«Что могло произойти? Почему он так отреагировал? Струсил? Внезапно охладел? Или я ничего уже не понимаю в современных отношениях между влюбленными?» Она посмотрела на экран, пытаясь вникнуть в сюжет, но он был так лихо закручен, что не прощал ни малейшего к себе пренебрежения. Плюнув на киношные страсти, она вновь окунулась в размышления: «А имела ли я моральное право вслух читать откровенные признания учеников? Разумеется, я делала это в педагогических целях. И многого добилась. Но не ранила ли я их души мимоходом? Не сотворила ли я сама подлость в отношении, например, Лины? Или той же Яны, разоблачив ее в глазах возлюбленного? Ах ты господи! Что теперь делать? Мне, похоже, не уснуть сегодня». Она встала и пошла на кухню. Там на подоконнике стоял телефонный аппарат. Люба набрала номер Татьяны Федоровны:
— Алло, добрый вечер, Татьяна Федоровна! Извините за поздний звонок. Вы не могли бы дать мне номер Лины Горелик? Нет, ничего. Просто мне надо кое-что уточнить. Да. Записала. Спасибо. До свидания.
Она посидела еще какое-то время в нерешительности, а потом все же набрала номер Лины. Ответила Софья Захаровна:
— Я слушаю.
— Добрый вечер. Это Любовь Антоновна. Извините, что беспокою вечером.
— Ничего страшного. Мне, например, умные мысли приходят только под вечер. Шучу. Как ваши дела, Любовь Антоновна?
— Спасибо. Дела неважные.
— Вот как? Личные или по работе?
— По работе. Собственно поэтому и звоню. Мне надо переговорить с Линой. Она дома?
— Дома. Смотрит десятую серию. Но я позову ее.
— Нет, нет. Пусть досмотрит, а потом сама перезвонит. Хорошо?
— Хорошо. Но в чем все-таки дело? Может, вам нужен совет выжившей из ума пенсионерки?
— Я ценю ваш юмор, Софья Захаровна, и с удовольствием бы посоветовалась с вами.
— Так смелее же! Говорите, что стряслось? Линка что-нибудь выкинула? С нее станется. Слишком взрослая стала, как я погляжу.
— Нет, ваша Лина — замечательный человек. Мне бы у нее поучиться прямоте и смелости.
— Это она может. Это сколько угодно. Но, знаете, дорогая Любовь Антоновна, иногда надо бы и меру знать. Быть во всем и всегда принципиальной дурой — значит впадать в другую крайность. Критикуя ближних, мы порой не видим леса за деревьями. То бишь не замечаем хорошего, что составляет, как правило, суть человека, за мелкими недостатками, которыми каждый из нас напичкан по горло. А во-вторых, забываем о бревне в собственном глазу. Вот вам моя, так сказать, деревообрабатывающая философия.
Люба тихонько смеялась. Софья Захаровна на том конце провода тоже посмеивалась.
— Софья Захаровна, спасибо вам за ложку меда…
— Вряд ли это спасет вашу бочку дегтя, я думаю. А вот и Лина. Триллер, слава Богу, закончился.
— Алло, — услышала Люба Линин голос.
— Добрый вечер, Лина.
— Добрый вечер, — насторожилась девочка.
— Тебе удобно говорить? Никто не мешает?
— Нет, бабушка ушла.
— Лина, я весь вечер переживала, а теперь решила позвонить и попросить прощения. Ты простишь меня?
— За что?
— За то, что произошло на уроке.
— Но-о… Я не понимаю…
— Я не имела права читать вслух то, что вы написали.
— Да, я не ожидала… Но, мне кажется, лучше так, чем никак. Должна же она, наконец, уразуметь, что нельзя жить одними интригами, что существуют такие понятия, как честность, искренность и доброта. Поэтому вы зря просите у меня прощения, Любовь Антоновна. Все было правильно.
— Спасибо. Лина, мне не дает покоя еще одно. Почему так странно повел себя Тим?
