Утром они оставили Аню сладкий сон досыпать, а сами отправились в огород — копать картошку. Еще вечером Люба предложила свою помощь, заметив, что огород до сих пор стоит неубранный. Надежда Романовна с радостью приняла Любино предложение. Одной ей долго бы пришлось возиться, а ждать дочь с зятем некогда. Пока погода теплая да ясная, не зевай!
Они выкопали десять рядков, когда в огород зашел молодой мужчина. Представившись старшим лейтенантом милиции Кропачевым, он спросил:
— Кто из вас будет Любовь Антоновна Чащина?
— Я, — похолодев, ответила Люба.
— Это вы остановились в гостинице, в двенадцатом номере?
— Да. А что случилось?
— Погодите. Все по порядку. Вы не ночевали в номере?
— Нет.
— В чем дело-то, товарищ Кропачев? — не выдержала Надежда Романовна. — Она ведь побелела вся. Посмотрите!
— Дело в том, — сжалился наконец Кропачев, — что ваш номер сгорел.
— Как сгорел? — в один голос спросили женщины.
Люба села на ведро, дернула ворот мужской рубашки, которую ей дала для работы Надежда Романовна. Ей не хватало воздуха. Надежда Романовна крикнула Ане, как раз заглянувшей в огород, чтобы принесла воды и валокордин, а сама взяла Любину руку за запястье, чтобы послушать пульс.
Уже в доме, когда лекарство подействовало и Любе стало легче, милиционер прояснил ситуацию:
— Сегодня ночью, в три часа, кто-то бросил в окно двенадцатого номера две бутылки с зажигательной смесью. Попали прямо в кровать. Начался пожар. Когда приехали пожарные, полкомнаты уже было охвачено огнем.
— Все вещи, конечно, сгорели? — спросила Надежда Романовна.
— Нет, не все. Сумка, что стояла на комоде в дальнем от окна углу, сохранилась.
— Слава Богу, — прошептала Люба. — Альбом, значит, уцелел.
— Какой альбом? — живо поинтересовался старший лейтенант.
— Альбом? Да нет. Я не думаю, что это имеет какое-то значение.
— В уголовном деле любая деталь может иметь решающее значение, — назидательно отчеканил молодой милиционер.
— Это альбом Серафимы Григорьевны Караваевой, которую вчера похоронили. Она подарила его мне перед смертью.
— Ясно. Любовь Антоновна, скажите, как говорится, навскидку, кто мог совершить этот поджог?
— Поджог? Вы квалифицируете это как поджог? — громче, чем это было нужно, спросила Надежда Романовна.
— А вы не согласны? — резко повернулся к ней милиционер.
— Да какой же это поджог, когда налицо покушение на убийство!
В комнате наступила тишина. Было слышно, как передвигаются стрелки в электронных часах, висящих над телевизором.
— Та-ак, — протянул Кропачев и полез за платком, чтобы вытереть выступившую испарину. — Излагайте вашу версию, Надежда… э-э…
— Романовна, — быстро подсказала пожилая женщина. — Значит так. Вчера мы совершенно случайно познакомились с Любовь Антоновной на похоронах. Я туда пришла вместе со своими ученицами. Разговорились, как это бывает. А потом я пригласила ее к себе. Мы втроем чаю попили, истопили баню, помылись. А потом решили, что они с Анютой ночевать останутся. Я одна живу, места много. Вот. Ну, переночевали, значит, а наутро картошку пошли копать. Любовь Антоновна вызвалась помочь. А то когда еще дочь с зятем приедут. Погода-то нынче в самый раз для уборки…
— Вы не отвлекайтесь, Надежда Романовна, — строго предупредил милиционер.
— Конечно, конечно. Ну вот. О чем я? Ах, да! Что я хочу сказать-то! Не планировала заранее Любовь Антоновна ночевать в другом месте. Понимаете? Не пла-ни-ро-ва-ла! Все получилось чисто случайно. Как говорится, спонтанно. А убийца этого не знал. Не мог знать! Вот!
Надежда Романовна, раскрасневшаяся, довольная собой, победоносно посмотрела сначала на Любу, потом на Кропачева.
— И в самом деле, все вышло нечаянно, — подтвердила Люба. — Мне, честно говоря, так не хотелось возвращаться после похорон в гостиницу. А тут как раз Надежда Романовна к себе пригласила. Мы втроем и пошли. У нее здесь тишина и уют. За чаем разговорились, а потом уж не смогли отказаться от предложения переночевать.
— Так. А теперь я задам вам, Любовь Антоновна, тот же вопрос, но немного изменю формулировку. Кто, по-вашему, мог на вас покушаться?
— Даже не представляю.
— У вас есть враги?
— Враги?
Люба задумалась, но не над тем, есть ли у нее враги, а о том, что если она назовет имя Стеллы, то придется раскручивать всю историю с поездкой в Сергино, а значит, откроется ее обман по поводу «двоюродной сестры Игоря». Но ей все равно придется объяснять свое присутствие в этом городе. Так и не придя ни к какому решению, она пожала плечами.
— Странно. Покушались именно на вас, а вы не представляете кто. Подумайте как следует, Любовь Антоновна. От ваших показаний будет зависеть оперативность раскрытия этого дела. Понимаете? Договоримся так. Вы подумаете, а через два часа я буду ждать вас в отделе, у себя в кабинете, на Мичурина, тридцать два. Всего хорошего!
Как только милиционер ушел, Надежда Романовна с Аней отправились на кухню пить чай, а Люба позвонила сыну:
— Владик, как ваши дела? Нормально? Чем хоть вы питаетесь? Пельмени? Ладно, об этом потом. Скажи, Стеллу выпустили из СИЗО? Нет? Это точно? Погоди, не перебивай! Значит, она так и не выходила оттуда. Странно. Нет, это я о своем. Я перезвоню потом. Папе привет. Ты, надеюсь, не выдал меня еще? Ладно. Пока.
