– Ясно. Символ – это хорошо. Только символы тоже разными бывают, есть внешние, а есть и внутренние. Ложка – это внешний символ. А знаете, какой символ внутренний?
– Нет.
– Война, – в один голос сказали шофер с Ефрейтором и захохотали. – Вне войны трудно мыслить, трудно разбирать плохое и хорошее, вне войны все запутано. Не поймешь, от кого ждать удара, а от кого добра. А на войне все четко, – сказав это, он достал пистолет, открыл окно машины и выстрелил в небо.
Мы с Диджеем испуганно прижались друг к другу. Все разумное подсказывало, что это не может быть концом, нас не могут непонятно за что вывезти в поле и расстрелять.
– Вы в армии служили? – строго спросил Ефрейтор.
Я понял, что врать не имеет смысла, спросит, в какой части и все остальное, а в этом он уж точно разбирается. Но если скажу, что нет, он спросит почему, и на это будет достаточно сложно ответить оправданием. Я попробовал ответить туманно:
– К армии надо подготовиться сначала. Чувства в порядок привести, внутреннюю дисциплину организовать. В армию просто так не попасть. Его не взяли, например, сказали, что телом слаб, нагрузок не выдержит.
– Ничего, я бумажку напишу вам, охарактеризую положительно – возьмут, – показалось, что мой ответ Ефрейтора вполне устроил. Я облегченно вздохнул.
– Говоря по-разумному, война – это категория мышления, – сказал шофер, – ее трудно изнутри достать и выбросить. Здесь это все понимают, поэтому так и жизнь складывают. Даже животные это понимают.
Мы выехали на новую дорогу, с лесами по сторонам. Ефрейтор и шофер замолчали и погрузились в раздумья, которые мы нарушать ни вопросами, ни даже шорохами не хотели. Старались мы сидеть неподвижно и смотреть только в окно. Лица у нас были в ссадинах, грязные, одежда порванная. Я вспомнил дом, мать, старую жизнь, от этого даже слегка прослезился, но не позволил себе зашуметь этими чувствами. Мы проезжали деревни, постройки, огороды, видели людской быт, даже домашних животных.
– Скоро приедем, – сказал Ефрейтор.
Эти слова согрели что-то внутри. Куда мы приедем, я совсем не понимал, но казалось, что там будет определенный выход или хотя бы намек на него.
Мы свернули на деревенскую дорожку, поехали среди домов.
– В этом доме полоумные живут, – рассмеялся Ефрейтор и указал на дом.
– Да, да, – я оживился, вспомнив, что рассказывал Урод. – Нам в соседний. Именно сюда мы и ехали.
Мы остановились около небольшого невзрачного сруба. Ефрейтор и шофер тоже вылезли из машины.
– Дед, открывай, – Ефрейтор уверенно постучал по двери. – Гостей к тебе привез. За ложками приехали.
Дверь открылась, вышел старик.
– За какими ложками? – спросил он.
– За деревянными. У вас ложки есть старинные, деревянные? Мы купить их хотим. Неплохие деньги заплатим.
– А какие у нас ложки? Заходите.
Он провел нас в дом. За кухонным столом сидела старушка, а рядом с ней Урод. Внутри все радостно задрожало, я бросился к нему.
– Ну, наконец-то, я уже забеспокоился. Садитесь, пообедайте. Садись, Ефрейтор.
– Урод, дорогой, какой большой стал ты. Я же тебя помню еще вот каким, – они обнялись. – Смотри, беда какая с лицом-то, не вылечилась до сих пор? – он погладил Урода по лицу и волосам. – Помню, все помню, что было. Тогда ветер поднялся сильный, ты в окно высунулся, он тебя и размазал. С ветром сложно.
Мы сели. Старушка налила нам горячей еды, по-хозяйски, по-доброму устроила.
– Это места моего детства, – сказал Урод. – Я здесь маленьким бегал, пока мы к вам в город не переехали. В вашем городе-то было скучно, угрюмо, даже мертво. Школа эта хорошая была, разве что, где я учился.
– И я там учился, – радостно добавил Диджей.
– Да, школа хорошая, люди правильные. А остальное – беспросветное что-то, грустное. Там грусть в воздухе шипела везде. Прислушаешься иногда, так «ш-ш-ш-ш» – шипит она. Люди там неловкие были, стадные. А здесь – свобода. Как вас тогда увидел в городе, сразу решил, что вас в нужные места надо мыслить отправить, иначе загнетесь там, в дыре своей. Здесь животные, птицы, даже насекомые по-другому мыслят – теплее, правильнее. Они все воспринимают чувственно.
Мы молчали и устало смотрели на происходящее. Старушка все суетилась, Ефрейтор и шофер жадно доедали горячие сытные блюда.
– А где же ложки? – спросил я.
– Да вот же, мы ими едим сейчас. Ложки деревянные, старинные. За ними и поехали. Я уже договорился, нам их даром отдадут, раз так надо.
Тут в дверь постучались. Дед открыл.
– А я по ошибке в соседний дом зашел, хорошо, что там все спали, – с хохотом сказал человек. – А вы здесь. О, Урод, родной. Давно тебя не видел.
– Да, в соседний дом лучше не заходить, – сказала старушка.
– Точно, – добавил Ефрейтор. – Один раз был у них – страшное дело. Война войной, но это уже слишком. Надо бы нам сумасшедший дом тут организовать, их туда переместить, и заодно вот этого, – он указал на человека.