— Странно? По-моему, наоборот. Это уже все давно засекли, кроме Янки. Ему надоело быть верным вассалом. На побегушках. Как Пьеро у Мальвины.
— А не слишком ли это жестоко?
— Но это на самом деле так. Ведь вы всего не знаете. Видели бы эту пару на дискотеке или в кино. Только и слышишь: «Тим, подай! Тим, принеси! Тим, замолчи! Тим, не прикалывайся!» И так далее. А ее патологическая ревность! Как будто старая склочная жена отчитывает своего мужа. Кошмар!
— Ну, если это так, то его можно понять.
— Еще бы!
— Тогда зачем эти свидания под лестницей?
— A-а. Это ее инициатива. Слишком уж она инициативная. Не ценит свою внешность. Да и вообще. Девчонка должна иметь хоть какую-то гордость.
— А может, все это потому, что она по-настоящему любит Алтуфьева?
— Возможно, — вздохнула Лина. — Вот поэтому мне ее жаль.
— Тебе ее жаль за то, что она без ума влюблена?
— Нет, не поэтому. Просто… Нельзя так пресмыкаться и в то же время идти по чужим трупам.
— Ой, Лина, — не выдержав, рассмеялась Люба. — За словом в карман ты не полезешь.
— Мне и бабушка то же говорит.
— Ладно. Буду надеяться, что этот урок не пройдет для нее даром.
— Я тоже надеюсь.
— Ну, до свиданья, Лина.
— До свиданья.
В субботу они готовились к приему гостей: Лины и ее бабушки. Мария Владимировна пекла свой фирменный пирог с рыбой. Аня пылесосила ковер и мягкую мебель. А Люба бегала в ближайший гастроном за конфетами и фруктами.
Ровно в пять прозвенел дверной звонок. Встречать гостей пошли вчетвером — Мартин побежал первым. Лина, сияющая, с букетом сиреневых гвоздик, в белой куртке, отороченной мехом, и красной вязаной шапочке, выглядела снегурочкой. Софья Захаровна, близоруко щурясь сквозь сильные очки, осторожно переступила порог и подала Любе коробку с тортом. В такие моменты, когда люди впервые появляются в незнакомом доме, обычно присутствует некоторая неловкость и даже натянутость. Но это был не тот случай. Софья Захаровна, казалось, могла мгновенно освоиться даже на приеме у английской королевы. Ее искрометные, слегка грубоватые шутки наполнили атмосферу дома радостью праздника. Всем сразу стало легко и комфортно. Вскоре Мария Владимировна закрылась в Любиной комнате, так как не успела переодеться до прихода гостей. Люба с Софьей Захаровной прошли на кухню, а девочки остались в большой комнате.
— У нас тоже кошка живет, — сказала Лина, взяв на руки Мартина и гладя его.
— А как ее зовут? — спросила Аня, садясь на диван рядом с Линой.
— У нее три имени.
— Как это? — удивилась Аня.
— Мама ее зовет Мэри, я — Марусей, а бабушка — Марфусей. Хотя у бабушки это зависит от настроения. Если Маруся, к примеру, порвет штору или еще что-нибудь натворит, то она превращается в Марго или Мурлындию, а если ластится к бабушке, мурлычет и урчит, то становится Мусей или Мисюсь.
— Мы тоже Мартина по всякому зовем, правда, Мартин? — погладила кота Аня. — Например, Мартюней или, если бабушка сердится, то называет его Мартыном.
А на кухне шел свой разговор.
— У вас нет аллергии на сигаретный дым? — спросила Софья Захаровна.
— Нет, а что? — не поняла Люба, полностью сосредоточившись на разрезании рыбного пирога.
— Тогда я закурю?
— Ах, да, конечно! Вот пепельница.
— А может, все-таки мне на площадку выйти?
— Да что вы, Софья Захаровна! У нас, кроме Мартина, мужчин нет. Так что даже приятно иной раз подышать дымком.
— Боюсь, что мужчин я вам не смогу заменить, — с лукавой усмешкой заметила старая женщина.
