— Любовь Антоновна, — обратился он к Любе, улучив момент, когда в библиотеке, кроме них, никого не оказалось, — вы позволите пригласить вас на прогулку по нашему парку?
— Спасибо, но сейчас мне некогда. Я до семи занята.
— Вот и чудесно! Мы пойдем как раз после семи. У нас тут все гуляют в это время. Посмотрите в окно! Это же грех сидеть взаперти, когда природа сама приглашает к себе в гости! А?
— Хорошо. Я с удовольствием прогуляюсь.
Стоя в дверях, Всеволод Петрович еще раз напомнил:
— Так я вас буду ждать на главной аллее.
— Хорошо, хорошо, Всеволод Петрович.
Они уже целый час бродили по парку. Всеволод Петрович, опираясь на трость, которая помогала ему слегка скрывать хромоту, неутомимо водил Любу по самым отдаленным и живописным уголкам, при этом много говорил, не умолкая ни на минуту. Он поведал ей свою жизненную историю, богатую яркими, порой трагическими, а иногда комическими событиями. Без утайки рассказал о неудавшейся последней любви, в результате которой и оказался в этом интернате, «предпоследнем прибежище раненой души». На Любин наивный вопрос — почему предпоследнем? — старик молча воздел свою трость кверху и посмотрел на небо.
«Ничто не ново на земле», — думала Люба, слушая рассказ Всеволода Петровича о том, как молодая жена, третья по счету, обманула его, забеременев от своего троюродного брата. Старик, в котором отеческое чувство к Светочке возобладало над мужской страстью, уговорил этого «негодяя» жениться на ней. А чтобы молодым было где жить, предоставил им свою квартиру и даже переписал ее на Свету. Он наивно рассчитывал дожить свой век при молодых и их сынишке, но «зять», так Всеволод Петрович называл мужа Светы, выжил старика, создав ему невыносимые условия: устраивал пирушки с друзьями, врубал на полную мощность музыкальный центр, курил, гася окурки в горшках с «элитными» кактусами.
— А где же ваши кактусы? Вы их оставили «зятю»? — поинтересовалась Люба.
— Что вы! Господь с вами! Они ведь живые, в отличие от этого чурбана. Все двенадцать горшков я забрал с собой. Благо здесь большие подоконники. Все кактусы уместились. А вы зайдите к нам на огонек, Любовь Антоновна! Полюбуетесь на моих питомцев. А?
— Обязательно зайду.
Обратно они шли мимо увядающих цветочных клумб, огненно-алых кустов барбариса и долго молчали. «Устал, бедный, — жалела старика Люба. — Тоже мне, герой-любовник! Неужели нельзя было найти какую-нибудь постарше? Она бы и заботилась, и «налево» не бегала, и собеседницей мудрой была. Ведь большего и не требуется в этом возрасте. Хотя… Кто их знает, мужчин? Что им еще нужно? И как порой обманчива внешность! Первое мое впечатление было так далеко от истины! Хм! Вот тебе и монах-пустынник!»
У крыльца остановились. Всеволод Петрович, с удовольствием глядя на румяное Любино лицо, явно любуясь ею, умиленно произнес:
— А вам на пользу такие променады. Глаза повеселели, блестят. Прелесть! У Федора Иваныча есть незабвенные строчки:
Люблю глаза твои, мой друг,
С игрой их пламенно-чудесной…
Он отвернулся, стер ладонью выступившие слезы. Люба лукаво, с легким кокетством процитировала то же тютчевское стихотворение:
Но есть сильней очарованья:
Глаза, потупленные ниц…?
Старик с радостным удивлением уставился на Любу:
— О! Не ожидал! Я ведь в лучшие времена знал почти всю его любовную лирику, да и философская мне тоже очень близка. Увы, все позади. Сейчас только и осталось слабым утешением:
Живя, умей все пережить:
Печаль, и радость, и тревогу.
Чего желать? О чем тужить?
День пережит — и слава богу!
— Простите, но откуда у вас такие познания? Не каждый может похвастать, что знает Тютчева, — восторженно спросил старик.
— Я учитель русского и литературы. Вот и весь секрет.
— Уверен, что вы прекрасный учитель.
Они помолчали, глядя на двух возвращающихся с прогулки старушек. Это были те самые старушки, разговор которых вчера Люба нечаянно услышала в коридоре.
Всеволод Петрович, галантно взяв Любу за локоть, увлек ее за собой на ступеньки крыльца:
— Это ведь я написал на телевидение про вашего Игоря.
— Я знаю от Зои Михайловны. Спасибо вам огромное.
— Он замечательный человек. Впрочем… и это вы, должно быть, знаете.
На второй ужин Люба не пошла. Вскипятила у себя чайник, заварила в новой кружке пакетик чая, положила в блюдце крекеры с сыром и устроилась в постели с книжкой, которую принесла из библиотеки. Но дальше первой страницы чтение не пошло. Вновь и вновь возвращалась к недавней сценке в столовой: они смотрят друг на друга, потом она произносит неискренние слова, а он отвечает честно, с плохо спрятанной болью.
«Боже мой, когда я поумнею? Неужели надо прожить на свете еще пятьдесят лет, чтобы понять простые истины? Обманом, коварством, подлостью не добьешься ничего, кроме несчастья. Ложь — это антипод любви. Прав писатель, сказавший эти слова. Еще как прав!»
