Поднимаясь на свой этаж, Люба тяжело вздохнула и обругала себя дурой-идеалисткой: «Что я раскудахталась? Зачем распалять себя никому не нужными сентенциями? Он нормальный мужик. Ему, как и всем, нужно молодое, здоровое женское тело, а не старая курица с целлюлитом и тремя перьями на голове».
В который раз за эту долгую дорогу до Сергино Люба горько усмехнулась. Уж чего-чего, а самоиронии ей не занимать. Она вновь вспомнила Римму и их короткую, яркую, словно вспышка молнии, дружбу. Резкая до грубости, но искренняя, проницательная, умная и добрая, Римма помогла Любе выдержать самый пик невыносимых страданий. Римма хотела показать своей подруге, что она не одна в своей беде, что рядом живут сотни таких же несчастных. Она не сюсюкала с Любой, а вышибала клин клином, проводила жесткую, но часто очень эффективную «шоковую терапию».
Однажды она пригласила Любу на судебный процесс, на котором защищала интересы женщины, убившей своего мужа. Убитый, по словам свидетелей, был запойным пьяницей, терзавшим семью много лет. Каждую неделю, по пятницам, он напивался и избивал жену до крови, до синяков, не проходивших подолгу. Она терпела этот кошмар лишь потому, что не знала, куда ей деваться с тремя детьми. Да еще была из тех тихих мучениц, которые не хотят выносить сор из избы. Отоспавшись за воскресенье, этот деспот, как ни в чем не бывало шел на работу, а в пятницу все повторялось снова.
Люба сидела в зале, сжав кулаки и боясь за себя, что не выдержит этой тягостной рутины судебного разбирательства, крикнет прокурору и судьям: «Что вы творите, чинуши, облеченные властью? Она защитила себя, избавилась, наконец, от изверга! Ведь любому терпению есть предел! Неужели ей назначены Богом лишь одни нечеловеческие муки? Скажите, за что?!»
Через год после их знакомства Римма умерла от скоротечного рака легких. Люба ухаживала за ней весь месяц, пока длилось угасание того, что осталось от некогда жизнелюбивой толстушки. За день до кончины Римма пришла в сознание и долго смотрела в Любины глаза. Затем бескровные ее губы прошелестели:
— Ты мне приснилась. Странный сон. Ты ела бесцветные ягоды и жаловалась на их горечь. И вдруг ягоды стали красными.
— Тише, Риммочка, не говори так много! Устанешь…
— Это последние слова. Больше не могу.
— Прости меня.
— И ты… прости. А ягоды… снова… красные… Это… к счастью.
Слова эти и в самом деле стали последними в жизни ее подруги, поэтому врезались в память Любы прочно.
II
Владислав сидел за столом в своем офисе и пытался сосредоточиться на документах, скопившихся за неделю в двух папках. Он только что отчитал секретаршу Дину, позволившую себе слишком назойливо и, как ему почудилось, с ноткой презрения напомнить о неотложных делах. Дела действительно не ждали. Необходимо было срочно «разрулить» сложную ситуацию с партнерами, прямым текстом угрожавшими разорвать контракт. Три дня назад закончился срок погашения кредита, и теперь угрозы шли еще и от банка. К тому же солидный заказчик, на которого была вся надежда, пошел в отказ и потребовал возврата выплаченной по предоплате крупной суммы. А сумма эта давно превратилась в кирпич и бетон, и вернуть ее обратно в денежный эквивалент было нереально.
Безвольно откинувшись в кожаном кресле, Владислав обводил равнодушным взглядом офисный интерьер. Ни один предмет в кабинете не вызывал в его хозяине ни малейшей эмоции. И лишь фотографию в изящной рамке, что стояла на правом углу стола, Владислав старательно избегал, делая всякий раз усилие, чтобы не смотреть туда, не встречаться с этими спокойными и, казалось, все понимающими глазами. Это был портрет отца. На его присутствии в офисе настояла всезнающая Стелла.
— Это необходимо для твоего имиджа. Сын, почитающий память отца — основателя фирмы, вызывает доверие и уважение. Как ты это не поймешь? — увещевала она Владислава своим ровным, мелодичным голосом.
При воспоминании об этом разговоре Владислав стиснул зубы и зажмурился. Затем резко поднялся и подошел к сейфу. Там его ждала початая бутылка пятидесятиградусного рома. К нему Владислав пристрастился не так давно. До этого в сейфе еще со времен отца хранился армянский коньяк. Теперь коньяк перекочевал в шкаф к Дине и был предназначен для встреч с важными посетителями. Владислав щедрой рукой налил полстакана пахучего янтарного напитка и выпил без остановки. Он не успел закусить, как в кабинет стремительно вошла Стелла. Ее внешность была, как всегда, безупречной. Строгий деловой костюм с шелковой белоснежной блузкой подчеркивал стройную фигуру, густые, со здоровым блеском волосы уложены в модную прическу, на тонком лице умеренный макияж.
— Владислав! — Стелла заметно нервничала. — Так невозможно работать! Из-за твоей безалаберности мы теряем заказчиков одного за другим. Сейчас только звонил Ребовский и заявил, что отказывается от наших услуг.
— А при чем тут я? — Владислав удобно расположился в кресле и с удовольствием закурил.
