– Я тебе обещал рассказать о ягодах.
– Был у нас один кекс. Ходил-бродил по дворам, приключений искал. Нашел. Прихватили его в подворотне, на бабосы поставили. Пришел нервным, дерганым. Спрашиваем, что случилось, а он трясется, запинается. Да шпана прихватила, ничего серьезного. Он спросил, нет ли чем приглушить страх. У одного было полмарки, дал. И вот спустя пару часов он сидел за шкафом, сотрясался от шорохов: ему казалось, что за ним выехали спецслужбы на спецмашине, боялся в окно посмотреть – а вдруг птицы заметят? Накидали ему тогда аминазина – корешок с дурходки скинул. Слышали раньше, что аминазин кислоту съедает. И что? Обватился, глазами тупыми в нас воткнулся и принялся блевать. Смотрит на свои выделения и хнычет, типа в них что-то необычное видит типа моря со злобными насекомыми. Еще хуже стало. В окне природа как всегда, но немного ярче. Свет фонаря, блеск неба, цвет асфальта – как обычно, но есть в них что-то не то, некое новое внутреннее движение. Можно смотреть, вглядываться. Куда смотришь? В асфальт. Смотришь, как меняется его цвет. Меняется? Вроде нет. Но меняется. Видимо, это не цвет, это его взаимоотношения с собственным цветом.
– Живешь, живешь, впахиваешь, теряешь силу в теле, а затем тебя на колесах катают врачи, а все общество харкает харчи. Я тебе обещал рассказать о ягодах.
Прастанава-амукхи – монологи-диалоги, вводящие зрителя в курс пьесы.
Ягоды в округе действительно в избытке. В летние месяцы можно сесть в машину, поехать в лес с ведерком, собрать черники, ежевики, малины, лесной земляники. Земля сама дает, сама ждет, что человек придет и съест всю эту красоту. Кушай, кушай, человек, вари варенье, готовься к зиме.
Юрий Сергеевич – мужчина лет пятидесяти с грубым лицом и спокойным взглядом. Подробно описывать его внешность нет желания, как и нет желания описывать детали пейзажей за окном, вздохов-охов людей в автобусе, городского быта, одежды и тому подобного. Крепкий, уверенный. Куда он ехал – сам не знал. И его жена не знала. Из долгих бесед с подругами вывела, что это место – самое то, самое сильное.
Жена Юрия Сергеевича – добротная, полная, справедливая и вообще. Клавдия Львовна. Клавушка по молодости. В таких автобусах в такое «невесть куда» едут многие жены с мужьями. Услышали, подметили, понадеялись, поехали. Они водят годами мужей по врачам-наркологам и, убедившись, что те не помогают, что всякие кодирования, ампулы, курсы препаратов – это муть и растворение надежд, садятся в автобусы и уезжают к колдунам.
– И что, не пьет?
– Три месяца уже.
– Да ты что?! А адресок подскажешь?
– А запиши. Только место странное.
В семьях есть сбережения. Они спрятаны в стандартных местах: за картинами на стенках, за иконами, в карманах старой одежды в шкафах, в самых дальних кладовочках. Когда беда и жуть, надо доставать и тратить.
Люди ходят по рынку, транспорту, и у каждого денежная скрытость. Спросят, сколько зарабатываешь, так ответишь, но ответишь слегка меньше, чем есть. Лучше лишний раз поморщиться, всплакнуть. И тебе приятнее, что не раскусили малую заначку в кармане старой одежды, и им приятнее себя внутренне осознать повыше в жизни. И не сглазят, что немаловажно.
И вот Клавушка достала скопленное годами, запихнула Юру в автобус, уставилась в окошко и погрузилась в видимое. Вот места, куда они ходили десять лет за ягодами. И вот места, куда они ходили десять лет назад за ягодами. Вот места, куда они ходили лет десять назад за ягодами. Раньше ягоды как начинались, можно было месяц-полтора в лесу проторчать. Работа, а по выходным лес. Здоровье таки. А тут никогда не была, всегда было интересно, что там находится за дальним поворотом.
В ту сторону мало кто ездит: большие города в другой стороне, а там села, деревни, хутора, малолюдные обители. Но везде-везде ягодные места.
Автобус довез до дальнего села. Оттуда надо пешком: уже такая дорога, что автобусом не проехать. А места дикие, с непрозрачными лесами, с грязью внизу.
За домами другие дома. Люди живут в своих заботах. Работают на остатках производств, на земле, встают рано утром, ложатся, как стемнеет. В подвалах картошка, в комнатах квашеная капуста. Редко можно встретить на дороге человека, а если встретишь, надо поздороваться: он не чужой, он такой же. Идет по холоду и грязи, лицо темное, поцарапанное, зубы наполовину, одежда рваная. Пройдет мимо и скажет: «Здравствуйте». Оглянется, пройдя несколько шагов, чтобы с другого бока посмотреть на незнакомых людей в своих краях, но никаких вопросов, куда они идут, у него не возникнет. Ясно же. Идут к Василию.
Дом Василия находился поодаль, ближе к болотам, к змеям. Дом большой, богатый. Во дворе хозяйство: банька, хлев, склад. Еще во дворе люди. Бродят, копаются, ждут.
– Здравствуйте, – сказала Клава людям. – Нам ждать надо?
Ничего никто не ответил. Молча покивали в приветствие и головой указали на дверь, чтобы заходили.