Люба сидела на диване в полной прострации. Ведь первой, кто пришел в голову, когда Кропачев спросил у нее о врагах, была Стелла. Но она под арестом. Не могла же она достать ее из СИЗО. Вдруг Любе пришла мысль, совсем сбившая ее с толку: зачем Стелле убивать ее? Это же нонсенс! Чушь несусветная! «Ей сейчас не до меня. У нее жизнь на кону. Тише воды, ниже травы надо быть. Да и зачем ей моя смерть? Месть? Глупо. Она не кавказского племени, чтобы мстить. Наследство? Мне ничего не принадлежит. Я бедна как церковная мышь. Хотела убрать меня, как свидетеля ее «маскарада»? Но Зоя Михайловна, когда ей показали несколько фотографий, тоже узнала Стеллу, причем в ее истинном обличье. Нет, это сделала не она. Тогда кто?!»
Перед тем как идти в милицию, Люба решила навестить Таисию Игнатьевну. На похоронах у нее был очень болезненный вид, и это беспокоило Любу. Ей открыла Фрося и с ходу запричитала:
— Ойешеньки, Любовь Антоновна! Мы как узнали про пожар, так все и попадали. Да как же так? Отчего такое могло произойти-то?
— А кто вам об этом сказал?
— Так из милиции приходили, вас искали. А Зоя Михайловна-то и вспомнила, что давеча вас видели с учительницей из детского интерната.
— Скажите, а как Таисия Игнатьевна? Здорова?
— Плохонько ей. Медсестра укол седни ставила. А Нинель-то, как назло, отпуск взяла.
— Отпуск?
— Ну да. Со вчерашнего дня.
— Ладно, пойду к Таисии Игнатьевне.
Старушка очень обрадовалась Любе. Она лежала в постели, бледная, слабая. На Любин вопрос о самочувствии тихо ответила:
— Ничего. Уже отпустило. Это я после похорон. Мне не надо было ехать на кладбище. Здесь простилась — и хватит. Куда уж мне в такую-то даль, да столько на ногах стоять.
— Может, каких-нибудь лекарств не хватает, так я куплю?
— Нет, не надо. Мне Галя уже ставит какое-то. Помогает, и ладно. Здоровее уже не буду. Зачем деньги зря переводить?
— Ну, вы скажете! Лекарства для того и существуют, чтобы здоровье поддерживать. В любом возрасте.
— Спасибо, моя хорошая. Ты лучше о себе расскажи. Когда к мужу-то собираешься? Что ты тут застряла? Он, может, дома-то быстрее тебя вспомнит.
— Скоро, скоро. Я ведь из-за Ани задержалась.
— Что, твердо решила забрать ее?
— Тверже не бывает.
— Ну-ну. Как все же люди рознятся. Одни родную мать при жизни забывают, а другие чужое дитя как родное принимают.
У нее затряслись губы, глаза наполнились слезами. Люба слегка сжала ее руку, лежащую поверх одеяла.
— Любовь Антоновна! Дорогая! Как вы нас напугали! — долго восклицала Зоя Михайловна, когда Люба зашла к ней в кабинет. — Мы уж и не знали, что думать. Ведь вас Бог хранил, отвел от вас верную смерть!
— Да, если бы не Надежда Романовна, я бы тут сегодня не сидела.
— А я, главное, ничего понять не могу. Оперативник меня спрашивает, мол, была на похоронах такая-то? Я говорю: «Да». А он: «И где она сейчас?» Я говорю: «Не знаю». Короче, кое-как, окольными путями выяснили, где вы.
— Я в гостинице обмолвилась дежурной, что иду на похороны. Видимо, она и вывела милицию на вас.
— Любовь Антоновна, а сами-то вы что думаете по этому поводу?
— Думаю разное, Зоя Михайловна, и пришла к вам в том числе и по этому вопросу. Мне кажется, что ниточка с этого пожара сюда ведет.
— ?
— А что, Нинель Эдуардовна заранее планировала отпуск или внезапно его попросила?
— А какая тут связь?
— Прямая.
— Вообще-то отпуск у нее в октябре, но позавчера она позвонила мне домой и сказала, что у нее есть возможность по горящей путевке в санаторий поехать, за треть цены. Мол, болезни обострились, устала. Ну, я в принципе не возражала. А что? Какое отношение она имеет…
— Зоя Михайловна, позавчера у меня с Нинелью Эдуардовной состоялся очень острый разговор. Надо сказать, что вначале на эту тему я хотела поговорить с вами, но вы уже ушли домой. И тогда я постучалась в кабинет врача.
— Да? И что это за тема? — голос Зои Михайловны понизился, а лицо посуровело.
— Это касается приватизированных квартир обитателей вашего интерната.
Зоя Михайловна резко встала, нервно пошарила в кармане пиджака, вынула оттуда сигареты и закурила. Люба молча наблюдала за ней.
После довольно длительной паузы Зоя Михайловна заговорила:
— Я знала: рано или поздно это выплывет наружу. Я намекала нашему директору, но он пригрозил, что уволит меня. А куда я, спрашивается, пойду? У нас город маленький, работы никакой нет. Не в торговлю же мне идти. Да и туда молоденьких берут. Любовь Антоновна, у меня дочь! Я воспитываю ее одна. С мужем давно разошлись. Вы понимаете? Сейчас, чтобы выучить ребенка, нужны деньги. Нет, вы не подумайте! Этих денег я не брала! К махинациям директора и Нинели я абсолютно не причастна! Честное слово! Поверьте! Но я догадывалась. И молчала… Причину я вам объяснила.