Утром она немного опоздала на завтрак, пришла, когда уже многие его заканчивали. Люба села за стол к Всеволоду Петровичу и Игорю, поздоровалась, пожелала приятного аппетита. Старик обрадовался ей, как ребенок, а Игорь сдержанно улыбнулся и только. Любе пришла неожиданная мысль:
— Всеволод Петрович! Я хочу провести читательскую конференцию в библиотеке. Вы не могли бы мне помочь?
— Ради Бога, милая Любовь Антоновна! Всегда к вашим услугам! Когда вы проводите это мероприятие?
— Я еще точно не знаю. Можно послезавтра, например. Сегодня я повешу объявление, пригласим всех любителей Чехова. Я надеюсь, придет не слишком много народу, а то в библиотеке тесновато.
— А зачем нам библиотека? Здесь есть большая комната отдыха. Там у нас вечера, именины и прочие дискотеки проходят.
— Дискотеки? — улыбнулась Люба.
— А как же? Мы такие буги-вуги сбацаем, только держись! Я прав, Игорь Алексеевич?
— А также вальс и танго, — оживился Игорь.
— Вы меня заинтриговали. А может, нам после конференции танцы устроить?
— А почему бы и нет? — вошел в азарт неугомонный Всеволод Петрович. — Я сейчас же поговорю с Зоей Михайловной. Начальство должно быть в курсе. Без этого никак.
Через час Всеволод Петрович пришел к Любе в библиотеку и с порога крикнул:
— Готово! С начальством утрясли. Послезавтра, в 18.00, начинаем конференцию: «За что мы любим Чехова?» Как вы считаете, такое название подойдет?
— Вполне.
— Вот. А потом, как говорится, танцуют все! Кстати, Любовь Антоновна, надеюсь, что вы порадуете старика своим вечерним туалетом?
— Ой, что вы? У меня с собой только этот костюм.
— Жаль. Как же так, Любовь Антоновна? Вы молодая женщина и, отправляясь в дальний путь, должны предусматривать все случаи жизни, в том числе и самые гламурные.
— Спасибо за комплимент, но мне не до того было, когда я сюда собиралась, — вежливо осадила она Всеволода Петровича.
— Простите старика, если обидел. Я увлекся и забыл обо всем на свете. Что же такое важное я хотел сказать? Вот память дырявая! Ах, да! Игорь прекрасно рисует, вот он и напишет вам объявление. Вы составьте текст, а он сейчас придет и на этом столе расположится со своими фломастерами. А я пойду, у меня процедуры.
Игорь склонился над столом, тщательно выводя красным фломастером текст объявления. Они были вдвоем в библиотеке. Люба проводила инвентаризацию, сверяя записи в карточках с имеющимися в наличии книгами, делала соответствующие пометки. Время от времени она посматривала на него, с горечью замечая болезненную худобу, отчего он казался ей одновременно и моложе, и старше; седину по всей голове, которой раньше не было, если не считать посеребренных висков; легкое дрожание пальцев. Впрочем, последнее могло быть от волнения. То, что он волновался, она почувствовала сразу. Он старательно не смотрел в ее сторону, характерно покашливал, если неловко задевал ногой стул или ронял карандаш.
Но и она пребывала в странном, двойственном положении. В голове была полная мешанина и в душе такая же сумятица. Кто они сейчас? Бывшие супруги? Близкие когда-то люди? Да, они любили друг друга в той, прежней жизни. Но с тех пор не просто утекло много воды, а прошли века, тысячелетия, растаяли льды полюсов, превратились в оазисы пустыни, родились и умерли галактики… Между ними миллиарды световых лет. Она все помнит и все так же любит его. Он не помнит ничего. И не знает ее.
Люба вскрикнула, оступившись на стремянке, на которой стояла, доставая книги с верхней полки. Если бы не Игорь, моментально отреагировавший на ее испуганное: «Ай!» и подхвативший ее на руки, неизвестно, чем бы все это закончилось. Он осторожно поставил ее на ноги, помог сесть на стул, участливо спросил:
— Ну как? Голова не кружится?
— Нет. Спасибо вам. Страшно представить, что бы со мной было, если не вы. Мокрое место, наверное.
Она с вымученной улыбкой посмотрела на него. Он не отвел взгляда, тоже улыбнулся:
— Знаете что, Любовь Антоновна, хватит вам альпинизмом заниматься! Здоровый мужик картинки малюет, а слабая женщина по верхотуре лазит. Даже неудобно.
Он быстро влез на стремянку, повернулся к Любе:
— Командуйте!
— Давайте снимем все книги с верхних полок и разложим их на столах. Тогда дела пойдут быстрее.
Люба принимала из его рук стопки книг и складывала их на столы.
Совместная работа помогла им преодолеть обоюдное чувство неловкости. Они и не заметили, как их взгляды и движения стали непринужденными, а разговор легким, ни к чему не обязывающим. Игорь даже пытался острить, но делал это по-другому, не так, как раньше. Не было в его шутках прежней искрометности, свойственной людям начитанным, много знающим. Но натура, тонко чувствующая, одаренная многими талантами, в том числе и способностью видеть смешное, брала свое.
— Меня недавно Всеволод Петрович насмешил. Давай, говорит, эксперимент произведем, чтобы определить, из какой сферы твоя бывшая профессия — из творческой или технической. Если это определим, то узнать твою профессию будет проще пареной репы.