— Самое прямое, Владик. Тебе лучше остановить машину, тогда я все по порядку расскажу. А то мало ли…
Владислав, недоуменно хмыкнув, остановился на обочине. Они вышли из машины и побрели к березовой рощице, что сиротливо прижалась к большому полю. Солнце ослепительно сверкало на розовато-белых стволах и голых ветках берез, скинувших почти всю листву и притаившихся теперь в ожидании первых холодов.
Люба, не вдаваясь в подробности, изложила сыну суть уголовного дела, по которому проходила как свидетель и потерпевшая. Он поначалу иронически посмеивался, но, услышав про бутылки с зажигательной смесью и пожар, замолчал, нахмурился. На его побелевшем лице заиграли желваки.
— Суки! Да я их раздавлю! Я…
— Владик, успокойся. С ними разберется суд.
— Суд? Что он может? Эти твари наверняка уже нашли себе дорогих адвокатов, вот увидишь! И судью тоже купят. Денег у них достаточно, если промышляли квартирами несколько лет. Выкрутятся.
— Если придать широкой огласке это дело, то не выкрутятся. Ты привлеки своих друзей-журналистов. Пусть напишут пару статей.
— Я это так не оставлю. Нет, тут статьями не обойтись. Надо в областную прокуратуру искать пути.
— Ну что мы с тобой раньше времени икру мечем? Сейчас приедем, поговорим со следователем и уже будем иметь представление об этом деле. А там посмотрим…
Они вернулись к машине и снова отправились в путь. Владислав долго молчал, видимо, никак не мог переварить сногсшибательную новость.
— Владик, — как можно мягче начала Люба. — У меня ведь еще одна сенсационная новость.
— Ну, мать, с тобой не соскучишься. Выкладывай свою сенсацию!
— В Сергино есть детский дом, и я…
— Это ты про Аню, что ли?
— А ты… откуда… кхм… — Люба от неожиданности поперхнулась, закашлялась.
— Бабуля под большим секретом слила информацию, — рассмеялся Владислав.
— Ох уж эта бабуля! Скоро этот секрет будет известен всей Москве.
— Ладно, мам, не переживай!
— Но как же мне не переживать? Если хочешь знать, твое мнение по этому поводу для меня самое главное. Я так боялась начать разговор…
— А что «мое мнение»? Мое мнение: надо брать.
— То есть? Ты не возражаешь?
— Насколько я знаю, спрашивать об этом уже поздно. Все документы ты оформила, и сейчас мы едем за ней. Так?
— Так, — упавшим голосом ответила Люба.
— Помнишь, в детстве я просил у тебя братика?
— Нет, не помню.
— Эх, учителка, ты моя бедная! Вечно я у тебя на задворках твоей педагогической души. А мне на самом деле хотелось брата. Да я и сейчас бы не отказался. А какая она, моя сестренка? — взглянул Владислав с добродушной улыбкой на мать.
— Не буду раньше времени ее описывать, чтобы у тебя не сложилось предубеждение, а то, не дай Бог, разочаруешься. Скоро сам увидишь.
— С нетерпением жду.
— Скажи, а папа тоже знает секрет полишинеля? — лукаво посмотрела Люба на сына.
— Что? A-а. В общих чертах.
— Да уж. Внучек от бабушки недалеко катится.
— Да ладно, мам. Все равно рано или поздно он бы узнал. Кстати, он встретил эту новость вполне лояльно.
— Ты хочешь сказать равнодушно?
— Нет, только не это. Он вообще неравнодушен к тебе. По-моему, снова переживает период молодой влюбленности.
— Владик! Зачем ты так?
— Прости, если обидел. Я не специально. Честное слово. Если тебя до сих пор интересует мое мнение, то мне бы очень хотелось, чтобы вы помирились.
— Мы и так помирились. Время и обстоятельства нас помирили. Но это еще не значит, что мы должны жить вместе.
— Почему?
— Ты сейчас рассуждаешь как маленький капризный ребенок, для которого мама и папа — неразделимое целое. Но мы не только мама и папа, понимаешь?
После паузы она спросила:
— Владик, а папа что-нибудь вспомнил?
— Говорит, что маячат пока еще неясные воспоминания, но ничего конкретного. Да его особо не расколешь на откровения.
— А врачи что говорят?
— Навыписывали кучу таблеток. Пока наблюдают, потом сеанс гипноза попробуют.
— А что слышно о Стелле? Кстати, ты признался отцу?
— Признался.
— И как он отнесся?
— Нормально.
— Что значит «нормально»?
— Нормально, и все. Мы не женщины, чтобы распускать нюни и перетирать по сто раз подробности.
— И все же, она его жена. Он любил ее до того момента, когда…
— Мам, закроем тему, ладно? Тем более что эта так называемая жена сейчас за решеткой и дает показания. Ведь ты ничего не знаешь…
— Чего я не знаю?
— Сенцов нарыл новые факты из жизни этой проходимки. Оказывается, до фирмы отца она работала секретаршей у одного алюминиевого босса в Сибири. В Москве у них свое представительство. В один прекрасный момент этот босс скончался прямо в кабинете, якобы от сердечного приступа. Скончался очень вовремя, оформив перед смертью завещание на Стеллу. Она не захотела ждать его естественной смерти, так как завещание было очень щедрым.
— Разве это доказано?
— Почти. Сенцов не раскрывает пока всех карт. А ты молодец, вовремя сообщила Сенцову о Стелле и ее масках-шоу. Он передал в ГИБДД сведения о машине и приметы этой суки, а сам с оперативниками помчался наперерез.
— Но ведь парик и толстые окуляры еще ничего не значат.
— Сенцову до фени этот маскарад, он ждал другую добычу. Знаешь, что у нее обнаружили в сумочке?