— Ой! Сморозила глупость, и ведь ни в одном глазу! Простите меня. Это все из-за пирога — боюсь поломать. Верхняя корка очень тонкая…
— Да, пирог выглядит весьма аппетитно. А мы все худеем. Про пироги совсем забыли — как их и едят, с какого боку.
— Интересно, а кто же худеет-то? Лина — стройная, у вас тоже ничего лишнего. Линина мама?
— С моей стариковской точки зрения, и у нее нет лишнего, но ей виднее. Насмотрится в своей студии на моделей да на молоденьких ведущих и начинает комплексовать.
— А я непонятно с чего похудела за два месяца, да так капитально, что все юбки и брюки сваливаются с меня. Хоть весь гардероб обновляй.
— Но причина-то, я думаю, вам все же известна?
— Честно говоря, да. Вам Лина, наверное, кое-что рассказывала? В школе многие в курсе моей истории.
— Вы про мужа?
— Да, — Люба отложила нож и села за стол напротив Софьи Захаровны. — Я никому не жаловалась на судьбу, разве что маме да Татьяне Федоровне, но и то, как говорится, показывала лишь верхушку айсберга. А пережила такое…
— Понимаю. Извините за вопрос: почему вы не вместе? Мне кажется, что сейчас вы оба заслужили, чтобы начать все с начала.
— Все оказалось сложнее. Вначале, когда ехала за ним в Сергино, думала, что вот он — момент истины. Встретимся и уже никогда не расстанемся. Я была готова, словно львица, горло перегрызть любому, кто бы встал на моем пути. Да. Такой воинственной я была поначалу. Но, увы…
— Жизнь всегда богаче наших дум о ней. Вот и моя дочь кукует одна уже девять лет. Линке четыре года было, когда ее отец собрал чемодан и ушел, сказав на прощанье: «Останемся друзьями». Он режиссер, мотался по стране, дома бывал проездом, а потом исчез навсегда. Все бы ничего, но Лина была уже достаточно большой и все понимала. Когда этот мерзавец стоял в дверях и произносил прощальную фразу, его дочь кинулась ему на шею и закричала: «Папочка, не уходи. Ведь мы тебя любим…» — голос Софьи Захаровны предательски дрогнул, повысившись на полтона. Она закашлялась и с силой раздавила в пепельнице потухшую сигарету. Люба вздохнула и слегка покачала головой.
— Никогда не забуду ее ручонки, — тихо произнесла Софья Захаровна после паузы. — Она так крепко держалась за его шею, что ему пришлось приложить силу, чтобы отодрать ее от себя. Как будто деревце с корнем вырвал…
— Они больше не виделись?
— Нет. Лина не простила его. Он через два года вдруг объявился. Пришел с цветами и шампанским. Как на праздник. Но через полчаса ретировался, так как говорить было не о чем, к тому же Лина убежала в свою комнату и спряталась за шкафом.
— Вот вы где! — к ним зашла Мария Владимировна. — Люба, что же ты гостью на кухне держишь? Давай сюда пирог. Пошли за стол!
После чаепития Аня включила магнитофон с танцевальной музыкой в стиле диско, и девочки начали танцевать. Обе хорошо чувствовали ритм и мелодию, обе были длинноногие и изящные, почти одного роста, одна — темноволосая, смуглая, другая — белокожая со светлыми волосами. Смотреть на них было одно удовольствие. Женщины сидели вокруг «танцевальной площадки» и любовались на юных танцовщиц. А они, вдохновленные неподдельным вниманием и одобрением старших, разошлись не на шутку. Аня сменила кассету — зазвучала индийская мелодия из популярного кинофильма. Лина принесла из прихожей бабушкин шелковый платок, повязала его вокруг бедер, а Аня надела Любину соломенную шляпу. Теперь они не просто танцевали, а разыгрывали настоящий спектакль о сильной, но несчастной любви. Зрители восторженно аплодировали и кричали «браво».