– Самого тебя надо. Их и тебя с пистолетом, вот и посмотрим, кто кого съест. Битва страшная будет, – ответил тот.
– Ладно, не обращайте внимания на этого больного, – подбодрил всех Ефрейтор. – Дело мы сделали хорошее, ложки раздобыли. Пора уезжать. Ну что, подбросить до вокзала?
– Нет, мы сами, – зубами улыбнулся Урод.
Ефрейтор, шофер и человек вышли из дома, сели в машину и уехали.
– Устали? Вижу, что устали. Не грустите. Мы важное дело сделали.
– Поедем отсюда? – спросил я.
– Еще кое-что покажу тебе, и поедем. Кое-что надо вернуть. Слишком долго я ходил и дул на всех кого ни попадя. Слишком долго страдал от этого мира, от пустоты людской бесчувственной. Я же не урод совсем, я красивый. Я лицо себе верну, и вернемся. Это только здесь можно сделать, в тех самых местах, где его мне размазало. Помнишь, как в детстве мы с тобой за кустами сидели и смотрели, как того человека смешного на стул сажают, того самого, что твоим отчимом стал?
– Помню.
– Бытие меняется не грубой силой, не огромным покрывалом, оно меняется символами.
– Оно стоит на символах, которые можно подцепить?
– Именно. Вопрос только в верных точках, в верных взглядах, поэтому-то я и занялся антиквариатом, чтобы ближе к символам быть. Ценители старых вещей в основном глупые, они просто чувствуют, что эти вещи на себе время несут, что притягивают, вот они и ведутся. А как их использовать, как в жизнь вставлять – никто толком не понимает этого. Я долго думал, как мне исцелиться. Когда деньги появились, я пошел к лучшим врачам. Они делали снимки головы, разводили руками, говорили, что это – родовая травма, не верили, что я когда-то красивым был. Устал на них кричать и что-то доказывать. Они сказали, что вмешательство невозможно, что оно убьет меня, мозг отключит. Тогда-то я и понял, что нет у них никакой силы и дуть на людей, на деревья, на животных куда перспективнее, чем к врачам ходить. Я начал вспоминать, как все это случилось, как ветер начался, как голова перед этим разболелась, о чем думал в тот день, зачем в окно выглянул. Кстати, я у соседей у этих дома тогда был, дружил с их детьми. Мы играли во что-то. Вдруг ветер сильный начался, я решил окно открыть, высунулся – вот и размазало. Повернулся к ним, они испугались, убежали. Подошел к зеркалу – тоже испугался. Позже я возвращался мысленно туда, пытался понять, что же произошло и как это исправить. В один момент вся символика в ряд выстроилась, засверкала, показалось, что мне нужно вернуться в это место, в это время, произнести те же слова и тогда что-то сдвинется. Если и не исцелюсь, то хотя бы пойму многое, пойму, за что меня так.
– Ты хочешь идти в этот дом?
– Да, видишь, на улице ветер собирается. Мы все вместе пойдем, вы друзей моих старых изобразите, мы играть будем. Затем я к окну подойду, раскрою его и высунусь, с теми же мыслями, с той же внутренней болью.
– А если не сработает?
– Реальность очень сложна. Никаких гарантий даже у стройных символов нет. Ты можешь этими ложками обложиться, а муха в мозг Ефрейтору залетит, придет он и стрельнет в тебя. Это же жизнь, она не контролируется – она лишь направляется. Сработает или нет – я не знаю, знаю лишь то, что это – правильное направление.
Урод нам подробно описал детали того дня, когда он играл в комнате с соседскими детьми. Он дал нам роли, сказал, что и в какой момент говорить. Мы должны были по-детски себя вести, бороться, даже плеваться.
– А не страшно к соседям идти? – спросил Диджей. – Вы же все говорили, что они странные.
– У них все сдвинулось в понимании, вообще все, – спокойно ответил Урод. – Такое случается с людьми. Они днем спят, их не разбудишь так просто. По ночам выходят и такое тут устраивают.
– Да уж, – дед услышал наш разговор и вставил свое слово.
– Мне самому жаль, что не могу старых друзей попросить об этом, они уже не поймут ничего, совсем запутались внутри себя. Смотрите, ветер расходится. Это я ветер позвал. Мало чему за жизнь научился, но ветер позвать уж могу. Пойдем.
Мы вышли из дома. Ветер проявлял себя в полноте и жесткости. Природа волновалась, издавала порывистые звуки, скрипы. Урод неподвижно улыбался. Мы зашли в соседский дом. Повеяло странным запахом. Это была смесь запаха каких-то экзотических приправ с тухлятиной. Запах въедливый, пронзающий. Мы прошли в комнату. У стен стояли кровати, на которых неподвижно лежали люди, закутанные с головой в простыни.
– А чем так пахнет? – спросил я.
– Да ими и пахнет. От них особый запах исходит. Совсем, конечно, жизнь напортили себе, запутались они, видите какие, – он махнул рукой в сторону одного из спящих. – В той дальней комнате это все было.
Мы нерешительно сели на землю. Урод дал знак, чтобы мы начали по-детски играть, еще раз сказав, что это никого не разбудит. Мы так и сделали: стали бороться, хохотать, плеваться. Урод в счастье и ожидании катался вместе с нами по полу.