— Клофелин?
— А ты откуда знаешь? — разочарованно покосился на нее Владислав.
— Наугад сказала. Что, в самом деле клофелин?!
— Нет, другое лекарство со сложным названием, но действие почти такое же, даже сильнее.
— Выходит, она ехала убивать, — задумчиво произнесла Люба.
— Вот именно. Но в этот раз уже наверняка.
— Постой, а как она узнала? Ты ей сказал?
— Нет, конечно. И не бабушка. Похоже, она видела эту передачу, «Жди меня».
— Я не понимаю такую жестокость, — задумчиво обронила Люба.
— Да где нам понять?! У этой стервы гипертрофированная алчность, помноженная на стремление к единоличной власти и могуществу. Плюс извращенная любовь к собственному телу и здоровью. Меня ее ежедневные фитнес-истязания просто до бешенства доводили. А денежки-то она умело уводила из-под нашего носа. Ведь отец доверял ей заключение контрактов и всю бухгалтерию. При обыске из ее сейфа изъяли документацию на левую фирму, которую она организовала полгода назад. В нее уходили и деньги, и клиентура, и новые разработки. А помогал ей наш дизайнер, Макс. Она давно с ним спуталась, еще до исчезновения отца.
Всю оставшуюся дорогу Люба молчала.
Зинаида Егоровна встретила их с натянутой улыбкой, но вежливо. Присутствие Владислава помешало ей отыграться за прошлую обиду. Люба передала ей все необходимые документы и сказала, что вернется за Аней через пару часов.
К следователю она вошла ровно в одиннадцать. Он в общих чертах познакомил ее с ходом расследования уголовного дела, к которому было привлечено уже семь человек. Среди них были врач Норкина, директор Ощепков и племянник Ощепкова, бывший зэк Грошин, который как раз и бросил в номер гостиницы бутылки.
— Когда оперативники делали обыск в гараже Ощепкова, наткнулись на пустые бутылки из-под шампанского. Провели экспертизу, которая показала, что эти бутылки из одной партии с теми, что найдены на месте преступления. А потом и продавец магазина вспомнила, что Ощепковы брали два ящика шампанского на свадьбу дочери. Под неопровержимыми фактами он сломался, начал давать показания. А вот Норкина — крепкий орешек. Она все отрицает.
Любу вдруг осенило.
— Вы знаете, я случайно слышала, как Норкина угрожала какому-то старику, мол, отправит его в глухое место, в какой-то Васюнинский приют…
— Да-да, есть такой, но он для душевнобольных.
— А вдруг там уже есть какая-нибудь жертва Норкиной? Из тех, кто не поддался на ее уговоры отдать квартиру.
— Вполне может быть. И даже те, кто поддался. Диагноз — «старческий маразм», и концы в воду, то бишь в Васюнинский приют. Прекрасно, что вы это вспомнили. Я сегодня же проверю эту версию. А что за старик, которому она угрожала?
— Я его не видела, к сожалению, — соврала Люба. Ей не хотелось беспокоить Всеволода Петровича. К тому же, квартиру у него оттяпали другие.
На очной ставке Нинель Эдуардовна вела себя вызывающе. Презрительно кривя губы и окатывая Любу ледяными взглядами, она отрицала сам факт их разговора в своем кабинете. Было ясно, что голыми руками эту жабу не взять — слишком уж она была скользкой.
Когда ее увели, Люба облегченно вздохнула. Следователь, усмехнувшись, встал и открыл форточку:
— Ее парфюмерия долго не выветривается. Мне даже жена выговорила, мол, с кем ты там якшаешься — у тебя костюм насквозь пропитался духами.
— Если она все отрицает, то на каком основании ее арестовали? — спросила Люба, явно не горя желанием обсуждать «парфюмерию» Нинель.
— Ее задержали на основании показаний Ощепкова. Он раскололся и потащил за собой остальных. Норкина, по его словам, имела тридцать процентов от доходов, — он снова сел за стол. — Но мне нужны прямые улики и надежные свидетели. Почти все старики, у которых они отняли квартиры, поумирали. Двое, правда, живы, но они в тяжелом состоянии.
— Неужели в вашем городе столько одиноких стариков?
— Нет, конечно. В интернате — народ из разных мест: других городов, поселков, деревень. Кстати, Ощепков и компания не гнушались и деревенскими домами.
— Это значит, что им помогали представители власти?
— Естественно. У них были «свои» чиновники и «свой» нотариус. Хорошо отлаженный механизм отъема квартир. Со всеми фигурантами вы можете познакомиться на суде. Я думаю, к январю материалы следствия будут переданы в суд. А дело о покушении, скорее всего, выделят в особое производство.
Перед тем как возвращаться в Москву, решили втроем пообедать в местном ресторане. Аня поначалу сильно стеснялась, но остроумные шутки Владислава и ласковый тон Любы успокоили ее. Девочка смеялась над тем, как Владислав удачно изображал из себя неотесанного и сильно близорукого посетителя. Он читал меню и при этом специально коверкал названия блюд, придумывая новые — необычные и смешные. Например, вместо салата «Вешний», он читал: «Салат «Бешеный» — и тут же поправлялся, называя его «Зловещим». Закуска «Изящная» у него стала «Замазкой из ящика», коктейль «Кленовый нектар» — «Клёвым гектаром» и так далее. Аня заливалась колокольчиком, а Люба шикала на сына, вошедшего во вкус и не замечающего косых взглядов посетителей ресторана, правда, весьма малочисленных в это время суток. Но в душе у нее, что называется, цвела сирень и пели птицы. Такую эйфорию она испытала всего дважды — в дни их с Игорем свадьбы и рождения сына. Договорились, что Аня будет называть ее Любовь Антоновной, а Владислава — Владом или Владиком.