– Красивые места, люди, – повторил отец. – Как хорошо.
Я нерешительно подошел к нему, посмотрел в его глаза. Были смешанные чувства. Но все осталось далеко, я его обнял, прижал к себе так сильно, как только мог. Показалось, что мы всегда были вместе, что жили одной жизнью, одними волнениями и тайнами.
Раздался новый звонок. Я открыл дверь. Зашла женщина средних лет.
– И там, среди мусорных свалок, где уже людей нет, кто-то живет. Он заставляет идти к нему, а чем ближе подхожу, тем он сильнее захватывает. И не идти уже нельзя, а когда близко оказываюсь, уже без мыслей, без чувств, просто кричу. Будят. Говорят, задыхаюсь.
Отец с улыбкой посмотрел на нее:
– Все хорошо теперь будет. Никто там не живет, я там был. Все хорошо теперь будет…
Я вышел на улицу. Хотелось просто пройтись, освежить голову. Услышанное уводило от всех иных мыслей. Не разумом, но все же понимал, что происходит. Не понимал лишь того, что могу сделать для отца.
– Что я могу сделать для тебя? – спросил я сразу же, как снова зашел в его квартиру.
– Для меня? – удивленно спросил он. – Ты уже сделал: ты же приехал.
– Ну, это само собой. А еще?
– Еще? – он замялся, не зная, что сказать. – Расскажи про себя. Про свою жизнь, про свои радости, про хорошие сны.
Весь день я провел, рассказывая о себе.
– Самое сладкое, когда все пространство остается под тобой, ты летишь и вне скорости даже, просто постигаешь все вокруг. И замирает внутри все. А когда просыпаешься, чувствуешь, что это настоящее, что здесь где-то рядом. Светлое, красивое, которое никогда не кончится. Что когда очень надо будет, птицей взлетишь, с небом сольешься, собой наполнишь все.
– С небом сольешься?
– Да, с небом. С самым красивым. Оно цветами человеческими не изображается, оно выше обычного, уходит далеко. Там нет болезней и страданий. И никакого внутреннего принуждения, никакой подделки – просто жизнь. Птицы это лучше понимают, они кружатся близко к тайне, близко к свободе. И песни там чудесные поются, исцеляющие.
– И никто не страдает там? Да?
– Нет там страданий. И покой не наш, не тихий и пустой, а настоящий, наполненный ясностью. И самые радостные чувства там преодолеваются, идут дальше. И не кончается это… Поедем к нам жить. Поедем?
– Не могу я…
Он остался стоять на остановке, в той же нелепой шляпе и старом костюме, только уже без букета цветов. Глаз его я не видел, но, казалось, что они снова полны слез. Я долго смотрел в окно, даже когда уже автобус повернул, пытался задержать его образ. Пролетали новые города, люди со своими взглядами и заботами. Добирался до дома несколько суток и все это время думал о нем.
По приезде, как обещал, выслал несколько фотографий. Матери рассказал все очень поверхностно, не хотелось говорить о многом.
Прошло еще несколько лет. Сколько раз порывался все оставить и снова поехать к нему, но обстоятельства оказывались сильнее. Бывало, решимость преодолевала все преграды, сбрасывал вещи в сумку, чуть ли не выходил из дома, но в последний момент что-то находилось, что не пускало. А одной ночью я оказался с ним и с мамой в чудесных местах. Это было самое красивое место из всех, что я видел когда-либо во сне. Зеленое поле, которое, казалось, уходило в бесконечность, не обрывалось нигде, мягко сливалось с небом. Мы шли, взявшись за руки. Лицо отца было спокойным, полным уверенности. Он иногда посматривал на нас и каждый раз улыбался. Шли долго, но времени уже не было. И перестало различаться: идем мы по земле, или по небу. Потом отец остановился, подошел к матери, обнял ее и меня обнял. В глазах не было слез – в них только тишина оставалась. Так он и ушел, глядя на нас. Я видел его глаза до самого конца, до того, как он слился с небом и покоем. Мы остались стоять вдвоем, но без грусти. Понималось, что пройдет не так много времени и мы снова пойдем так же, взявшись за руки, но уже там, за небом.
Старый заяц
Стоянка находилась рядом с городской площадью. Поначалу Тимофей Иваныч устроился сторожем на стоянку. Ему выдали синюю форму с пришитым знаком неизвестного содержания, крепкие сапоги, чтобы прохаживаться в дурную погоду, и даже ружье, конечно же, без патронов. Как-то на городской площади организовался праздник. Что праздновали, было не ясно, но веселье проникало повсюду. Иваныч поднялся, поглядел в окошко, увидел за забором стоянки множество воздушных шариков и довольных лиц. Он решил отлучиться на минутку – посмотреть событие. Ружье взял с собой, но накрыл тряпкой, чтобы не смущать людей. Вскоре проник в толпу, оттолкнул шарик, приземлившийся прямо на лысину, да и слился с весельем. Развлекали людей заезжие артисты. Что они показывали и как шутили, по сути, никто не понимал, но всем это нравилось. Иванычу тоже все понравилось, но долг был выше желания, и он побрел обратно к стоянке наблюдать за происходящим через окошко.
