– Голова не болит?
– Нет, и не болела никогда. А если и болела, то это не голова была, а я сам. Иногда тошнота возникала, оттуда прямо… В глазах тяжело становилось. Все места, все тропинки перемешивались. Казалось, что с миром то же происходит. Только ему еще тяжелее. Мир иногда такой, а иногда такой… А иногда такой. Иногда вот такой. Только кажется, что он всегда огромный, везде, всегда. Он может сжаться, скрыться в точке, там наблюдать за тем, как его ищут.
– Что вокруг остается, когда он в точке скрывается?
– Не знаю. Не обращаешь внимания уже ни на что. Пытаешься его в точке разглядеть. Из-за этого тошнота тоже возникает. Он не хочет, чтоб его находили.
– У него свои точки?
– Да, свои. Много разных. Если в одной его нашли, то он туда уже не возвращается.
– Он тоже кричит?
– Да, тоже: «А-а-а-а-а». Тоже неслышно, все внутри себя.
– Может, тошнота приходит, когда мир кричит?
По весне первый корпус покрасили в зеленый цвет. Красили долго, чуть ли не две недели. Старосты управляли работой, заставляли по несколько раз подкрашивать, убирать подтеки. После покраски корпус стал мягко сливаться с деревьями, и, чтобы разглядеть его очертания, нужно было подойти достаточно близко.
– Прямо в лесу живем. Кажется, что эта зелень вместе с травами и деревьями дышит, – сказал как-то Саша.
Поездка в аэропорт откладывалась месяц за месяцем. Причины находились самые разные: то Борис Ильич ушел в отпуск и отправился с семьей на отдых за границу, кажется, в Египет, то Лишеев провинился перед руководством, сгоряча разбив окно на кухне. Лишеев относился к посторонним взглядам и намекам очень серьезно. Чуть кто задерживал на нем взгляд, тот сразу же подходил и выяснял, что от него хотят и почему на него смотрят. Мог и вспылить. Так окно и разбил.
В один весенний день Саша увидел из окна, как Борис Ильич подходит к первому отделению, но не обычно, а пританцовывая. Так же он зашел и в палату.
– Ну что? Время уже. Пора запланировать, наконец, точную дату посещения аэропорта, – его улыбка, как обычно, захватила все вокруг, разбудила Лишеева. – Я предлагаю больше не затягивать, а поехать прямо завтра.
Лишеев повернулся к стене и еле слышно ругнулся.
– Саша, можно с тобой поговорить? Приходи в кабинет. Жду тебя через пятнадцать минут.
Борис Ильич налил Саше чашку кофе со сливками:
– Саша, как себя чувствуешь? Хороший кофе, некрепкий. Тебе крепкий нежелательно пить. А такой, да еще со сливками – очень неплохо.
– Можно, я начну рассказывать?
– Да, да, конечно.
– Мне стало казаться, что самолеты должны быть где-то там, в горах, может быть, даже недалеко от этих мест. Каждую ночь их обитатели оставляют одного смотрителя за звездами. Он ждет на небе звезду тайны. Как только она появится, он разбудит всех остальных, они поднимут самолетные якоря, обрубят все канаты и поплывут по небу собирать молящихся. Они возьмут всех, кто будет молиться в этот момент. Но не телом молиться, а жизнью. Еще стало казаться, что все эти места дают подсказки. Если правильно встать, точки нужные найти и светильники правильно направить, то самолеты увидятся. Эти места неспроста открываются, они направление указывают. Надо пробовать общаться с животными, обнимать их, уговаривать, если надо: коров, овечек, лошадок всяких. Языки открываются, когда появляется надобность.
– Ты видишь молящихся?
– Да. Лишеев молящийся. Другие тоже.
– И кому же он молится?
– Не знаю. Богу, наверное. Я иногда спрячусь под одеяло, смотрю, как он подходит к окну перед сном. Поднимает голову и беседует с кем-то. Потом на нас смотрит. Мне кажется, что он молится за нас.
– Так, может, тошнота приходит, когда мир кричит?
– Мир начинает кричать, когда его кто-то пытается обхватить, уменьшить в себе. Ты идешь взглядом дальше, дальше, дальше, дальше… Уже почти мир обхватил, уже почти слился с ним. И в этот момент внутри рваться начинает, не можешь больше взглядом идти, плохо становится. На самом деле уже давно не взглядом идешь, и не мыслью. Звуки иногда такие долгие, будто песню поют, но далеко. Обхватываешь, но не мир, а себя, голову, чувства, уменьшаешься внутри.
– Саша, почему ты не хочешь поехать в аэропорт? Я ведь для вас старался, пытался придумать что-то интересное, созванивался, договаривался. Отказывали мне, я снова звонил, чуть ли не через министерство здравоохранения переговоры вел. Мне тоже обидно, что так все восприняли.
– Я очень хочу поехать.
– Да? Ну и славно, – Борис Ильич похлопал Сашу по плечу. – Я это для тебя лично организовал, если честно, – Борис Ильич стал серьезен, перестал улыбаться. – Может, ты свои самолеты там увидишь. Я ведь помочь хочу.
– Это не те самолеты.
– Ну, откуда ты знаешь? Давай завтра посмотрим. А вдруг те?
На следующее утро пришел небольшой автобус. Водитель недовольно взглянул на новых пассажиров и Бориса Ильича. Лишеев тоже недовольно взглянул на водителя. Во внешности так и осталось неясно, кто больше из них был недоволен происходящим.