— То есть как — «при чем»? Ребовский — VIP-персона и тебе следовало лично заняться им. Вместо этого ты отправляешь неопытную девчонку, которая еще умудрилась опоздать на два часа. Видите ли, «на дорогах пробки, Стелла Борисовна»…
— Для чего у нас целый отдел маркетологов? Зачем мы платим этим бездельникам, если они не в состоянии уговорить клиента, который практически был у нас в кармане? — почти добродушно спросил Владислав, размякший от выпитого рома.
Стелла с подозрением втянула греческим носиком воздух, в котором явно чувствовался специфический аромат, и сурово сдвинула брови.
— Опять напился? И это с утра? Господи! Куда ты катишься, Владислав? Ты хоть понимаешь, что фирма на грани банкротства?
— Убавь звук, дорогуша! Или лучше заткнись совсем! Чего раскаркалась? «На грани банкротства»… «Катишься»… Зачем эта мелодрама? Давай здраво рассуждать. По делу. Поняла?
— Здраво?! — с тихой яростью уточнила Стелла и сверкнула глазами так, что у Владислава по спине пробежал озноб. — И это ты заявляешь после стакана рома? Да сейчас в твоей чугунной голове ни одной не то что здравой, но и просто мысли не найдется. Ты же конченый алкоголик!
Она ходила по кабинету, бросая в него резкие и обидные фразы, и стук ее каблуков больно отзывался в его голове. Владислав смотрел на эту разъяренную фурию и поражался перемене, которая произошла со Стеллой за последние полгода. Куда исчезла та прекрасная незнакомка из его романтических видений?
Когда он впервые пришел к отцу в офис и увидел Стеллу, то был настолько пленен ее образом, что не сразу вник в отцовскую речь, обращенную к нему. Отец увлеченно вводил его в курс дел своей компании, но Владислав плохо слушал. Он смущенно отводил взгляд от Стеллы, сидящей тут же за столом и деловито подающей ему из папки эскизы, чертежи, фотографии и прочие документы, наглядно иллюстрирующие результаты деятельности фирмы. Потом он еще долго находился под впечатлением их первой встречи. На ум даже пришла слышанная когда-то ария из оперетты «Вольный ветер», в которой молодой тенор много раз повторял имя «Стелла». Ее неотвязный мотив преследовал Владислава всюду и исчезал лишь в моменты, когда девушка с этим редким и звучным именем находилась рядом. Было в ней, кроме яркой внешности, что-то необыкновенно притягательное, интригующее, очаровывающее. Может, тихий, но глубокий грудной голос? Или выражение зеленых глаз? Или естественная грация движений? Да, все это было. Было. Но куда-то ушло, как вода в песок. Значит, тогда была всего лишь хорошая игра? Или кокетство? Нет, похоже, все-таки продуманная игра.
Сегодня от прежней Стеллы осталась лишь железная хватка в делах, умение сосредоточиваться на главном, отбросив как ненужный балласт человеческие слабости, чувства и тому подобные «мелочи жизни». Даже дома, в их огромном особняке, Стелла не позволяла себе расслабляться. Ее утренние пробежки, занятия на тренажерах и в завершение всей этой физкультуры обязательный бассейн «достали» Игоря до такой степени, что он зверел от одного вида и запаха Стеллиных футболок и кроссовок. Он старался не выходить из спальни и читал книги или слушал рок-музыку, пока Стелла с тупым упрямством изводила себя отжиманиями и бегом трусцой.
Сквозь тягучие, словно резиновые, дебри мыслей в нетрезвой голове Владислава мелькали иногда вспышки озарений. Вдруг одна такая вспышка заставила его испытать шок. Он даже протрезвел. Неужели это может быть правдой? Ему вспомнился вечер в ресторане, когда он в последний раз видел отца. Они сидели втроем: отец, Стелла и он. Отец много шутил, был, что называется, в ударе. Они смеялись, пили кьянти, танцевали, по очереди приглашая Стеллу.
Она была особенно неотразима тем февральским вечером. Узкое платье-стрейч бледно-зеленого цвета с металлической искрой буквально впивалось в нежные изгибы ее тела, с точностью повторяя все до единой линии, впадины и выпуклости, чутко отзываясь переливами множества оттенков на каждое Стеллино движение. Смотреть на нее для Владислава было одновременно и радостью, и мукой. Он исподтишка наблюдал за отцом, который не по возрасту бесшабашно веселился, то и дело прикладывался к рюмке, а потом в танце властно прижимал Стеллу. Владиславу в этот миг казалось, что еще чуть-чуть и Стелла не выдержит, переломится под грубым натиском отцовских рук. От Владислава не ускользнула гримаса отвращения, мелькнувшая на Стеллином лице, когда отец попытался поцеловать ее во время танца. Но это брезгливое выражение быстро сменилось на добродушно-веселое, и отец ничего не заметил.
Вскоре отец увлек Владислава в курительную комнату, где совсем некстати начал деловой разговор. Владислав слушал краем уха, нетерпеливо притопывая ногой и смотря на себя в зеркало. Его мысли были там, со Стеллой, такой красивой, манящей, недоступной. Да, черт возьми, недоступной! Чувство неутоленного желания кружило и без того пьяную голову, заставляло до боли сжимать кулаки, издавать глухой стон сквозь стиснутые зубы. А отец все говорил и говорил. Он задумал колоссальный проект, под который якобы нашелся богатый инвестор.