Праздник помельтешил еще пару часов, а потом все разошлись. Иваныч погрузился в памятные мысли. Уже лет шестьдесят прошло, как в их деревню заехали артисты, насмешили, обрадовали, запомнились на всю жизнь. А в тот момент все вспомнилось, будто это было только что. Иванычу стало приятно от мыслей и возврата давних чувств. Он забылся и будто даже вздремнул, как в его будку постучались.
– Кто же это? – прошептал он себе. Пошел, открыл дверь.
На пороге стоял человек, наряженный в костюм зайца.
– Ого! – вскрикнул Иваныч. – Ты кто?
– Да артист. Нас пригласили на праздник. Я переоделся, а тут с моей одеждой кто-то смылся. Вот и хожу так. У тебя нет чего набросить? Не могу же я так домой поехать?
– Хе, – усмехнулся Иваныч. – Да заходи.
Человек зашел. Выглядел он как большой белый заяц с высокими ушами, пушистым хвостом, все время улыбающийся.
– Ох, продохнуть хоть, – человек расстегнул костюм, вылез из него, остался в одних трусах. – Понимаешь, приходится прыгать несколько часов, вот мы и раздеваемся. Если еще одежду под этой дурью носить, то совсем смокнуть можно. Дурдом, в общем.
– Погоди, поищу что-нибудь. Давай чайку.
Иваныч налил гостю стакан чая, порылся в шкафу, достал старые штаны и свитер.
– Ну, выручил, дорогой. Я завезу это обратно.
– Да ладно, – Иваныч отмахнулся.
– А можно я у тебя оставлю зайца этого? Можешь поносить, если хочешь, хе-хе.
– Оставляй. А что, симпатичный заяц. Мы в детстве о таких и не мечтали. Приехали, помню, артисты. Что делали – никто не понимал. Наверное, шутили как-то. А потом вспоминали долго, сами играли в артистов.
– Я заеду, заберу потом костюм и тебе одежду эту привезу.
– Да какой вопрос, конечно. Я тут через день. Иногда и по ночам.
Человек уехал. Иваныч положил костюм в шкаф и забыл про него.
Уже спустя месяц, когда случайно открыл шкаф, то вспомнил и задумался, чего же добрый артист не заехал и не забрал столь важную для себя вещь.
– Наверное, работу нормальную нашел. Ну и хорошо. Все лучше, чем прыгать, как заяц.
Иваныч нерешительно взял костюм, подошел к зеркалу, приложил к себе, посмотрелся, хихикнул. А потом и надел его. В зеркале увиделся большой заяц с вытянутыми вверх ушами, белый, немного нелепо улыбающийся.
– Тимка – заяц, – прохрипел Иваныч. – Прыг-прыг, под кусток. – Он сложил руки по-заячьи.
Внезапно в дверь постучались. Иваныч, не торопясь, подошел и открыл. Это была Зина, подруга Иваныча, которой, как правило, дома делать было нечего, и она приходила к нему почесать языком, обсудить политику и культуру, в общем, скоротать время. В этот раз она сделала шаг назад и, не успев вскрикнуть, упала навзничь.
– Ой, Зин, ты что, – подскочил Иваныч.
– Тимка, ты? – еле выговорила Зина. – Что с тобой такое?
– Ничего. Это костюм такой. Артист оставил. Вот, примерил.
– А, понятно, – Зина пришла в себя, зашла и села на свое привычное место. – А чего ты улыбаешься все время?
– Это не я, это костюм такой, заяц улыбающийся.
– Знаешь, я думаю, что те, кто все время улыбаются, они того, – Зина покрутила у виска.
– Рассказывай, как делишки-то.
Зина налила стакан воды, огляделась, как обычно. Все темы они уже обговорили, поэтому приходилось повторяться.
– Не знаю, куда страна катится. Цены опять подняли.
– Не говори, – поддержал ее Иваныч.
– Придется скоро нам всем зайцами стать и траву пойти клевать.
– Это птицы клюют, а зайцы просто едят, как люди. Вот так, – Иваныч показал, как зайцы берут траву и кушают, чем вызвал смех Зины. – Видишь, развеселил тебя немного.
– А у меня ведь нет никого кроме тебя, Тимка, – Зина снова стала грустной. – Как своего схоронила, так и не живу совсем.
– Да и я не живу, – ответил Иваныч. – То есть как не живу? Живу! Нормально живу. Интересно ведь жить. Каждый день новости разные.
Директор стоянки, человек влиятельный и уважаемый в городе, редко навещал своих подчиненных. Приходил он чаще всего по вечерам, иногда в компании друзей, как правило, пьяненький. На Иваныча он каждый раз кричал, да так громко, как только мог. Видимо, друзья все больше уважали его за конкретику и характерность, и с каждым разом его авторитет все поднимался. Иваныч на эти крики уже не обращал никакого внимания, так как знал, что если его уволят, то желающих на такую работу не найдется и попросту придется его вернуть.
В тот вечер директор пришел один, но, как обычно, опьяненный очередным праздником. Он сурово постучался, а когда Иваныч открыл дверь, то упал, да сильнее и громче, чем упала Зина.
– Ты кто? – промямлил директор. – Ты за мной? – на его лбу выступил пот. Иваныч не ответил. – Погоди, у меня же семья, я же не могу так просто, – казалось, он отрезвел, но страх взял верх над всякой трезвостью.
– Скажи, у кого в лесу самые большие уши? – спросил Иваныч важным тоном.
– У тебя, – безо всяких сомнений ответил директор.