым?
– Да. Они наплодили шестерых и были крайне удивлены, когда через десять лет появилась еще и я. Я думаю, хотя это и не оправдание, конечно, что с двумя дополнительными «ртами» они бы просто не выжили… не справились. Они уже со мной не знали, что делать, – теперь уже в голосе Малины звенели слезы. Такое уж было время и такие люди. – Ты была… была очень… несчастна, живя у чужих людей? – спросила она, глядя на Габрысю глазами побитой собаки, пытаясь улыбнуться.
– Нет. Мне, слава богу, очень повезло – очень! Тетя Стефания любит меня всей душой, а я люблю ее. Так что я была, наоборот, очень даже счастливая.
В этот момент она почувствовала прилив такой любви и благодарности к своей опекунше, что еле удержалась, чтобы не вскочить и не побежать к ней немедленно и не упасть к ней в объятия, почувствовать прикосновение любимых рук, услышать нежные слова, полные любви и заботы.
– Можно только позавидовать, – горько заметила Малина.
Габрыся заморгала, словно очнулась от прекрасного сна.
– Мне пора идти. Когда я вернусь, сестренка, давай встретимся. И ты познакомишь меня с семьей.
– Вот так я познакомилась со своей сестрой, – закончила она рассказывать и смотрела на тетю Стефанию в ожидании.
Пожилая женщина молчала в задумчивости.
– Жизнь у меня была нелегкая, – заговорила она наконец. – Я хорошо знаю, что такое нищета, потому что после войны страшно бедствовала: не было крыши над головой, работы, меня преследовали из-за репрессированных родственников и за принадлежность к АК. Нет, мне не было легко. И я не знаю, как бы я выжила тогда, в то время, с семерыми детьми. И я поражаюсь Малине: она последняя, седьмая, но она вырвалась из этой среды и смогла так изменить свою жизнь!
– Тетя! – горячо запротестовала Габриэла. – Но они же меня отдали, бросили! Такое же нельзя простить!
– Эй, но ведь тебе было со мной не так уж плохо? – Стефания обняла Габрысю и крепко поцеловала.
Габрыся смутилась.
– Я не это имела в виду. Ты же знаешь, что я тебя очень-очень люблю. Но… они же мои родители! Моя мать! Как она могла?!
– Спросишь у нее, когда вернешься. Думаю, что она очень боится той минуты, когда ты появишься перед ними и задашь этот вопрос. И я искренне им сочувствую.
– Ага, боятся они, – гневно воскликнула девушка. – Они наверняка думают, что я там, на этом коврике, и отдала Богу душу!
– А я уверена, что они видели тебя по телевизору. А раз вы с сестрой настолько похожи… Наверняка они уже ждут тебя и боятся…
– Если они меня видели, так почему же не написали?! Не позвонили?! Да что они за люди такие, черт их побери?! – снова взорвалась Габриэла. – Я была такая счастливая, такая счастливая, пока не узнала…
Она вдруг умолкла и зарделась румянцем, бросив искоса смущенный взгляд на тетю.
Стефания тут же взяла ее за подбородок и заглянула ей в глаза.
– Эй, моя дорогая, что ты пытаешься скрыть от своей старой тетушки? – подозрительно прищурилась она. На лице девушки появилась несмелая улыбка. – Габуся! Ты встречалась с Павлом!
– Не только встречалась, – пробормотала Габриэла, опуская голову на плечо тети. – Я занималась с ним любовью! – прошептала она прямо в ухо тете.
Та обняла ее со слезами на глазах.
– Было хорошо? Красиво? – спросила она с тревогой.
– Немножко темновато и не очень удобно. Но красиво, – успокоила ее Габриэла.
– И где же вы это делали, что там было «темновато и не очень удобно»?
– В подвале, – рассмеялась Габрыся.
– В подвале?!
– Ну так получилось…
Стефания покачала головой.
– Да, яблочко от яблони недалеко падает. Ведь мой первый раз тоже был в подвале. И тоже было красиво, хотя темно и неудобно…
До поздней ночи они сидели с бутылкой шампанского, то хихикая, то всхлипывая – ни дать ни взять две пенсионерки.