– Ну что? Едем самолеты смотреть? – спросил водитель.
– Да, – улыбаясь, ответил Борис Ильич.
За окном менялись места и люди. Саша смотрел на эти изменения с привычной грустью. Борис Ильич всю дорогу не переставал улыбаться. Казалось, что он находится уже не в автобусе, а в далеком самолете, не едет по дороге, а улетает в какие-то свои страны. Через несколько часов дорога сменилась особой гладкостью, а за окном открылись множественные торговые и грузовые здания. Подъезжали к аэропорту. Когда автобус остановился, Борис Ильич вскочил и побежал впереди всех, крикнув остальным следовать за ним. Он быстро нашел человека в специальной форме, с которым была прежняя договоренность об экскурсии. Всех повели по закуткам аэропорта, стали показывать непонятные места и объяснять их важность.
– Сейчас придем в комнату диспетчеров и вы увидите на экранах маленькие самолетики, – все с той же улыбкой сказал Борис Ильич. – Эти самолетики на самом деле – огромные самолеты, которые кружат где-то над нами сейчас, – Борис Ильич раскинул руки и попытался изобразить самолет, – готовятся приземлиться. А диспетчеры дают разрешение на посадку.
– А если они не разрешат? – спросил человек из первого отделения, по фамилии Сыть.
– Тогда нельзя будет приземлиться, самолет полетит в другой аэропорт.
– Или спросит: почему нельзя приземлиться?
– Да, сначала спросит.
Зашли в диспетчерскую. За экранами сидели люди и наблюдали за еле движущимися точками.
– Эти точки – самолеты, – шепнул Борис Ильич Сытю. Тогда Сыть резко подскочил к одному из экранов, начал тыкать пальцем в точку и кричать:
– Вот этому не разрешайте приземляться. Пусть летит к себе в аэропорт. Не разрешайте ему!
Подбежали санитары, оттащили Сытя. Борис Ильич перед всеми извинился за поведение своего подопечного. Потом всех повели по длинному коридору. Борис Ильич подходил к новым людям, показывал бумаги, новые люди провожали до очередного поворота, затем исчезали. Уже стало казаться, что этим поворотам не будет конца, как открылись чистый воздух, прозрачность и свет. Коридоры закончились. Всех вывели на улицу и построили в ряд перед огромным самолетом.
– Ну что? – улыбнулся Борис Ильич. – Пошли? – он махнул рукой, чтобы следовали за ним, и начал подниматься по ступенькам.
Кабина пилота оказалась совсем небольшой, поэтому решили запускать только по два человека. Борис Ильич позвал первыми Сашу и Лишеева. В первый момент Саша даже отшатнулся от множественных лампочек и приборов в кабине. Показалось, что он может навредить этой сложной системе неправильными мыслями и самолет никогда не взлетит. Саша попятился назад, сказав Борису Ильичу, что уже довольно посмотрел и хочет уступить место кому-нибудь еще.
– Саша, подожди! – воскликнул Борис Ильич. – Мы же в самолете, – он с трепетом взглянул на Сашу, на его глазах появились чуть заметные слезы, – сейчас мы полетим далеко-далеко.
Борис Ильич раскинул руки, словно изобразил самолет, издал странный звук, видимо, пытаясь сымитировать звук заводящегося мотора.
– Я же тебе говорил, он совсем больной, – шепнул Лишеев Саше. – Сделай вид, что ты тоже лететь собираешься, не расстраивай его, а то мало ли, в голове у него щелкнет что-нибудь, нового врача поставят, а новый может извергом оказаться.
Борис Ильич посмотрел на Сашу. Саша в ответ улыбнулся и тоже раскинул руки. Лишеев, увидев, что сделал Саша, уверенно повторил за ним.
– Борис Ильич, там остальные ждут, тоже хотят самолет посмотреть, – сказал Саша, когда совсем устал держать руки как крылья самолета. – Да и темнеет уже. Пока доедем обратно, спать пора будет. У нас же режим.
Захватили будни. Борис Ильич часто беседовал с Сашей, а когда тому становилось хуже, пытался успокоить, порадовать шутками или песнями:
– Саша, я тебе спою, если хочешь. Есть песня одна, я сам не знаю, откуда она у меня возникла. Однажды я сидел и просто смотрел в окно. Вдруг показалось, что небо смешивается с землей. Ничего видимого не происходило, но это меня еще больше пугало. Я знал, точно знал, что что-то происходит, а глаза просто обманывают. И кричать тоже хотел, как и ты. Но вдруг появилось нечто. То ли в воздухе, то ли в дыхании. Свобода особая. Я так дышать стал глубоко и услышал это.
Саша внимательно посмотрел на Бориса Ильича. Тот смотрел на Сашу и ждал, когда Саша позволит начать петь. Саша еле заметно кивнул.
Борис Ильич подошел к окну и тихо запел. Сначала тихо, нерешительно, даже смущаясь. Взглянул в окно. Новая погода словно подхватила его тихую песню и вошла в палату. Саше показалось, что теплый ветер проходит через его тело. Природа стала удивительно мягкой, окутывающей внутреннее и внешнее ветром и вниманием. Песня перешла в морской шум, а через мгновение – в тишину. Она звучала, но неслышно.