Разные по-разному описывали первые моменты в доме. На одних находил страх, трясущий тело, другие оказывались в радости, им начинало казаться, что они вернулись домой, в свой далекий-далекий, но настоящий дом, в место, где их знают и любят. Соседка Клавушки, которая, собственно, и дала адрес, рассказывала, что переступив порог дома, почувствовала себя так хорошо, как никогда, словно задышала новым воздухом, почувствовала все запахи, а вот ее муж затрясся, рванул назад к двери. У некоторых посетителей в доме резко начинала болеть голова и как-то по-новому, не как раньше. Не мигрень, не давление, а будто тяжелую шапку надели.
Две маленькие девочки, лет по восемь, стояли у окна и тщательно вглядывались.
Что-то там разглядев, вскрикивали, махали ручонками, удивленно переглядывались, снова с вниманием замирали, а затем снова вскрикивали. Так в окне ведь ничего не происходит, никого там нет, куда они смотрят, кого высматривают? Они так играют.
– Они так играют, не обращайте внимания. Придумывают, что видят чудищ, сначала пугают друг друга, потом успокаивают.
Василий улыбнулся, поприветствовал гостей, пригласил сесть за стол.
– Садитесь и не беспокойтесь. Благодарю, что заехали в гости, сейчас угощу вкусным медом. Мед свой, сладкий.
Клава с Юрой сели за стол, в неловкости переглянулись.
– Ну, как живете? Рассказывайте, – Василий улыбнулся снова, располагающе.
Внешности Василий был сухой, но крепкой, с точными яркими глазами, лысоватый, вглядывающийся. Такой в душу залезет за мгновение, от такого не спрячешься. Он улыбается – это хорошо, расслабляет немного, но глазами сверлит. Штаны серые, рубаха серая, ботинки серые.
– Идите во двор погуляйте, – сказал Василий девочкам. – Дочки мои. Хорошие. Ну, рассказывайте. Не бойтесь.
Клава помялась, подергалась, потеребила руками сумку.
– Ну что рассказывать? Вот, – высказала она и кивнула в сторону Юры.
Клава достала сбережения, свернутые в кругляшки, положила на стол.
Огромный, ростом с комнату, зашел и занял собой. Такой прижмет пальцем к полу – и не выпутаешься, дыхнет в лицо – и задохнешься. Есть же мутации в человеческом мире! Почему он такой большой? Не, ну бывают люди рослые или нестандартно сросшиеся, а этот… Смотреть жутко. Остается надеяться, что он добрый, трогательный, ранимый.
– Не пугайтесь, это мой ученик, – Василий увидел напуганные лица гостей и захохотал.
Огромный замычал. Василий подошел к нему, взял табуретку, встал на нее, чтобы оказаться с ним одного роста, и поцеловал в макушку. Огромный снова замычал.
– Он вам поможет, постелет в дальней комнате. Пару дней можете вместе здесь пожить, а потом на недели четыре придется его оставить. Мы сами разберемся.
В большинстве своем жители округи старались обходить дом Василия. Бывало, шли куда-нибудь и недалеко, если напрямую, а нет, не станут мимо дома идти, чтобы чего лишнего во дворе или в окнах не увидеть, обойдут дальней дорогой, потратят лишний час. Из своих владений Василий практически не выходил. В сельский магазин ходили его странные ученики. Да и учеников в селе старались обходить. Как они заходили в магазин, очередь, если была, расходилась, их пропускали вперед, продавщицы натянуто улыбались, старались не прекословить. Сразу все такие вежливые-вежливые, культурные-культурные. Пожалуйста, хлебушек, копченая рыбка, бытовые товары, пожалуйста. Жители вздрагивали и шептались, когда видели идущего по тропинке, несущего сетку с продуктами огромного. В магазине огромный мычал, лицом указывая на нужные продукты. Продавщицы задорно следовали, улыбались, а как только он выходил из магазина, облегченно выдыхали. Какой же он жуткий. Приснится такой – проснешься с воплями и в ту ночь больше не уснешь.
А лес спокойный, темный, благородный.
Местные, если видели издалека, что идет по лесной дорожке огромный, малость встряхивались, напрягались, готовились вежливо поздороваться. Пройдут мимо, скажут «здравствуйте», а огромный в ответ тоже попробует улыбнуться и промычит «ы-ы-ы». Вообще никто от него ничего дурного не видел за годы-годы, и, скорее всего, он добрый, но внешне жуть ведь, тело само дергается при его взгляде.
Огромный постелил Юре и Клаве, показал все нужные вещи в доме.
Клава покивала, несколько испуганно посмотрев на Юру.
– Куда ты меня завезла? – строго спросил Юра, как только они остались наедине в дальней комнате. – Поехали домой, а. Посмотри, тут все ненормально. Люди какие-то не такие.
Клава, хоть и чувствовала, что место и впрямь жуткое, не могла так просто свернуть. Она и рвалась собраться и уехать, но понимала, что если уж оттуда уехать, то проблемы точно никогда не решатся.
– Люди возвращаются отсюда и не пьют, и все хорошо у них, – ответила Клава, изобразив уверенность и твердость намерений.
Василий сказал, что первые две недели необходимо заниматься телом, чиститься. Всю еду будут готовить для Юры ученики, еды будет немного, и без всякого жирного-плотского, лишь легкое. Второе – это травяные отвары. От них будет тошнить и тянуть на рвоту. Рвота – хорошо, сдерживать ее не надо. Пусть рвет и выкручивает, пусть очищает. Отвары на вкус никакие, будто соленая вода, но как попадают внутрь, начинают выворачивать. А так первые дни больше ничего не требуется, Юра может делать что хочет: по лесу гулять, по двору слоняться, в село ходить общаться. Уже холодно, уже ягод нет, приехали бы летом, можно было бы по ягоды ходить.