А назавтра, когда Габриэла улетала в Тунис, Павел пришел на аэродром, чтобы ее проводить, и это сделало ее счастье уж совсем полным и невозможным.
– Возвращайся ко мне, – попросил он шепотом, гладя девушку по щеке.
– Вернусь, – пообещала она, целуя его ладонь, а потом мягкие, нежные губы.
Месяц. Один месяц. Всего.
И они встретятся снова. И двинутся в новую жизнь, в которой Тунис будет всего-навсего эпизодом, маленьким и не самым важным.
Габрыся и представить не могла, что жизнь готовит для нее грандиозный сюрприз. И что все в ее жизни может резко и самым кардинальным образом измениться…
Приключения начались практически сразу.
Габриэла села в кресло самолета и вытащила из кармана жвачку.
Вообще-то жвачку она обычно не жевала. Но во время взлета и посадки самолета – всегда.
Там, наверху, не дураки сидят. И они не позволят самолету разбиться, если на борту его Габриэла жует жвачку – так она объясняла самой себе потребность в жвачке. И как бы абсурдно это ни выглядело на земле – там, в воздухе, это было наполнено для нее самым глубоким смыслом.
Путешествие на Кипр было ее первым полетом на самолете, и уже тогда она убедилась в полной мере, что летать – это здорово. Когда ты сам на земле. О, это чудесно, стоя ногами на твердой земле, задирать голову вверх и с завистью и грустью провожать глазами маленький самолетик, оставляющий пушистую белую полосу на пронзительно-голубом полотнище неба. И даже идти по аэропорту – здорово и чудесно. И усаживаться в кресло, чувствуя себя кем-то привилегированным, кем-то «high class». Это все она любила.
А в самолете во время полета…
Что ж, она жевала жвачку. Габриэла почувствовала себя чуть более уверенно, когда самолет набрал высоту и выровнялся. Она разложила на коленях газету, которую подала ей стюардесса при входе, и начала без особого интереса просматривать.
Политика – беее… финансы и экономика – бееее… международные новости: тут война, здесь конфликт, там при бомбовом ударе погибло столько-то ни в чем не повинных мирных жителей, где-то казнили заложника… Люди добрые! Кто это читает?! Это же можно в депрессию впасть после чтения!
У Габрыси не было телевизора, и газет она не читала, справедливо полагая, что о войне и о повышении налогов она уж точно как-нибудь узнает.
Она уже собиралась отложить газету в сторону, как вдруг…
ЧТО это? Именно так, большими буквами ЧТО?
Ее внимание привлекло одно объявление, которое занимало правый верхний угол на какой-то там странице газеты. Одно слово, подчеркнутое толстой черной чертой. Но от этого слова сердце девушки на пару секунд замерло и перестало биться: «Ягодка».
Широко раскрытыми глазами она с недоверием пробежала строчки объявления:
«Областное управление «Счастливица» объявляет торги на имение «Ягодка», находящееся в собственности Министерства сельского хозяйства. В состав имения входят…»
И далее следовало краткое описание дома, парка и земель.
А в конце – цена.
Полтора миллиона злотых.
Габрыся откинулась на спинку сиденья, с трудом сдержав возмущенный вопль.
Полтора миллиона?! Полтора…
Да они совсем там сдурели, что ли?! Эта цена была взята явно с потолка. Наверняка, какой-то нувориш или родственник мэра присвоил себе имение, организовал эти торги, в которых никто не будет участвовать, и потом через пару месяцев оформит поместье себе в собственность за сущие копейки или даже совсем бесплатно.
Все оставшееся время полета Габриэла провела в мрачных раздумьях.
Не может быть, чтобы все это было случайностью, совпадением. Ведь ее не должно быть в этом самолете – она же не победила в конкурсе и не должна была лететь на международный конкурс. Она не должна была читать эту газету – ведь она приготовила себе в полет чудесную и очень интересную книжку, но по случайности засунула ее в багаж, а ведь книжка лежала отдельно от других вещей.
Но несмотря на все эти «не должно было быть», Габрыся сидела сейчас здесь с газетой в руках. С газетой, которую открыла именно на той странице, где находилось объявление про «Ягодку».